Несколько замечаний о грамматическом роде

Зачем в языке признак рода? Вопрос не так однозначен, как может показаться на первый взгляд. Когда дело касается людей или животных, здесь всё очевидно, но почему, например, «стул» мужского рода, «табуретка» женского, а «кресло» среднего? Какой в этом смысл?
Даже носители языка чаще всего чётко не понимают необходимость грамматического рода и считают его присутствие в языке рудиментом, пережитком «старины глубокой». Особенно остро наличие рода представляется нелогичным или избыточным явлением для изучающих язык и доставляет им массу неудобств. Хотя с другой стороны, в некоторых случаях род помогает устранить неоднозначность и выразиться более конкретно. Например, в русском языке есть слова «друг» и «подруга», в то время как в английском только «friend», и в предложении, типа He went to the cinema with his friend мы не можем определить с кем «он» ходил в кино, с другом или подругой. В некоторых случаях, не столь безобидных, как совместный просмотр кинофильма, этот аспект может оказаться существенным.
Причины, по которым слова, не связанные с обозначением людей и животных, стали делиться по родам, современному человеку не ясны. Явление это возникло в глубокой древности и на тот момент было мотивированным, но в процессе языкового развития эти причины отошли на задний план и забылись. Однако если деление слов по родам сохраняется и поныне, утратило ли оно свою актуальность?
Такова уж структура русского языка, что любое существительное, прилагательное и некоторые формы глагола неизбежно обладают этими признаками. Даже если для этого мы не находим никаких разумных объяснений. Нередко слова заимствуются из других языков, где признак рода отсутствует, но в русском они неизбежно такой признак приобретают. Каковы основания для отнесения заимствованного слова к той или другой категории?
Как показывает практика, во многих случаях заимствованные слова со временем меняют свою родовую принадлежность, переходя из мужского рода в женский или средний. Иногда эти процессы происходят проще,  иногда сложнее. Например, слова «пальто», «метро» спокойно стали существительными среднего рода, а по поводу «кофе» не умолкают дискуссии. Но самое главное, зачем вообще подобным словам иметь «мужской» или «женский» окрас? Почему бы им всем не быть нейтрального среднего рода?
Ответы на эти вопросы не так-то просто найти в литературе и многое приходится решать самостоятельно. Предлагаю вашему вниманию некоторые размышления на данную тему.


1.

Грамматический род существует далеко не во всех языках. Например, в наиболее широко известном английском этой категории нет. Можно возразить, что личные местоимения третьего лица единственного числа (he, she, it) всё же называют субъект в соответствии с его половой принадлежностью или ее отсутствием, но это касается только людей, а иногда – домашних животных. Англичанину невозможно объяснить, почему не только обозначения представителей фауны, но даже неодушевлённых предметов или названия абстрактных понятий, должны быть отнесены к категориям мужского, женского или среднего рода. Да и кто из русских сможет это сделать?
Существуют языки, в которых родов больше, чем три, и, к тому же, они не имеют непосредственного отношения к разделению на мужскую и женскую половины. Есть языки, количество родов в которых столь велико, что используется понятие «класс». Причём количество таких классов может доходить до нескольких десятков. К разным классам, например, могут быть отнесены растения, животные, предметы, исчисляемые и неисчисляемые объекты и т.п. Много языков с такими признаками в Африке и на Кавказе. Однако чаще всего грамматический род подразделяется на мужской и женский.
Как мы уже отметили, в  некоторых случаях, это деление имеет смысл. Например, когда мы говорим о животных, то сразу становится понятным о самце или самке идет речь. То же самое касается людей: «крестьянин» и «крестьянка», «господин» и «госпожа», «гражданин» и «гражданка», «учитель» и «учительница», «студент» и «студентка» и т.д. несут конкретную информацию. Но далеко не всегда эта дихотомия логична, а кроме того, мы не находим нужных слов там, где, казалось бы, они должны существовать. Так, далеко не все животные имеют отдельные обозначения для самцов и самок. Белка, выдра, куница, песец, ласка, норка, хорёк и множество других требуют дополнительного указания на половую принадлежность. При этом сами их названия хаотично распределены между категориями мужского и женского родов (например, «хорёк» – мужского рода, а «куница» – женского).
То же и в отношении профессиональной или другой деятельности человека. Далеко не все слова мужского рода здесь имеют свои пары. Нам приходится говорить «профессор такая-то», потому что «профессорша» – слово со сниженным статусом и может пониматься либо как «жена профессора», либо как выражение пренебрежительного отношения к профессору-женщине. Таких слов довольно много, мы не употребляем в нормальной публичной речи форм «депутатка», «доцентша», «блогерша». Нам приходится использовать слова мужского рода для обозначения лиц женского пола, например, «хирург Иванова», или «курсант Степанова». Понять, о человеке какого пола идёт речь, можно через имена собственные, местоимения или глаголы, которые в русском языке также обладают морфологическими признаками рода – «наша врач», или «лекцию читала профессор Штейн».


