Агасфер

                ...Участи моей
                Страшнее не было, и нет, и быть
                Не может на земле.
                В.А.Жуковский

          1

Спешит безжалостно толпа
взирать на боль других,
и я, чтоб пот стереть со лба,
не протянул руки,
не пожелал облегчить мук,
не дал глотка воды…
А кто он мне? Приятель, друг?
Должник я — за труды?

Синедрион свой правый суд
свершил перед толпой,
теперь они пусть крест несут,
у каждого он свой.
Там, на Голгофе, пусть кричат
у жизни на краю
и под ударами бича
поймут вину свою.

Напрасно умолял помочь
меня один из тех,
ведь всё равно им эту ночь
не выжить на кресте.
Я видел страх в его глазах
пред тем, что впереди,
но я в сердцах ему сказал:
«Иди! Иди! Иди!».
 

          2

После слов этих, в чём-то запальчивых,
я хотел возвратиться домой,
пусть бегут любопытные мальчики,
для меня эта казнь не впервой.
Но толпа торопливая, встречная
мне мешала, в проходах тесня,
и поэтому краткая речь моя
вспоминалась, тревожа меня.
Но нельзя же бродяге вину простить,
что речами смущает народ,
утверждая наивно, по-глупости,
что уже сам Мессия идёт.
Фарисеи давно говорили мне,
что грядёт справедливости час,
Прокуратор, что дали нам римляне,
наведёт свой порядок у нас.
Будут радовать нравами новыми
наступающие времена,
пусть всегда отвечают виновные,
на крестах всем видна их вина.
Долгий день середины нисана мне
не забыть, изнуряющий зной,
видно, вызвал слова эти самые,
словно дымка вися надо мной.
Ну, сказал я чего-то, не думая,
ну, послал я его сгоряча,
но шумела толпа, и от шума я
не сумел в тот момент промолчать.
Полпути не прошёл он и сразу сник,
прислонившись к стене головой,
а ещё говорили: Помазанник,
где ж хвалёная сила его?
Я сказал ему: «Так ты до вечера
не успеешь свой крест донести,
и к стене прислоняться здесь нечего,
лишь идущий осилит пути».
И бродяга шагнул в гору, но потом
на ходу оглянулся едва,
и в ответе, промолвленном шёпотом,
я услышал свои же слова.
«Прислониться к стене не получится
и тебе, и твой крест — долгий путь,
тут ты прав: путь осилят идущие.
Так иди! Жди меня! Я вернусь!».


          3

Мне было сказано: «Иди,
глаза глядят куда!».
Свободен я в своём пути…
Легка моя беда.
Но карты не было дано,
и азимута нет,
куда шагать, не всё ль равно?
Стал целью белый свет.
И мне нельзя прервать свой путь,
за шагом — шаг опять,
а ветер в спину или в грудь —
не нужно выбирать.
Мой тёмный плащ — моя постель,
хлеб да вода — обед,
само движение есть цель,
и больше цели нет.
Нет шалаша и нет норы,
нет крыши от дождя,
мой дом — дорога и бугры,
теперь живу, идя.
Иду, иду, и мне во сне
нельзя и наяву
искать покоя в тишине
и приклонять главу.
И сколько будет впереди
и городов, и стран,
лишь Он, наверно, оградит
от хворостей и ран…

И осознал я вдруг вполне,
ничто нельзя вернуть,
и время умерло во мне,
открыв к бессмертью путь.
 
