***

Из неопубликованного.


Факир был пропитан спиртом, с самого утра. И пытался написать рассказ о
любви.

досталь, и всю одёжу ею пропитывает. Мама любит, когда белят стены, говорит: чистота — красота. А я не люблю. Дверь при, как кой пыли вмоего! Ей-богу. Считает, что он малость с придурью, говорит, у него ум как у близнеца. Это значит, один ум, напополам разделенный. Еще дед говорит, что отец чересчур собою дорожит, любит себя, во всем сладили под самый конец. Теперь из нашего дворика ничего не видать. Ух и сердился же дед на это! Если бы не мама, а кто другой вздумал навесить дверь, он бы ни в жисть не дозволил. А маму дед любит, все ей прощает.

Но больше всех дед любит меня. У деда глаза круглыевоей выгоды ищет. Вот за это он его и недолюбливает, хотя тоже виду не показывает, но меня-то не проведешь!

Сижу себе на юваге, посиживаю, тут дед, и — прямиком ко мне. На ногах у него чувяки-месты. Дед оставил за собой дверь открытой, и следом за ним — шлеп-шлеп — явилась моя куропаточка. Перья у нколечки. Он и брата Али любит, но меня больше. Он и Бургача с Сказка

Во льду дед Семен бьет прорубь – рыбку ловить. Прорубь не простая – налажена с умом.

Дед обчертил пешней круг на льду, проколупал яму, посередине наладил изо льда же кольцо, а внутри его ударил пешней.

Хлынула спертая, студеная вода, до краев наполнила прорубь.

С водой вошли рыбки – снеток, малявка, плотва.

Вошли, поплавали, а назад нет ходу -- не пускает кольцо.

Посмеялся своей хитрости дед Семен, приладил сбоку к проруби канавку – сачок заводить и пошел домой, ждать ночи – когда и большая рыбина в прорубь заходит.

Убрал дед Семен лошадь и овцу – все свое хозяйство – и полез на печь.

А жил он вдвоем со старым котом на краю села в м

Поставил у проруби железный фонарь, стал черенком постукивать по льду.

– Ну-ка, рыбка, плыви на свет.

Потом разбил тонкий ледок, завел сачок и вытянул его полный серебряной рыбешки.

"Что за диво, – думает дед, – никогда столько рыбы не лавливал. Да смирная какая, не плещется".

Завел и еще столько же вытянул. Глазам не верит: "Нам с котом на неделю едева не проесть".

Посветил фонарем в прорубь – и видит, на дне около кольца лежит темная рыбина.

Распоясался дед Семен, снял полушубок, рукава засучил, наловчился да руками под водой и ухватил рыбину.

А она хвостом не бьет, – смирная.

Завернул дед рыбу в полу, подхватил ведро с малявками и домой...

– Ну, – говорит, – котище, поедим на старости до отвала, смотри...

И вывалил из полы на стол.

И на столе вытянула зеленый плес, руки сложила, спит русалка, личико – спокойное, детское...

Дед – к двери, ведро уронил, а дазанке.

Кот у деда под мышкой песни запел, тыкался мокрым носом в шею.

– Что ты, неугомонный, – спрашивал дед, – или мышей давно не нюхал?

Кот ворочался, старался выговорить на кошачьем языке не понять что.

"Пустяки", – думает дед, а сна нет как нет.

Проворочался до полуночи, взял железный фонарь, сачок, ведро и пошел на речку.верь забухла, – не отворяется.

Русалка дрыхнет.


Обошелся дед понемногу; пододвинулся поближе, потрогал – не кусается, и грудь у нее дышит, как у человека.

Старый кот рыбу рассыпанную не ест, на русалку смотрит, – горят котовские глаза.

Набрал дед тряпья, в углу на печке гнездо устроил, в головах шапку старую положил, отнес туда русалку, а чтобы тараканы не кусали – прикрыл решетом.

И сам на печку залез, да не спится.

Кот ходит, на решето глядит...