2.

Сегодня в попытках создать политкорректное общество тема языкового неравноправия полов поднимается всё чаще. Считается (и не без основания), что мужской род в языке занимает более высокую ступень, нежели женский. Как мы отметили, феминитивы иногда либо совсем отсутствуют, либо приживаются с трудом и небыстро. Попытки их введения воспринимается большинством носителей как противоестественные самой структуре языка. Так, пока не прижились активно продвигаемые определенными кругами «авторка», «блогерка», «психотерапевтка». И, вероятно, здесь дело не только в самой инерционности языковых процессов, стремлении держаться корней.
Попробуйте образовать феминитив от слова «пилот». «Пилотка» уже занято, да к тому же не одним значением; «пилотесса», «пилотиха», «пилотиня», «пилотица» – во всех случаях суффикс несёт дополнительный смысловой окрас, и нейтрального номинативного обозначения не получается. Забегая вперёд, скажем, что женский род и суффиксы в русском языке имеют нечто общее и часто связаны друг с другом едиными смыслами.
Употребление человеком нетипичных феминитивов маркирует его как принадлежащего определённой группе. Собеседника, говорящего «редакторка» или «дизайнерка», мы в первую очередь идентифицируем по его взглядам, и только потом обратим внимание на сказанное по существу. Более того, даже традиционные феминитивы зачастую несут на себе печать «ущербности». Одно дело, когда мы говорим о женщинах – «врач», «повар», «профессор», и совсем другое, когда – «врачиха», «повариха», «профессорша». В первом случае, сами того не замечая, мы подчеркиваем уважение и признание профессиональных достоинств человека, а во втором выражаем скепсис и наше сомнение в их квалификации.
Возможно, большинство носителей на подсознательном уровне понимают, что в русском языке уже сложился механизм обобщения по мужскому роду. Например, если в некой группе есть мужчины и женщины, обобщённо их всё равно называют «сотрудники», «учителя», «граждане». Мужской род в данном случае отождествляется с общечеловеческим.
И это, с одной стороны, объективный языковой, а, с другой стороны, – исторический процесс. Если долгое время профессиональными рабочими были исключительно мужчины, то именно мужской род и закрепился для обозначения профессий – «слесарь», «токарь», «водитель», «директор», «министр». Даже в тех случаях, когда конкретные профессии перестали быть чисто мужскими, андроцентризм здесь по инерции сохраняется, и такие формы как «директриса», «политикесса», «авторесса» принимаются не слишком охотно. Существуют примеры, когда фенинитивы входят в язык естественно и закрепляются в нем. Например, «учительница» ни у кого не вызывает идиосинкразии, в первую очередь потому, что сегодня женщин в данной профессии подавляющее большинство и мужчины в школах редкость. То же можно сказать о швеях, портнихах, ткачихах и массе других «женских» профессий.
Но сторонники равноправия грамматических родов утверждают, что в патриархальных языках именно «мужчина» является синонимом «человека», а «женщина» – его придатком (ср. англ. man и woman). Поэтому считать общечеловеческим, общим именно мужской род – несправедливость. По этому поводу стоит обратить внимание на один тонкий момент.
С одной стороны, к общему роду отнесены слова, которыми в равной степени могут быть названы и мужчины, и женщины. Например, такие общеупотребительные слова, как «врач», «секретарь», «министр», «коллега» (редкое слово в этом списке с признаками женского рода), относящиеся в современном русском к лицам обоих полов, следует считать словами общего рода. Преимущественно в этот список попадают слова заимствованные и нейтральные.
Но, с другой стороны, к общему роду относится также значительное число исконных слов, которые могут быть названы экспрессивными, то есть имеющими эмоциональный уничижительный окрас. Вот их небольшая часть: «плакса», «тихоня», «кривляка», «забияка», «зануда», «неряха», «разиня», «простофиля», «соня», «обжора», «зевака», «лакомка», «пустомеля», «выскочка», «невежда», «чистюля», «зазнайка», «работяга» и т.д. и т.п.
Очевидно, что несмотря на их «гендерную» обоюдность, грамматика этих слов имеет признаки женского рода, и тут уж ни о каком «равноправии» говорить не приходится. И здесь мы приближаемся к ответу на главный вопрос, зачем русскому языку грамматический род?