          4

Усталость ног от долгого движенья
привычкой стала только через год,
когда я ужас пережил крушенья
всех прежних планов, и настал черёд
принять покорно выпавшую участь.
Но я, увы, не мог предугадать
всего того, что часто будет мучить,
что принесут грядущие года.
Людьми корысть и подлость вечно движут,
и острый меч решает долгий спор,
я никогда не думал, что увижу
такие войны и такой раздор.
И трудно было вырваться из круга,
где мир покорен призрачной судьбе,
где люди ненавидели друг друга,
и каждый думал только о себе.
Я шел вперёд, и дувший ветер встречный
нёс запах тлена, гари и беды,
сума, слегка давившая на плечи,
вмещала хлеб и ковшик для воды.
Встречал меня тревожный звон булата,
и ржанье лошадей, и свисты стрел,
и кровь текла рекой… Я шёл и плакал,
бессильно проклиная свой удел.
Узрев паденье Иерусалима,
я слышал стоны гибнущих людей,
поздней блуждал развалинами Рима,
смотрел, как разрушался Колизей.
Скрипел песок, где раньше были камни,
текла вода, где раньше был песок,
и даже дуб, что высился веками,
устал бороться с ветром и усох.
А мимо мчались всадники сурово,
итог был одинаково жесток,
с Востока ли втекал огонь багровый,
иль с Запада стремился на Восток,
Был ток времён безмерно кровожаден,
везде в сердцах людских плескался страх,
на площадях, взывая о пощаде,
горели ведьмы в жертвенных кострах.
Голодным зверем рыскали по свету
купцы в своих заботах о делах,
в ответ авантюристы на корветах
над морем поднимали чёрный флаг.
А люди, равнодушно внемля сирым,
не утруждались муками ума,
утешиться спешили буйным пиром,
когда вокруг — холера иль чума.
Не мог понять я, почему на свете
одни всегда спешат убить других,
ведь их самих убьют чуть позже третьи,
когда резон появится у них.
А тот резон разыскивать не надо,
и ненависть родится в трёх шагах,
когда цвет кожи, волоса и взгляда
соседа превращает во врага.
Борьба за власть и тяга к блеску злата
была сильней возвышенных идей,
крушила страны, цветшие когда-то,
и не щадила живших там людей.
Вставала явь страшнее век от века,
и вся земля вдруг сделалась тесна,
не измерялась жизнью человека
бесславных войн кровавая цена.
И совмещалась в душах мысль о рае
с безжалостным садизмом лагерей,
в которых содержали самураи
китайских пленных хуже, чем зверей.
Считая, что традиции в избытке
возвысят их над прочими людьми,
они привычно применяли пытки,
пришедшие из первобытной тьмы.
Из той же тьмы возникла ясноокость
у суперменов, шедших drang nach ost,
и немцев педантичная жестокость
явила миру жуткий холокост.
Двадцатый век, век опытов и стонов,
уже скрывает дымка за спиной,
он виноват пред сотней миллионов
безвременно ушедших в мир иной.

Но мир, увы, всё тот же и поныне,
попытка скрасить жизнь не удалась,
американцы пестуют гордыню,
желая утвердить над миром власть.
То долларом, то силой давят ропот,
марионетке пристегнут медаль,
им, в сущности, Америк и Европы,
Австралии и Азии не жаль.
И в пламя местных войн бросать поленья
они, наверно, будут до тех пор,
пока любой избыток населенья
не поглотит пылающий костёр.
А люди в заблужденье человечьем
беду не отличают от игры,
никто из них не думает о вечном,
когда весь мир летит в тартарары.
Куда спешит стремительное время?
История не учит никого.
И мне, пренебрегаемому всеми,
печальней и мучительней всего.
Картины зла переполняют память,
и прошлое не хочет отпустить,
оно терзает, продолжая ранить,
как тяжко это всё в себе нести.


          5

Как же хочется всем, чтобы жизнь была долгою,
и при этом у многих желанья одни:
чтоб печаль не вонзалась под сердце иголкою,
чтобы полнились счастьем бегущие дни.
Представляя себя помещённым на вертеле,
где судьбе, как огню, подставляет бока,
смертный часто лелеет мечту о бессмертии,
как всегда сожалея, что жизнь коротка.
Так мечтать может тот, кто не знает о вечности,
кто бессмертие так представляет себе,
как навеки продлённое чувство беспечности,
и бессчётные радости в долгой судьбе.
Обольщаться легко заблужденьем наивности,
убеждать заблудившихся я не берусь,
но поверьте, порой не находится сил нести
за века накопившийся памяти груз.
Ведь слезами невинных, их кровью пропитана,
и страданьем наполнена память души,
всё, что было и не было с нами, хранит она,
защищая от всех кривотолков и лжи.
Лишь беспамятством можно облегчить бессмертие,
лишь бесстрастность спасёт от потока обид,
а иначе душа, сострадая, поверьте мне,
от полученных ран всё болит и болит.
Я так долго гадал, что хотел доказать Он мне,
направляя меня в нескончаемый путь?
Для меня кара стать бы могла показательней,
если б я понимал наказания суть.
Обречённо скитаясь веками по тверди, я
лишь теперь понял смысл мне не сказанных слов:
«Нет, не смерти твоей я хочу, а бессмертия,
чтобы ты испытал, как же мне тяжело.
А бессмертие – это огни негасимые,
что сияют в пути от зари до зари,
тут уже непригодны знакомые символы:
жизнь – свеча, если кто-то зажёг – то сгорит».


