Изгнание

Лежу, боками чуя почвы сырость
Ещё не слышал, чтоб так гулко сердце билось
Всё тщетно взглядом режу темноту
И только беспокойней от того, что, может, там найду
Ещё не видел никогда я гуще темноты
Ослепни я тотчас и то не понял б сразу
Клянусь, меня за своего бы приняли кроты
Если б своих они судили по рассказу
О том, какой есть мир когда не видишь ты
И не располагаешь хоть одним ты зрячим глазом
Но был бы я тогда расклятое трепло —
— вот я заметил, что-то в темноте прошло!
Нет, не уснуть мне когда враг под боком
А кто бы смог? Глупо заигрывать с злым роком
Не видя, весь я обратился в слух
Но гробовой лишь стала тишина
Днём раздираемая полчищами мух
А нынче не дающая мне сна
Я был с позором изгнан из родной деревни
И вот лежу и мёрзну мёрзну среди ссохшихся деревьев
И жду когда нагрянет дикий зверь
Что намекнёт, де, "лучше ты в богов поверь
Если желаешь, чтоб тебя хоть кто-то ждал
Когда оставишь за собой ты мою дверь"
Я жду, а мысли диким роем жал
Всё не дают мне и мгновенья сна
И толк от бдения такого до смешного мал
И тьма как задник из чернильно-черного сукна
Нет, бодрствовать мне больше нету сил
Хотел бы я чтоб сон меня уже сморил
Но злобно оттолкнул Морфей меня вместо объятий
О чем же заслужил я эти множества проклятий?
Не тем ли, что в крови мои умыты руки?
Но в чьей? То были бешеные кабели и суки!
И кровь их — совести моей бальзам!
Уже ли Боги стали милостивы к псам?
Тогда готов я на Олимп взойти с горящим в сердце гневом
Пусть даже тут же покачусь я вниз, пучками молний пораженный в чрево

            ***

О, что за век, в котором я живу
Время прилива сучьей крови,
Что даже в чистых сердцем говорит
Ведь Купидон, натягивая нынче тетиву,
Травит стрелу усердно, хмуря брови
И всё же сохраняет милый сердцу вид
Я ног не вижу, лёжа в этой темноте
Я рук не чую в сырости и мерзлоте
И если сном объят, но в нём убит не буду
То точно прикормлю я гадкую простуду
Старейшины в моих краях — вот скопище волков
Зато в речах своих всегда найдут сто слов
Что ранят стадо прямо в сердце — Мерзость
Жадны, коварны, малодушны, на убой ведут овец
И не простят нам милосердия — как дерзость
А тот, кто ближе всех к ним — мерзкий льстец
Что изумруд свой променял на малахит
И не несёт тепло и свет, а воздух лишь коптит
В упор не видя свой бесславнейший конец
К чертям всё, лучше я замёрзну насмерть
Иль диким буду съеден я зверьём
Чем заставлять других я буду верить в басни
Тем самым свою душу Вам давая жрать живьём
И в горькой смерти слышу нотки карамели
И в тухлом отщепенстве розы аромат
Нет, извалять в грязи меня Вы не сумели
И горд сказать, что ни один из вас мне более не брат