3.

Хотим мы того или нет, но кроме коммуникации, обмена идеями, язык служит и взаимодействию людей на эмоциональном уровне. Особенно наглядно это проявляется в народной лексике. Для того чтобы показать своё отношение к называемому предмету или собеседнику русский язык обладает богатейшим инструментарием. В первую очередь набором суффиксов, придающих семантике, содержащейся в корне слова, дополнительные смысловые оттенки.
Осмысливая всё многообразие имеющегося набора, можно заметить одну особенность: большинство суффиксов меняют нейтральное называние предмета на насмешливое, ироническое, снисходительное, презрительное и т.п., а суффиксов с противоположными свойствами – возвеличивания, уважения, почтения – в чистом виде не существует.
Многие суффиксы обладают так называемыми уменьшительно-ласкательными свойствами и воспринимаются современными носителями русского языка положительно. Мы говорим: «сынок», «сыночек», «сынуля», сынулька», «сЫночка», «дочка», «доченька», «дочурка», как бы при этом не вкладывая с вою речь отрицательных коннотаций. Наоборот, таким образом мы стремимся продемонстрировать детям свою любовь и нежность. Однако даже этот факт не отменяет главной установки: уменьшая называемый предмет или субъекта, мы тем самым стремимся показать своё превосходство над ним.
В этом кроется древнейшая магия языка – способность воздействия на окружающую действительность. Язык, кроме всего прочего, с древнейших времён служит цели подчинения, причем не только людей, но и природы. Таково свойство человеческой психики, что называя нечто, давая «этому» имя, мы считаем, что в некоторой степени уже обладаем им, имеем над ним власть. А если это имя ещё и пренебрежительное, уничижительное, то вдобавок мы показываем своё «господское» положение по отношению к тому, что называем.
В речевой практике в большинстве случаев говорящий стремится возвеличиться сам и унизить окружающих, причем это в большей степени касается даже не людей, а самых разных предметов и понятий, обозначаемых словами. Так, мы говорим «тачка» вместо «машина», «шмотки» вместо «одежда», «мобила» вместо «смартфон» и пр. Пренебрежение к этим вещам, транслируемое нашим собеседникам, не является демонстрацией незаинтересованности в них. Мы часто очень даже ценим эти вещи и считаем их главным своим достоянием. Иногда наша привязанность к ним настолько сильна, что внешне мы хотим показать обратное, снижая их лексическое обозначение. Таким образом реализуется некий защитный механизм, призванный «обезопасить» нас от «влияния» вещей, от «их власти над нами».
В обращении к людям также часто проявляется намерение говорящего поставить себя на более высокую ступень. Неслучайно при выяснении отношений физической драке предшествует словесная перепалка, в которой стороны стараются унизить друг друга. Иногда на этом всё и заканчивается, если одному из участников конфликта удается полностью морально задавить другого. Часто (например, в семейных разборках) стороны предпочитают именно словесные дуэли и баталии, не прибегая к физическому насилию.
Стоит добавить, что в истории русского языка существовала норма, при которой человек, обращаясь к кому-то, занимающему более высокую ступень в социальной иерархии, должен был сам унижать себя, называясь уничижительным именем. Например, «Государь, твой холоп Ивашка челом бьёт». Никто не мог обратиться к царю с указанием своего полного имени, даже бояре. Для равных или стоящих ниже в социальной иерархии упомянутый Ивашка был Иваном Фёдоровичем, но для царя – не более чем холопом Ивашкой. Таковыми были механизмы языкового упорядочивания общественных явлений.
И вот, приглядываясь к этим уменьшительным именам, можно заметить такую особенность – почти всегда они имеют женские окончания. Саша, Паша, Ваня, Коля, Петя, Сеня, Женя, Федя и т.д. по форме – женские имена. То же самое можно сказать и об исконных словах общего рода (вспомним упомянутые «плакса», «жадина», «обжора» и пр.). Кроме того, что они выражают неодобрение семантикой корня, эффект унижения дополняется грамматическим женским оформлением – «ханыга», «ворюга», «бандюга», «хапуга», «сквалыга», или более диалектные – «базыга», «барабуша», «беспелюха», «ватаракша», «веньчуга», «галяма», «декуша», «ерепеса». Причём, так называемый общий род существительного требовал прилагательного в женском роде. «Экий ты марёха беспутная», – говорили, обращаясь к мужчине.
Таким образом, женский грамматический род в первую очередь подчеркивал не половую принадлежность, а «социальный статус», то есть отношение говорящего к называемому. Как это ни каламбурно прозвучит, но грамматический род – это не «пол», а именно «гендер»*.


