Ворон

(перевод с английского, Эдгар Аллан По*)


Как-то в полночи тоскливой мысль моя брела уныло,
За строкой строку следила давний путаный предмет;
Задремав, я встрепенулся, слуха лёгкий стук коснулся,
Я на звук тот обернулся, словно кто-то ждал ответ.
«Гость какой-то», я подумал, «постучал и ждёт ответ — 
Просто гость, иного нет».

Ах, так чётко это помню, был декабрь, холодный, тёмный;
Уголь в полумраке комнат догорал, роняя свет;
Я с тоскою ждал рассвета; — вновь и вновь ища совета
На страницах книг забытых — тщась забыть любви обет —
Той, Линор, что мне сияла будто ангел с юных лет —
Той, что средь живых уж нет.

Лёгкий, неопределённый, словно забытьем рождённый,
Звук манил — и множил трепет сумрак пурпурных завес;
Всё для сердца было ново, и твердил я слово в слово,
«То лишь гость в ночи суровой умоляет дать ответ —
Поздний гость в ночи суровой умоляет дать ответ, —
Только так, иного нет».

Тут же страх меня покинул, я сомнения отринул,
«Сэр», промолвил, «или Дама, я вздремнул среди сует;
Вас молю лишь о прощеньи, был подобен наважденью
Стук, столь мягкий, столь мгновенный, без надежды на ответ,
Не уверен, что и слышал» — распахнул я дверь вослед; —
Мрак сплошной, а гостя нет.

В глубину ночи взирая, я стоял, дрожа, пылая,
Сны, мечтанья неземные всколыхнулись в сонме лет,
Но висела тьма немая, тишины не прерывая,
Лишь «Линор» — вдали стихая, шёпот плыл виденьям вслед,
Лишь «Линор» пробормотало где-то эхо мне в ответ,
Вот и всё, иного нет.

Я присел назад к камину, чтобы жар в душе отхлынул,
Только новым стуком, громче, был мой чуткий слух задет.
«Ясно», я решил, «всё ясно, к темноте взывал напрасно:
Это ставни, вот и стоит там пролить на тайну свет — 
Так уйми свой трепет, сердце, дай пролить на тайну свет; — 
Ветер там, иного нет».
   
Лишь я отомкнул затворы, внутрь ступил огромный ворон,
С видом лорда, величавый, дней пророческих привет;
Он слегка мне поклонился; он нисколько не смутился;
Только вдруг над дверью взмыл он, будто жил здесь сотню лет —
Он взлетел на бюст Паллады, что стоял там много лет —
Взмыл, и сел, иного нет.

Видя важность чёрной птицы, я сумел развеселиться,
Столь был явственным в манерах безупречный этикет,
«Ты», сказал я, «лыс порядком, но не робкого десятка,
Ворон, древняя загадка с берегов глубинных рек —
Там, во мраке Ночи Вечной, как зовёшься, дай ответ!»
Каркнул ворон, «Большенет».

Я не в шутку удивился, столь легко он в спор включился,
Хоть, признаюсь, мало смысла внёс в наш дискурс этот бред;
Но нельзя не согласиться, не сумел ещё родиться,
Кто не мог бы насладиться, созерцая сей портрет —
Птица, зверь ли, на скульптуре, что живёт здесь много лет,
И чьё имя «Большенет».

Но тот ворон, восседая, каркал, глухо повторяя
Только слово, будто в слове том излил души секрет.
А затем умолк картинно — ни пером в тиши не двинул —
Так, что я смущённо кинул, «Видно, ищет стаи след —
Поутру и он оставит, как надежд растаял след».
Тут сказал он, «Большенет».
   
Вздрогнул я, то было метко, неожиданно и едко,
«Впрочем», тут же возразил я, «это весь его куплет,
Им владел печальный мастер, над судьбой своей не властен,
И неслось за тем несчастье, умножая бремя бед,
Вплоть до похорон надежды, завершивших бремя бед —
Просто «нет» — и «больше нет».

Но в тот миг забавной птицей я хотел от зол забыться,
И уже поближе кресло я поставил на паркет;
В мягком свете бархат гаснул, я витал в мечтах напрасных,
Всё причудливей, опасней, что несёт мне ворон сед —
Что мне каркал чёрный, тощий и зловещий ворон сед,
Что же значит, «Большенет».

Так сидел я, вопрошая, взор безмолвный обращая
К птице, чьи глаза, пылая, жгли в груди моей ответ;
Это больше…  так мечтал я, всё теснее прижимал я
Головою бархат кресла, пожиравший лампы свет,
Но тот мягкий пурпур кресла, пожиравший лампы свет,
Не прижать Ей, больше нет!

Тут, внезапно, свет сгустился, будто ладан закурился,
Зазвенели серафимы в лёгких сполохах комет.
«Стой», — вскричал я, «значит, Богом — ты подослан, ворон строгий,
Отдых — отдых и забвенье, чтоб Линор растаял след;
Миг, ах миг травы забвенья, чтоб Линор стереть и след!»
Каркнул ворон, «Большенет».

«Вещий!» я сказал, «будь, право — ворон вещий или дьявол!
Злом ты послан, или злою бурей брошен твой навет,
Я потерян, но опасен, пусть и проклят, не напрасен, 
В этом доме, что ужасен — умоляю, дай совет —
Есть ли — есть бальзам Галаада? — умоляю, дай ответ!»
Каркнул ворон, «Большенет».
   
«Вещий!» я сказал, «будь, право — ворон вещий или дьявол!
Небесами, что взывают... Богом, чей храним завет —
Подскажи душе печальной, коль приду в Эдем я дальний,
Обниму ль святую деву, что прольёт мне дивный свет —
Есть ли с именем Линоры ангел, что дарует свет».
Каркнул ворон, «Большенет».

«Будь то слово знак прощанья, птица ль, демон, до свиданья —
В бурю, прочь», визжал, кричал я, «пусть в аду твой сгинет след!
Прихвати всё зло ночное, лживых слов клеймо дурное!
Лишь оставь тоску в покое! — не порочь Паллады свет!
Вынь свой острый клюв из сердца, и уйми, уйми свой бред!»
Каркнул ворон, «Большенет».

И тот ворон, всё молчит он, и сидит он, и сидит он
На застывшем бледном бюсте, что над дверью сотню лет;
И глаза он не слипает, словно демон, что мечтает,
И свет лампы огибает его тени тёмный след;
И душе из этой тени, распластавшей мрачный след,
Не подняться — больше нет!



*Edgar Allan Poe. «The Raven», 1845.