Книга вырванных страниц. 17. Одиночество сливы...

Дождь был ожидаемым. Он оказался тихим и тёплым – как часто бывает в августе, когда осень уже чувствуется, но холод ещё не наступил.

Слива, которая росла совсем рядом с дачной верандой, намокла, и капли с ветвей, нависших над перилами, стекали на пол. Надо бы вытереть лужу. Но она не двигалась с места. Она сидела в старом кресле под пледом, слушала дождь и смотрела на сливу.

Слива росла как-то особняком от остального сада – достаточно в стороне, чтобы считать её отдельно стоящим деревом. Может, именно поэтому плоды на ней были всегда крупнее и более сладкие, что привлекало детвору со всей округи: они даже забирались на дерево, чем всегда пугали каких-то серых пичуг, неизбежно каждый год устраивающих гнездо на самой вершине.

Но вот опять наступил август. Плоды были собраны, варенье сварено. Дети уехали в город. Птицы улетели, оставив в гнезде кусочки голубоватой скорлупы, и слива погрузилась в состояние покоя и одиночества, впитывая в себя тишину и тёплые капли тихого дождя…

Анна вглядывалась в листву. Цвет листьев стал не таким зелёным, как в начале лета, они приобрели буроватый оттенок, а от дождя стали ещё темнее. Ствол тоже потемнел. Она разглядела на нём потёки смолы, паутинку на нижних ветвях, не улетевшую с ветром  и каким-то чудом пока не намокшую…

Анна вдруг почувствовала себя этой сливой – да, этим деревом, так быстро потерявшим солнечную шумную радость, которая кипела вокруг него несколько месяцев – совсем так же, как она сама некоторое время назад потеряла ощущение счастья и, как ей казалось, сам смысл жизни, и поэтому приезд сюда был для неё своего рода попыткой уйти от боли потерь, от чувства безвозвратности и бескрылости.

Анна смотрела на сливу, и мысли, навеянные дождём и видом одинокого дерева, стали складываться для неё в неожиданно ясное осознание происходящего…
Почему она всегда так боялась остаться одна? Быть одна. Почему она всегда жила с мыслью быть чьей-то, а не принадлежать самой себе? – Потому что её так воспитывали с детства? Потому что мысль о ячейке общества постоянно мелькала в школьной программе? Или потому, что страх остаться одной был равновелик степени молчаливого общественного порицания за это, почти позора? Как случилось, что люди вокруг неё и рядом с ней оказались увлечены идеей сначала стать чьими-то, а не кем-то?

Размышляя так, Анна вдруг поняла, что сейчас, именно в это самое мгновение, она чувствует в себе не тоску, а радость. Не боль, а освобождение. Не одиночество, а уединение – как возможность обрести себя…

Она поняла, что ей ХОЧЕТСЯ быть одной. Есть одной. Спать в одиночестве. Приглашать саму себя на свидания – и никогда поэтому на них не опаздывать! И не покупать самой себе ни цветы, ни конфеты – потому что цветы она всегда очень жалела, а от конфет толстеют…

Она поняла, что быть одной – это сейчас единственный для неё выход, чтобы вернуться к себе, стать самым безопасным местом для самой себя. Стать самым нужным местом.

Она вдруг осознала, что люди, которые уходили из её окружения, именно этим поступком возвращали её самой себе и нужны были, видимо, только для этого! И вот сейчас она выздоравливала, излечивала себя, заживляла свои раны и изыскивала в себе возможности для восстановления тех утерянных частиц своего Я, которые ушедшие люди забрали с собой.

Она поняла, что хочет и готова не искать половинку себя - словно ущербной луны, а стать целым – полной луной!

Она поняла, что хочет научиться просыпаться посреди постели, а не с краю.  Хочет наконец найти надежду в пустоте, надежду в тишине, надежду в том, как она сама распространяется и расширяется в своей жизни и даёт себе разрешение занять в ней  всё место.

Она поняла, что хочет сама позаботиться о себе и сможет положиться на человека, которым станет. И что она сможет быть своим собственным домом, независимо от того, что будет происходить за его стенами.

Она удивилась: как это она раньше не чувствовала того, что ощущала сейчас – искупления. Ей хотелось загладить вину перед самой собой, принять свою уязвимость и научиться смягчаться, даже когда мир вокруг жесток. Ей хотелось простить себя за то, что она раздавала себя тем, кто не смог этого оценить. Ей хотелось сейчас защитить себя и найти свой путь обратно в свою нежность и в свою целостность.

Она подумала, что, может быть, наступило то время года, когда ей нужно напомнить себе о красоте, которую жизнь может ей предложить. Может быть, прямо сейчас ей даётся пространство, чтобы открыть такие места внутри себя, которых она не знала, услышать такие песни, которые поёт только она одна, и для которых требуется именно соло. Может быть, прямо сейчас ей даётся шанс вернуть свою радость, сделать её самым естественным продолжением того, кто она сама есть, позволить этой радости пролиться из слов, смеха и слёз. И позволить самой себе быть тем, что она считает достойным.

Она поняла, что ей хочется находить в себе и вокруг себя новые смыслы. И что ей хочется принять это одиночество как дар, как вновь обретённую твёрдую почву внутри себя, которая будет ощущаться независимо от того, спит она рядом с кем-то или одна.

Она почувствовала ошеломляющую ясность и покой. И умиротворение. И понимание того, что однажды она выйдет из этого периода одиночества, но станет уже другой, и будет искать в жизни другого понимания и других высот.

Она поняла, что одиночество для неё сейчас – это исцеление и одновременно напоминание о том, что, только вернувшись к самой себе и обретя свою целостность, она будет готова делиться ею снова – совсем как слива, которая, подставляя листья тёплому дождю, принимала своё наступившее сезонное одиночество как благость и отдых, до новой весны…