Глиняный кувшин

 - Не торопись! Но и не замедляйся. Терпение, терпение и еще раз оно же. Дай рукам привыкнуть к температуре, к текстуре и эластичности. Дай же ей самой привыкнуть к твоим рукам!
 - Я никогда не думал, что лепить из глины так сложно. Это же тот же пластилин! Только в дестве из него получалось, а сейчас из глины - месиво какое-то...
 - Пластилин - это не то. Не натуральное. Глина - это как человек. Почувствуй, раскрой в себе божественное и твори!
 - Как это, глина - это человек?
 - Все мы слеплены по образу и подобию, ты это знаешь. Изначально мы есть комочек, месиво, как ты сам сказал, состоящее из чистого потенциала, а еще из биоматериалов, химических соединений, ну, и так дальше по списку. Пока мы еще совсем крохотные, бесформенные, за дело берутся родители: они лепят из детей, из этого кусочка, базовую форму, как мы с тобой сейчас. Аккуратнее, меньше давления пальцами - на глине тоже бывают синяки. Так вот: родители придают детскому, бесформенному Я определенные границы и очертания. И снова - по образу и подобию своему, как бы ни старались они избежать этого. Время идет, и вот, спустя несколько лет, ребенок становится маленькой копией своих предков. Но процесс только начинается! Видишь, у тебя глина уже имеет очертания кувшина. Только лишь очертания, по сути своей это все еще нечто.
 - У меня что-то странное выходит. Как будто кто-то мешает.
 - Главное, не мешай ей сам. Помни, что глина мастерит сама себя. Ты и руки твои - лишь проводники, инструменты, которые помогают ей осуществиться.
 - То есть, как бы я ни хотел, глина все равно станет тем, чем хочет она, а не я?
 - Дело тут не в желании. Дело в сотрудничестве. Послушай ее. Услышь ее. Помоги ей стать тем, чем ей суждено стать, а все остальное она сделает сама.
Пальцы ловко скользили по красно-бурой массе, вытягивая ее, округляя. Горлышко вело себя совершенно безобразно: то утончалось настолько, что начинало клониться из стороны в сторону, то почти полностью сливалось с телом будущего кувшина, стремясь уйти в небытие. Глина жила своей жизнью, крутясь на огромном гончарном круге с сумасшедней скоростью, словно пытаясь улизнуть из-под рук новичка, несмело держащего ее и ежеминутно утиравшего пот со лба.
 - Можно отдохнуть немного? А то пальцы начинают побаливать.
 - Если хочется отдохнуть и прервать процесс, то это можно. Но потом придется начинать все заново. Глина быстро высыхает.
 - Нет, заново не хочу.
 - Тогда придется набраться еще немного терпения. Так же и с человеком. Где лепку остановишь и бросишь дело - в таком состоянии и застынешь.
Когда ты ребенок, ты пластичный и легкий, ты готов ко всему. С годами к тебе начинает прилипать всякое - песчинки, кусочки другой глины, невыведенные пузырьки воздуха, - в целом, все, что привносит в тебя общество, друзья, все, кто тебя окружают.
 - А очистить можно?
 - Конечно, можно! Все можно! Если только это действительно лишнее. Видел когда-нибудь японские графины периода Нара? Они тогда начали использовать несколько текстур в одном изделии - и мелозерненую белую глину, и красную крупную, а затем специально оборачивали еще мягкий кувшин бечевкой, чтобы нанести рисунок. Выглядит это необычайно красиво! В те времена это было нечто совершенно новое.
 - Значит, не всякое внешнее вмешательно вредно?
 - Именно так! Порой оно даже полезнее для глины, потому что дает ей то, что и роднит ее с людьми - индивидуальность.
 - А что происходит потом? Обжиг и сушка?
 - О нет, до обжига еще далеко! Хотя в жизни порой случается и так, что обжигаются и отправляются в вечность самые юные из нас.

Взгляд учителя был брошен на деревянные полки в другом конце помещения, густо заставленные самыми различными глиняными изделиями. Были здесь и древние амфоры ветхозаветных времен, и искусно расписанные тонкостенные чайные сервизы из Китая начала пятого века, и совершенно новенькие афинские кувшинчики для вина с узеньким горлышком. И не было ни одного изделия, которое не отличалось бы чем-нибудь особенным: или это была блестящая глазурь, или особый состав, придававший той или иной чашечке приятный терракотовый оттенок, или необычный узор из трещин и линий, или превосходно выполненная роспись, нанесенная тончайшей кистью.