Всю ночь проворочался старый дед; поутру скотину убрал да опять к печке: русалка спит; кот от решета не отходит.

Задумался дед; стал щи из снетков варить, горшок валится, чаду напустил...

Вдруг чихнуло...
ары, Кашлы со своим минаретом. Дед недолюбливает Кашлы. И я тоже. Кашлынцы спокон веку не ладят с нашими. А все из-за выгона.

До чего ж негодящий народец эти кашлынцы! Сколько крови нашим перепортили! Думают, раз их тринадцать на дюжину, то им все с рук сойдет. Наша деревушка, понятно, маленькая, куда нам тягаться с ними! Представьте себе здоровущую букву «зет». Верхняя черточка — наша
– Кот, это ты? – спрашивает дед.

Глянул под решето, а у русалки открытые глаза, – светятся. Пошевелила губами:

– Что это ты, дед, как чадишь, не люблю я чаду.

– А я сейчас, – заторопился дед, окно поднял, а горшок с недоваренными щами вынес за дверь.

– Проснулась? А я тебя было за щуку опознал.

Половина дня прошла, сидят дед и кот голодные. Русалка говорит:

– Дед Семен, я есть хочу.

– А я сейчас, вот только, – дед помялся, – хлебец ржаной у меня, больше ничего нет.

– Я леденцов хочу.

– Сейчас я, сейчас... – Вышел дед на двор и думает: "Продам овцу, – куда мне овца? Куплю леденцов..."

Сел на лошадь, овцу через шею перекинул, поскакал в село.

К вечеру вернулся с леденцами.

Русалка схватила в горсть леденцов – да в рот, так все и съела, а наевшись, заснула...

Кот сидел на краю печки, злой, урчал.

 любит,. Мы наготовили кирпич-сырец. Стояли погожие весенние денечки. Стены оштукатурилчкой пополам, она же и граница меж нами. И чего тут ссориться? Ясно кащаться от пыли и грязи. Здорово у ней это получается! Ах ты моя куропаточка-рябочка!

Дед остановился рядом со мной, но садиться не стал. Стоит себе, смотрит вдаль, на бугры да взгорки. Там за нимик день божий, но кашлынцы — до того поганый народец, ой-ой! А там, вдали, если вглядеться, можно увидеть Чайырлы. Довелось мне там побывать. Тоже не ахти какая большая деревня, вроде нашей. Раньше речка текла по другому руслу, потом перекинулась в нынешние берега. Такое иногда случается. Воти, побелили. Теперь они белющие, как хлопок. Известку наши берут в Чайоба. Ею здорово белить стены домов и ограды. Но пока ее накопаешь, наглотаешься е но меня все-таки больше. Такая уж промеж меня и деда тайна. Хотя ни он, ни я виду не кажем.

А знаете, кого дед ничуть не любит? Отца
А еще было так: отец раздобыл толстые балкидей спутались вокруг лапок, вот и ковыляет потешно. Приблизилась ко мне, остановилась и давай перебирать клювом перышки, очи деревни Чанк деревня, нижняя — Кашлы, а между нами наискосок — речка. Вдоль речки тугайные заросли, там пасется скот. И вся луговина вместе с выгоном делятся той ре и вышло, что не меньше тыщи дёнюмов[7] тугая перешло к кашлынцам. Если б река не переметнулась, не видать бы им этой земли, как своих ушей. Во-он там, видите, проходит старица. Так чья луговина? И они еще смеют утверждать, будто весь выгон — ихний. В общем-то, мне на них плевать, просто по всей Турции, сколько ни искать, не отыщется второй такой гнусной деревни. У них чуть не каждый второй хаджи или ходжа[8], а все равно так и норовят у ближнего кусок оттяпать. То один, то другой в Хиджаз[9] отправляются и жен с собой берут. А имена у них какие?! Хаджи Феден, Хаджи Султан, Хаджи Гюлизар, Хаджи Мюнире. Ть