Иван Вазов. Паисий

Сто двадцать лет... никто их не упомнит!*
Там в глубине лесов афонских, тёмных
укрыты скиты праведные, где
в укор мирской греховной суете–
молитвы, отдых и покоя благодать,
и беломорских** волн кипит страда,
и сосен заповедных длится причет
под колокольный звон– таков обычай,
в убогой келье за полночь без сна
худой и бледный пламенник-монах
в мерцание свечи склонённый пишет,
а ночь всё глуше, омутней и тише.

Безумец ли, несбыточный мудрец,
игуменьего ль промысла борец,
что пишет он– не житие, так помин,
иль здравицу властителям духовным,
не то– узор дамасскому клинку
забытому в укроме на боку–
и найденному иноком недаром:
благословить на подвиг– не на кару?

Свершив свой труд вздохнул он и изрёк:
«Сим новой жизни создал я росток!»
и взором торжествующим отметил
свой тихий подвиг, опыт многолетний,
от всей души по строгому уму
в полжизни обошедшийся ему!
О рукопись великая, с тобою
забыл он всё и даже неземное...

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы
в 1765 году, за сто двадцать лет до написания этого стихотворения Иваном Вазовым, была Паисием Хилендарским была кончена рукопись первой его книги;
Белым морем болгары зовут Эгейское, прим. перев.

(отрывок)


Паисий

Сто и двайсет годин... Тъмнини дълбоки!
Тамо вдън горите атонски високи,
убежища скрити от лъжовний мир,
место за молитва, за отдих и мир,
де се чува само ревът беломорски
или вечний шепот на шумите горски,
ил на звона тежкий набожнийят звън,
във скромна килийка, потънала в сън,
един монах тъмен, непознат и бледен
пред лампа жумеща пишеше наведен.

Що драскаше той там умислен, един?
Житие ли ново, нов ли дамаскин,
зафанат от дълго, прекъсван, оставян
и пред кандилото сред нощ пак залавян?
Поличби ли божи записваше там?
Слова ли духовни измисляше сам
за във чест на някой славен чудотворец,
египтянин, елин или светогорец?
Що се той мореше с тоя дълъг труд?
Ил бе философ? Или беше луд?
Или туй канон бе тежък и безумен,
наложен на него от строгий игумен?

Иваг Вазов