Остров. Блаженство тяжести
Стать выше гор,
дотронуться до звёзд –
немыслимо.
Пути мои земные
ведут меня,
и плоть не оторвать
от пыльных и заснеженных дорог.
Но я упрямо поднимаюсь вверх,
презрев усталость,
страх
и немоту.
И с каждым шагом больше вижу я,
вступаю с миром в чуткое единство
и суть свою осознаю вполне –
Я – шанс,
возможность,
дерзкая попытка
Вселенной
осознать себя.
* * *
«Кто время целовал в измученное темя...»
(О. Мандельштам)
Оплачу время, что меня пленило
и, как всегда, себя не превзошло –
легло на Волгу берегами Нила,
проникло в родниковое горнило,
да имени в лазури не нашло.
Уже в который раз на стройках века
я – каторжник, лишь разменявший вид,
и глаз разрез, и черепашье веко.
Что пирамида? – схема человека.
Слезы моей не сможешь обновить.
Стираешь в пыль и лепишь вновь из тлена –
не удаюсь тебе и сам творю,
на жертвеннике суп себе варю,
и сфинкс домашний трётся о колено –
пытает тайну. Я не рвусь из плена
и слушаю историю твою.
* * *
...И скажут: «Не в пустыне же он жил?
Где улицы, машины, магазины?
В его дыханье не было озона.
На ложе – не на облаке лежал».
Глупцы! Душа – форпост иного мира.
В три измерения её не втиснуть.
Ей и в пустыне – тяжко, смрадно, тесно.
Не долг гнетёт, а лишь любая мера...
Песчинки – пересохшие желанья.
* * *
К И Т А Й С К И Й М О Т И В
Проседью облака очи закрой,
птиц плавниками пространство держи.
Пей не спеша виноградную кровь –
выбора нет у прозревшей души.
Камня язык и терпенье ужа –
вот что сегодня дороже мечты.
Мысль исчерпала себя и ушла –
с ней никогда не расстанешься ты.
Кто к чистоте устремится за мной –
дань не отдать каждодневной войне?
Кто не касается грязи земной?
Сердцем светись – станешь чище вдвойне.
* * *
КРИПТОМНЕЗИЯ
С трепетом в рощу священную речи родной я вхожу,
в сумрачный рай, где дриады прозрачные мысли поют,
трудятся корни – струнные шорохи, скрипы вскормлены ими –
землю глухую ласкают без устали тысячи лет
(солнце, как чёрное пламя, за речью плывёт незакатно).
Воздух звенит и вздыхает о кронах в бессоннице ветер,
птиц колокольцы бьются с опасностью – славят рожденье
страсти. Сможешь – так слушай. Подмешаны тайны
к запахам трав и цветов, о которых не знает латынь.
Здесь родники бездонное сердце моё омывают,
правду мятежную чувств пестуют в лиственной дрожи.
По именам назову легко покидавших глубины и –
что и ребёнку понятно – всегда пребывающих в них.
Ландыш санскриту кладу в изголовье – целительно ведать.
Влагой варяжской, отвагой суровой расчерченной в рунах
лоб воспалённый лечу. Имя любимой реки
перетекло по небесным излукам с ладьёй погребальной
и воссияло в египетской тьме на закат Атлантиды.
Самый живительный ключ и сладчайший на вкус – Кастальский.
Званье моё нашептала Эллада, назначила рок,
к обществу Муз допустила. Я благодарен. Прими
мой неумелый пеан, мой гекзаметр вольный – в нём спят
чисел значенья, гармонии сфер и – надеюсь на чудо –
свет совершенных мистерий преображающий нас.
Вот почему, когда вижу славянскую деву одну,
то понимаю: вся прелесть её – в капельке греческой крови.
* * *
К Е Н Т А В Р
1. Животное во мне – мой Росинант,
моя опора и моя жар-птица!
Тебе из тьмы мерцает кобылица,
пока о деве мой скрипит талант.
Пока я в спектрах созерцаю лица,
в игре хвоста ты ищешь диамант,
в телесный влажно-огненный туман
меня несёшь и – не остановиться!
Неврастеничен в стойле, а на воле –
дракон, Пегас крылатый, недовольный
своим отяжелевшим седоком.
Не я, а он – студент земной Сорбонны,
гроза властей, бессмертный жеребёнок
небесное лакает молоко.
2. Он не пастух и не хозяин мне –
скорее, ангел или сновиденье,
в котором мне обещано рожденье –
самим собою. А пока я – нем.
Безликий голод или наслажденье
обходятся и вовсе без фонем.
Овец на ощупь знает Полифем –
но Одиссей – не агнец, а виденье
карающее – за избыток в силе
прямого зла. Стрелой меня пронзили –
весь Зодиак скрипит в спинном мозгу!
Пусть рыцарь чести мой мне только снится –
за странником по весям и страницам
повсюду ковыляю, как могу.
Свидетельство о публикации №120062506189