4.

Русский человек уважительно относится (это сохранятся в языке и сейчас) к вышестоящему или незнакомому (потенциально опасному), описывая этих субъектов или эти объекты полными именами, и охотно навешивает на них сниженные, уменьшительные названия, как только воспринимает их запросто, как хорошо знакомые. Многие из этих слов так прочно вошли в язык, что начальные, не уменьшенные формы забыты или не используются. Например, «табуретка», «сумка», «чашка», «миска», «пятка», «хорёк»  были когда-то диминутивами, а сегодня их полные формы («табурет», «сума», «чаша», «миса», «пята», «хорь») почти не употребляются или вообще считаются ненормативными.
Некоторые уменьшительные формы обзавелись собственными значениями, тем самым отдалившись от начальных слов – «бабушка», «блюдце», «полотенце», «водка». Эти слова уже значат совсем не то, что «баба», «блюдо», «полотно», «вода». Более того, уменьшительными некогда являлись слова, восстановить полную форму которых теперь могут только специалисты – «птица», «солнце», «сердце», «кружка», «ложка», «мальчик», «новичок», «лестница», «улица» и пр. Носители русского языка уже давно воспринимают эти слова как номинативные, и только наличие исторических суффиксов позволяет судить о том, что некогда они вытеснили исходные полные формы.
«Уменьшение» называемого объекта путем сокращения его обозначения – характерное явление и для современного языка. Особенно ярко это проявляется, когда язык хочет сократить слишком длинное наименование, например состоящее из двух слов. Так, «научная библиотека» становится «научкой», «литературная газета» – «литературкой», «молочная продукция» – «молочкой», «электрический поезд» – «электричкой», «керосиновая лампа» – «керосинкой», «специальная одежда» – «спецовкой», «двуствольное ружье» – «двустволкой», «зенитное орудие» – «зениткой», «парковочное пространство» – «парковкой», «духовой шкаф» – «духовкой» и т.д. Таких примеров – великое множество. При этом неважно, коков был начальный род существительного, – новое словообразование строится по модели женского рода. Эта закономерность хорошо видна на приведённых примерах.
Формы женского рода используются в тех случаях, когда мы не церемонимся, а прямо переходим к сути, берём быка за рога, поэтому и выглядят они подчас бесцеремонными, фамильярными, развязными и грубоватыми.
Таким образом, своё «фамильярное», «домашнее» отношение к предмету мы передаём через женский морфологический род. Почти так же строятся топонимические названия – «Ордынка», «Маросейка», «Шаболовка», «Якиманка», «Сретенка», «Лубянка» или современные – «Дмитровка», «Кутузовка», «Ленинградка». Во всех этих названиях проскальзывает легкая вульгарность, через которую говорящий показывает (первоначально показывал) своё близкое знакомство с местностью, или даже свою автохтонность. В дальнейшем этот оттенок выветривается, и названия становятся нормальными нейтральными топонимами.


