частушки

напиши в седой орешник
пару масляных уловок
двухходовок-перековок
меди в платину – и кроме,

выбей челюсти кадилам
в замороченной светёлке –
там, где плакали вполсилы,
там, где резали без толку.

плачут матовые лица,
плачет лето в плащанице
как же небу породниться
с нёбом рыбы, с горлом птицы?

оловянные границы Ваших рук
под платьем строгим, Ваших губ
под зыбью слова, Ваших глаз
на грани света – и беспомощного утра,
двухнедельного щеглёнка
(голос Солнца – тонкий-тонкий –
раздаётся за порогом,

за порогом, за отрогом,
по дороге белым щебнем
лягут песенки и зори,
травы, ласточки и небо)

Ваших маленьких ладоней
полустёртые знамёна –
ивы в тальмах белых-белых
мимо битого корыта
уносили веретена,

ивы выпряли упрямо
одноногую крамолу,
семицветную крапиву
на рубашки лебедино-

крылым братьям –
пели сёстры
за всклокоченною прялкой
ныли слепни жалко-жалко,
и стучало по засову,

по засовам-по затворам-
по запрудам-по загривкам
пластилиновую свору
дождевою дробью зыбкой,

било цепко,
било больно-больно! –
взвизгивало эхо –
над пришпоренным ягнёнком,
над заплёванной прорехой,

над замызганной калиткой,
над проспоренною рожью
многорото, многолико
выла вьюга: "сколько можно?!" –

"сколько будет семью восемь?" –
плачет глупая кукушка,
и в ветвях стоят одышкой
за сиреневой опушкой

облака. Грохочут сливы
по покатой старой крыше.
плачет маленькое эхо,
но его никто не слышит.

2017-2020