          6

Свеча сгорает безусловно, кстати,
тепло и свет рождаются не зря,
и вижу я – безмолвный наблюдатель –
как эти свечи в вечности горят…
Цветут цветы, и мотылёк кружится,
пришедший зверь пьёт воду из реки,
кузнечики стрекочут, вьются птицы
и облака пушисты и легки.
Цветок отцвёл, и срочно зреет семя,
плодит своё потомство мотылёк,
приходит осень и все птичьи семьи
летят на юг, который так далёк.
Плоды приносят яблони, оливы,
гроза родит бодрящий всех озон,
живые твари всюду суетливо
спешат прожить отведенный сезон.
Что началось, имеет окончанье,
и плачь, не плачь, для всех один закон:
конец мытарств и радостей случайных,
и хорошо, когда внезапен он.
Как грустно видеть в поле увяданье
свою красу теряющих цветов,
с осеннею листвою миг свиданья
опять печалить краткостью готов.
Проходит всё, помалу, понемногу,
ничто не может возвратиться вспять,
и люди вслед жалеют то, что могут
негаданно нежданно потерять.
А мне как быть? Я всё давно теряю,
рассеян дым желаний и страстей,
я проводил родных к воротам рая.
Как страшно — пережить своих детей!
Я пережил и правнуков, и внуков,
вокруг чужие люди и века,
и в налетевшем шуме новых звуков
всё тише звук родного языка.
Приблизилась минута покаянья
измученной страданьями души,
как это тяжко — жить на подаянье
и никуда на свете не спешить.
И я бреду, уныние бесплодно,
а этот путь меня уводит вдаль
и делает от суеты свободным.
Проходит всё. Минует и печаль.


          7

Когда гроза наметилась окрест,
и час приблизился вечерний поздний,
простил Он тех, что поднимали крест,
и даже тех, что забивали гвозди.
Он говорил: они творили зло,
не ведая того, что натворили,
им рок ссудил такое ремесло,
они творили подчинившись силе.
Вот почему Он не простил меня,
ведь я не мог рассчитывать на милость,
я гнал Его, я знал — Его казнят,
но жалость в тот момент во мне не билась.
Теперь меня гнетёт моя вина,
теперь сочувствием я переполнен,
Он высоко, а я прозрел сполна,
так озаряют даль удары молний.
Я лишь теперь приблизился к тому,
чтобы прочувствовать душой и кожей,
и осознать впервые самому,
как жизнь легко прервать и уничтожить.
Теперь и я советовать могу,
хотя совет мой каждому известен,
нельзя желать погибели врагу,
его потомок вскормит чувство мести.
И пусть оно спокойствия не даст,
легко упасть в отмщения пучину,
теряя кровь за кровь и глаз за глаз,
забыв первоначальную причину.
Ты, победив, сумей простить врага,
когда у ног он молит о пощаде,
любая жизнь для Бога дорога,
позволь ему воскреснуть Бога ради.
Отправиться скорее за моря
готов на поиск я тех слов достойных,
что всех врагов умели б примирять,
что прекращали б всяческие войны.
Подлунный мир любовью озари,
и не захочешь пожалеть об этом,
и жизнь твоя свечою догорит,
добавив всем чуть-чуть тепла и света.
Мои века уложены в судьбу,
и я в своём стремленье твердолобом
не прекращаю вечную ходьбу
то по воде, то по скалистым тропам.
Мои следы на травах и камнях,
моя сума не слишком давит плечи.
Он обещал вернуться, и меня
мой путь всегда ведёт к Нему навстречу.














.