5.

Женский род в самой своей основе содержит указание на уменьшительность (даже, если это не воспринимается современными носителями языка). То, что особи женского пола чаще всего меньше и слабее самцов, отразилось в образовании нарицательных имен существительных женского рода с помощью уменьшительного суффикса «иц». Классические пары: «тигр» – «тигрица», «медведь» – «медведица», «осёл» – «ослица» и т.д. Сегодня мы не воспринимаем суффикс как уменьшительный, но фонетически близкие морфемы наблюдаются в диминутивах – «ларец» (от «ларь»), «супец» (от «суп»), «блюдце» (от «блюдо»), «сердце» (от «сердо») и пр. Так же как мы «снижаем» некоторые понятия, добавляя к их обозначениям суффиксы, так и, вновь образуя феминитивы, мы «уменьшаем» первоначальное обозначение мужского рода.
Необходимо отметить, что признак «женскости» не всегда обладает уменьшительными или  уничижительными коннотациями, но всегда несет на себе печать обыденности, одомашненности, «сокращает расстояние» между называющим и называемым. Полностью осваивая какие-то явления, понятия, действия, операции мы начинаем относиться к ним слегка надменно и называем их женскими именами. Такая модель проявляется при образовании отглагольных существительных – «заготовка», «промывка», «формовка», «штамповка», «запаковка», «шлифовка», «рихтовка», «кодировка», «трактовка» и пр. Почти всегда у них имеются более «солидные» параллельные наименования среднего рода – «заготовление», «промывание», «формование», «штампование» и т.д. Однако формы женского рода для русского языка выглядят более органичными. В бытовой речи мы всегда в этих случаях их используем, в то время как в официальных текстах (учебниках, публицистике) предпочтение отдаётся словам среднего рода. И уж совсем не приемлет трудовая активность обозначений в мужском роде. Имена действия мужского рода, как правило, имеют оттенок «трудноконтролируемости». Таковы, например, «грабёж», «падёж» (скота), «галдёж», «скулёж». В любом случае, именно трудовая деятельность отглагольными существительными мужского рода не обозначается.


6.

Таким образом, флективный русский язык по самой свой природе не допускает «равноправия» мужского и женского рода, что позволяет воспринимать его как язык с гендерной асимметрией. Сторонники идеи гендерного равноправия в языке считают, что с описанным перекосом формируется и наше мышление, поскольку наличие грамматического рода, а также характерных моделей словообразования оказывает влияние на мировоззрение и культуру в целом. Овладевая языком, ребёнок усваивает определенное отношение к миру и впоследствии видит его под углом зрения, навязанным структурой языка.
Однако люди, которые пытаются «уравнять в правах» мужской и женский род в русском языке, часто не осознают, насколько глубоко укоренены эти различия и что введением неологизмов-феминитивов проблема не исчерпывается. Как мы показали, современная семантическая гендерная мотивация слабо связана именно с полом. Мужской род выражает идею нейтральности, официальности, отстранённости, в то время как женский – идею обыденности, освоенности, близости. В патриархальном обществе языковая параллель с маскулинностью и феминностью была понятной и естественной, так как различно было общественное положение мужчин и женщин, сегодня эти различия в ряде случаев полностью нивелированы, но своё отношение к объектам и явлениям мы выражаем, в том числе использую грамматический признак рода.
Род в русском языке – это, в том числе, способ выражения нашего отношения к внешнему миру, возможность показать степень нашего с ним знакомства, близости. Избавиться от него было бы равносильно упразднению суффиксов, что сильно обеднило бы нашу речь, сделало её сухой и бездушной, лишило бы эмоциональной силы. Суффиксы и грамматический род имеют для русского языка глубокий смысл и составляют значительную степень его богатства и своеобразия.


*Гендер в русском языке понятие социологическое, связанное с набором характеристик, присущих маскулинности и фемининности. Многие ошибочно трактуют понятие гендер, как синоним понятия «пол», однако понятие гендера затрагивает психические, культурные и социальные различия, а понятие пола – только физические различия.
Изначально в английском языке слове «гендер» означало именно «грамматический род» и только с середины двадцатого века стало использоваться для терминологического различения биологического пола и социальной роли.