Листая старые журналы 288

                «К О Л Ы М С К И Й  Т Р А М В А Й»
                С Р Е Д Н Е Й  Т Я Ж Е С Т И

  «Колымский трамвай» — это такой трамвай, попав под который, бывает-случается, останешься в живых.
(Поговорка колымских заключенных)
В рыболовецком посёлке Бугурчан, влачившем безвестное существование на охотском побережье, было пять-шесть одиноко разбросанных по тайге избёнок да торчал убогий бревенчатый клубишко о трех узких окнах, над которым болтало ветром старый флаг. Оттого ли, что у председателя не было в запасе кумача, флаг не заменяли; он висел в Бугурчане, наверно, с довоенных лет, весь вылинял,— но серп и молот в уголке полотнища по-прежнему выделялся ярко, как номера на бушлатах каторжан.

  В трюме судна, развозившего летней навигационной порой грузы для посёлков и рабочую силу в лагеря, сюда доставили женскую штрафную бригаду. Окриками и матерной бранью, под лай сторожевых собак конвоиры согнали зэкашек к клубу, бдительно пересчитали по головам, после чего начальник конвоя скомандовал всем оставаться на местах и ушёл разыскивать единственного представителя здешней власти — председателя посёлка, которому надлежало передать этап.
Этап состоял в основном из бытовичек и указниц, но было и несколько блатных — жалких существ с одинаковой, однажды и навсегда покалеченной судьбой: сперва расстреляны или сгинули в войну родители, пару лет спустя — побег из дет-приюта НКВД, затем улица, нищета, голод,— и так до ареста за кражу картофелины или морковинки с прилавка. Заклеймённые, отринутые обществом и озлобившиеся оттого, все они очень скоро становились настоящими преступницами, а некоторые были уже отпетые рецидивистки — по-лагерному «жучки». Теперь они сидели у клуба, перебранивались друг с дружкой, рылись в своих узелках и выпрашивали окурки у конвоя.

  В это месиво изуродованных жизней лагерное начальство бросило трёх политических, с 58-й статьёй: пожилую даму — жену репрессированного дипломата, средних лет швею и ленинградскую студентку. За ними не числи¬лось никаких нарушений и посягательств на лагерный режим,— просто штрафбригада комплектовалась наспех, провинившихся не хватало, директива же требовала в срочном порядке этапировать столько-то голов,— и недостающие головы добрали из «тяжеловесок», то есть из осуждённых на 25 лет исправительно-трудовых работ.

  Новость: «Бабы в Бугурчане!» мгновенно разнеслась по тайге и всполошила её,
как муравейник. Спустя уже час, бросив работу, к клубу стали оживлённо стягиваться мужики, сперва только местные, но вскорости и со всей округи, пешком и на моторках — рыбаки, геологи, заготовители пушнины, бригада шахтёров со своим парторгом и даже лагерники, сбежавшие на свой страх с ближнего лесоповала — блатные и воры. По мере их прибытия жучки зашевелились, загалдели, выкрикивая что-то своё на залихватском вперемешку с матом. Конвой поорал для порядка: на одних — чтоб сидели где сидят, на других — чтоб не подходили близко; прозвучала даже угроза спустить, если что, собак и применить оружие; но поскольку мужики все с лагерной выучкой, и не думали лезть на рожон (а кто-то и вовремя задобрил конвоиров выпивкой), конвоиры не стали гнать их прочь.— прикрикнули напоследок и уселись невдалеке.

  Жучки в голос клянчили махорку, просили заварить чифир, предлагали в обмен самодельные кисеты. Большинство мужиков загодя запаслись, кто дома, кто в поселковом ларьке. В толпу штрафниц через головы полетели пачки чая и папирос, ломти хлеба, консервы... Бросить проголодавшему арестанту корку хлеба — было поступком, наводящим на мысль о неблагонадёжности и наказуемым, случись это там, на сострадательной матушке-Руси: там полагалось верноподданно опустить глаза, пройти мимо и навсегда забыть. Но тут — потому ли, что почти все здешние мужики имели лагери прошлое? — тут был иной закон... Компания засольщиков рыбы и единственный в посёлке, уже изрядно выпивший бондарь притащили свёрток с кетовым балыком, порезали балык на куски и бросили зэкашкам. Измученные морской болезнью и двухдневным голодом в трюме, женщины жадно хватали на лету подачки, торопливо запихивали в рот и проглатывали не жуя. Блатные долго, с хриплым кашлем курили дарёный «Беломор». Какое-то время было тихо. Затем послышалось звяканье бутылок, несколько мужиков, как по команде, отошли в сторону и уселись пьянствовать с конвоем.

Елена Глинка
(«Нева», 1989, № 10)

   Продолжение рассказа следует.