Ангел высоцкого окончание

                ВАСИЛИЙ БАБАНСКИЙ

     ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Когда у барда в горле сдавленном
Еще саднил остывший крик,
Пред ним младенец окровавленный,
Как приведение, возник.

И, содрогаясь нежной кожею,
Спросил загадочно – чуднО:
– Зачем ты сердце режешь пОживу?
Оно на нас двоих – одно.

Зачем меня, босого ангела,
Влечешь по стеклам и шипам?
У нас, бесплотных, нервы нАголо.
Так больно раненым стопам.

Мы здесь, небесные создания,
Чтоб ваши души сторожить
И вашим болям и страданиям
По-братски ТАМ сопережить.

Чтоб вы легко и в удовольствие
Несли по жизни Божий крест.
А смерть чтоб приходила гостьею
В урочный час, под благовест.

А ты, выкладываясь дОнельзя
Изводишь жизненный запас
Так, будто вскачь за смертью гонишься
Или поешь в последний раз.

И, этой гонкою ошпаренный,
Ты сам себя который год
Вгоняешь в смертную испарину,
Ну, а меня – в кровавый пот.

Уймись! На сцене ль,  на экране ли,
Уже не «пашут» на износ.
Стучишь в сердца ты хрипом раненым,
Откроют ли – еще вопрос.

Сказал, и будто слился с воздухом,
Лишь холодок по волосам.
Он вслед шепнул устало, с прОдыхом:
«Прости мне, брат. Но знаешь сам…

Привычки все даются свыше нам:
Кому мычать, кому – хрипеть.
Но если хочешь быть услышанным,
То надо вУсмерть жить и петь».

…Ценитель жанровой стилистики
Прости меня на этот раз
За то,  что внес я долю мистики
В документальный свой рассказ.

Признаться, ангела не сразу я
Вживил в поэмы строгий строй.
Он был навеян странной фразою,
Что как-то бросил мой герой.

Мы шли тогда по сонным улицам
После концерта не спеша.
Шофер такси (такая умница!)
Поодаль шинами шуршал.

Шахтерский город в пору раннюю,
В осевшем смоге растворясь,
Являл картину нереальную,
Как даль в окне сквозь пыль и грязь.

Он шел, как будто бы накручивал
Узор стиха на стук шагов,
Но что-то в нем неясно мучило
Его, как видно, самого.

Он то бледнел, то мрачно хмурился,
То как-то трубно хмыкал в нос.
Но вдруг застыл посреди улицы
И задал странный тот вопрос:

– Прости, но, видно, скособОчил я,
Всю ночь, как кочет, проорав.
С тобой случалось, чтоб воочию
В тебе твой ангел умирал?

И я подумал не без жалости:
«Что ж, сам себя и укачал.
И, видно, сбрендил от усталости».
Но деликатно промолчал.

И в самый раз…
Он, стоя рядом,
Шагнул впритык:
«Простимся, что ль?»
Скользнул по мне
Бегучим взглядом.
В его глазах стояла боль.

Мы стали суетно прощаться.
Предчувствия мутили взор…
– Так сколько лет до встречи?
– Двадцать.
 Не бойся. Помню уговор.

Он сел в такси, стуча гитарою,
Кивнул шоферу головой.
Тот помигал прощально фарами,
И луч скользнул по мостовой.

И долго свет тот убегающий
Ловил я взглядом угловым…
Мне ангел – голубь умирающий
Никак не шел из головы.

Заинтригован этой тайною,
Я битый час искал ответ…
Но лишь от мамы я случайно
Узнал его чрез много лет.

В те дни, свою кончину чувствуя,
Сложив ладони на груди,
Она твердила мне без устали:
«Ты не останешься один.

С тобою ангел, твой хранитель.
Он, неизменный спутник твой,
Как бы невидимою нитью
Соединен с твоей судьбой.

Ты бодр и весел – ангел счастлив,
Ты впал в тоску – он слезы льет.
Не огорчай его напрасно.
Нить оборвется – он умрет.

А вслед и ты»…
Бард знал об этом.
Но как же я нечУток был!
Хоть что я мог? Он был поэтом.
Поэт – вещун своей судьбы.

Он чуял: век его недолгий.
Давился сердцем, душу рвал.
И сжег отмеренные Богом
Свои шальные сорок два.

А значит, спор наш лишь отложен,
Хоть результат я знаю сам.
И чую сердцем, нервом, кожей,
Что скоро свидимся мы.
…ТАМ.