К Музе

Ты нашла меня в подземелье детской комнаты -
       Искалеченного.
       Заколдованного.

Вдруг –
я остался один –
в тот момент, когда журавли построились в клин

или нежным деревцем
расписались друзья – МНЕ –
       эпитафия!

Как червивый налив – мой язык
оставался живым:

ещё чувствовал вкус жизни.

Ничего от поэзии
не было
в папиных талончиках на бензин,
в маминых швейных иголках,

река Днестр не была такой синей,
как море
на иллюстрациях к сказкам Пушкина,

вишни цвели у дома – чтобы стать на весы и продаться,
в дом заходили далеко не поэты –

наши соседи с первого этажа –
жарить орехи
и сидеть у ведра –

с крепким портвейном –
ничего от поэзии –

не было рядом
и позади
не было –

бабка цветы поливала,
дед вешал погоны карточным дуракам.

Но –
вдруг –
я остался один –
искалеченный,
расколдованный –

шумом моторов –
           на север, на север,
а на севере
           белом
пыхтели
алмазные буры.

Все комнаты спали.
Но в одной
карандаш кувыркался –
так много мальчишке выпало снега.

Не спал и орёл
на бачке туалетном –

поджигая свой фосфор,
он в дверь колотил –

я сам это слышал,
я сам это видел –

потом подбирал
кусочки зелёные
крыльев.

Мне жаль,
но свет уже был –

настольная лампа
горела,
да так,
что
чалмой её обернул – старой рубахой.

…И
гибли чудовища
в речи, как в реках,

и
выглядывали головки
детишек
на языке –

лопасти мух
молчали,

червоточины, что были видны повсюду,
зарастали

живыми клетками тетрадок.

Как всё-таки
прав
зов белого света,
выбрав Музы рожок!