Случай на Малой Ордынке

За школьным стадионом — пятачок
Есть пустыря, где курят хулиганы.
В это лето
Порезанная ножичком скамья
Была пуста, каникулы по свету
Мотали раздолбаев кто куда.
Один вчера от бабушки приехал,
Пошел проверить, как его друзья.
Но никого.
Лишь тощий старикан
В чалме Синдбада
На скамеечке кумекал.
"Здра...", - начал Коля, повернув назад,
"Сабах аль хейр!", - послышалось в ответку.
А утро правда было хоть куда.
Лилось на землю арией La Scala.
Сто тысяч жаворонков
В марево июля
Как будто вырвались
Из тлена потных тысяч
Одной семитской вязью золотой,
И, мертвых душ растряхивая  улей,
Мир растлевая жалом между ног,
В криволинейный двигаясь проулок.
Свинья не выдаст, волк не съест,
Ходули
Мосольные трясутся мостовой.
Скелет бежит за Колей.
Коля — пулей.
Тут мы дадим себе чуток вздохнуть глоток.
Ведь это сказочки не устье, — межеумок.
А где же был тогда ее исток?

В шкафу висел поношенный скелет.
Из ям глазных ванилью на манишку
Рассыпалось шмелиное саше
Лесною таволгой.
На ребрах шиповидных
Благопристойных драпировок нет,
Но позвонки охотно иссыхают
В оковах берцев костяных
Сто лет.

И вот уже сто первый наступает.

Завешелился дедушка:
- В Париже?
Ступил и грохнулся.
- Где я?
В стене
Сверчок вскипел:
- Ты сбил меня со счету!
Раз, два...
- Его имаго живет не годы, — дни,
Промолвил звездочет, — а я
Залётом тут ваще.
Два театрала
Меня пошили, принесли в мешке,
И я осел здесь лунных два квартала.
- Лол, — Клеопатра прыснула в ответ...

О, ночь египетская на Ордынке Малой!
Из театральной вышел галереи
Костюм арабский прихватив наш дед.
Вдруг дух Островского навстречу.
Замотало. Аж затошнило
Бедный наш скелет.
"Романс жестокий испытать, о, нет!
Еще мне этого для счастья не хватало",
А сам в кусты, и тут, ура, рассвет.