Мне плохеет

Ум исхлестан, поднимаюсь к звездам,
на них ведусь, остаток лоскут
шелковый, на нем дыры горят,
тьма кромешная, но можно увидеть сад.
Не всегда, не всегда, когда поздно
и в себя заглянул, себя увидав,
в тюрьму бессрочного зала аренд,
где принцессы и принцы и прочая хрень легенд.
Скрипка стонет, ветви тайных дерев,
что растут и называют собой напев.
Я закрываю глаза, губа дрожит, мне плохеет,
и там же где-то копошатся новые стихи.
Мне плохеет, что-то дребезжит и меня будит,
как будто в одно ухо и во второе сразу дует.
Такие странные они, страннее чем я, пойми,
посмотри вверх, взгляд устреми.

Древняя панорама, в окне мелькают доспехи шапсуга,
золото не наших мест, странное, но довольно красивое.
Скрипка поднимает вой до контрабаса тембра
и я становлюсь немного ближе к тебе, на длине ангстрема.
Сбавь немного гнев, мой усталый лев,
клапан открывает свой красный зев.
Это ничего, мы же вместе с тобой бредуем,
бредим, но под уи текст зашифруем.
Ты целуешь меня крепко, и к звездам стон, 
пусть бы не смотрели, возникнет бельмо.
Им самим невдомек, что из глаз и рек
вытекает белый полночный рэп.
Может и нет других дел у этих банд,
что открывают над нами великий гранд.
Я тобой всегда наслаждаюсь,
когда в твоих руках уменьшаюсь.

Пои меня вином, Микки, я твоя Ким,
из твоих рук, я не умею отдаваться всем.
На радуге завета полос меньше семи,
если закрыть глаза мы на них висим, 
держимся за то, что безгранично быть может,
счета нет тому, что с тобой такое,
это как лоно, что мягко нежит.
Может и у меня такое, мир у фей брит.
Клубника лежит в кульке и давно там спеет,
может и до нашей смерти поспеет.
Ты же сам потускневший от лет меч,
станешь в мои ножны рукой вздет.
Моя робость течет по тебе, как талая вода,
это происходит всегда, даже когда сплошная тишина.
Дай мне льда каплю на языке дебата
крепким, крепким волосатым обхватом.