Учитель продолжал:
 - Вся наша жить - это непрерывный процесс лепки самого себя. Каждый раз, когда ты ленишься, опускаешь руки, перестаешь поить глину водой и вниманием - глина начинает твердеть. Но и меру знать нужно. Для глины может быть опасно не только невнимание, но и внимание слишком пристальное, слишком много воды может превратить ее в то, из чего потом и лепить-то будет невозможно.
С возрастом, приобретая форму, мы начинаем потихоньку замедляться. Прекращается приобретение формы, начинается кропотливая и бесконечная работа над деталями. Но и это не самое главное. Ответь мне, что важнее этого?
 - Я не знаю. Покрытие после обжига?
 - Цель. Что ты лепишь и для чего? Видишь ли ты то, что хочешь из себя представлять, когда процесс будет завершен? Каждое движение, каждое крохотное изменение должно иметь смысл. А иначе ничего определенного не получится.
И снова: главное - не останавливаться.
С возрастом мы начинаем костенеть. Мы становимся жестче и оформленнее. И тогда уже поздно в корне менять форму - при любой попытке начинают появляться трещины. Пока молодой - еще можно замаскировать, но чем старше - тем глубже трещины уходят вглубь, тем необратимее будут последствия. В конце концов мы доходим до точки, когда любая попытка перекроить сущее обращается переломом. Очень трудно приставить отколотую частичку на место - тут ни клей, ни вода не спасут. Нужен новый кусок глины. А порой его негде взять, а если и найдешь, так может и не подойти, и останется рубец, шрам.
Поэтому так важно не останавливаться. Нарушишь процесс - потратишь больше времени на восстановление тела, а потом и не заметишь, как совсем задеревенел и все попытки вернуться к первоночальному состоянию приносят лишь новые сколы. Ну, да это тело! Это поправимо. А вот остальное лепить еще труднее, потому что, пока лепишь, результата не видишь, и кажется, будто трудишься впустую. Это потом уже, спустя много лет, начинаешь понимать, что вот тут ты поступил правильно и выровнялся, сгладился, а вот здесь - сплоховал, распустил себя, позволил себе какой фривольности - вот тебе и трещинка появилась. А замечаешь всегда уже потом, когда думаешь, что работа закончена и можно расслабиться. Почему же остановился? Разве же есть предел у совершенства? Нет у него пределов и границ. А просто возомнил ты себя готовым, сделанным и завершенным, идеальным, а о том, что у тебя вся жизнь вразнобой и разноцвет без всякой цели и смысла, забыл или не захотел вовремя вспомнить. Мнить себя кем-то гораздо удобнее, чем по-настоящему кем-то быть, да только это ни к чему толковому не ведет. Путь к совершенству никогда не бывает прост. Путь этот долгий, кропотливый, порой болезненный и неосвещенный.
 - А как же тогда не заблудиться? Как не превратить это месиво в еще более жуткое месиво, если неясно, где ты сделал правильно, а где - нет?
 - Помни о цели. Помни о том, для чего ты все затеял, и что ты хочешь получить. Держи это в сознании своем постоянно, и иди, чего бы это ни стоило.
 - А если я вдруг передумаю и решу изменить цель? Ну, вот не лепится у меня кувшин, можно его в чашу переделать?
 - Можно. В этом мире все можно. И всегда есть второй шанс, и другой путь всегда есть. Будь лишь готов к тому, что придется быть еще терпеливее.
Гончарный круг совершил последний оборот и остановился.
 - Я все! Как же красиво получилось! Спасибо тебе, учитель! Что теперь?
 - А теперь, раз уверен ты в своей работе и нравится она тебе, и отзывается она в душе твоей, можно и на обжиг. И сохранится она в вечности.

Кувшин отправился в печь. Работа была завершена.

В комнате толпились люди. Кто-то плакал, кто-то с застывшими глазами молча смотрел в окно. Глава корпорации, глубокий старик, лежа на постели, окруженной родными и приближенными, испустил свой последний вздох. Лицо его, до того живое, стало вдруг каменным, веки опустились, и лишь легкая, едва уловимая улыбка осталась на его губах.