умышленное бессмертие

уже никогда не позовут
благополучные седины. уже
никогда не соорудят,
расчленяя.
там же,
в неистовом беге,
обезвоженность рождает крик,
рождает умышленное бессмертие.
в ростке минута велика, и вожжи клацают
над нимбом,
клацают и горят,
приближая обветшалые секунды.

в горе сочтенные воды цемента,
в бурях содомляне
провозглашенного пения.
рвутся эти сизые мясники,
рдеют они настигающими
объятиями,
и там, в сопряжении неведомого,
мастурбирующее всезнание живородит,
предчувствуя понимание,
предчувствуя хвастовство бюджета.

кричат и родники,
препятствующие стилетам в их
осемененных гравюрах,
в их наименованных кормилах.
слегка продевает вождь свою великолепную
нитку,
слегка отрезает он невинный одуванчик,
чучелом он лепечет,
приставая к берегу,
бережа уста,
продвигая сор манишек.
прет он в телескопы,
в орбиты прет глазищами,
зазевавшись распарывает вязи.
в штопор входит тесьма,
и, изрыгая отделенные
конечности, свербит
разъятым возгласом.
в мечте полыханье,
в сиплом горении,
и буква натуралистически пряма,
неудобоваримо порочна,
пророчествуя онемевшими,
осоловевшими росказнями.

лопата уже на руке,
и нога в лепете,
в переходе четвертованных амфибий.
сочетаются размежеванные ставни,
чередуются они с растерзанными бивнями,
чередуются они, ох, чередуются,
когда из косм добывается влага,
и камень поет литургию,
и семь в руках,
восемь в глазах.
простым разговором объяснит это царство,
простой преисподней начнет угрожать,
простой, как стекло,
как орнамент абажура.

крепок мой конь,
мои соты,
моя возня, к чертям ее!