Южная ночь

Льётся музыка баховской "Мессы",
Заливая небесный простор.
Это – южная ночь у Одессы
И созвездий мерцающий хор.

Это – время беспечности летней:
Детский облик и бант голубой...
Это – я, восемнадцатилетний,
Откровенно любуюсь тобой.
 _______________
 * Иллюстрация:
    автор картины Игорь Майков.

ЮЖНАЯ НОЧЬ
ИЛИ НЕМНОГО О МУЗЫКАЛЬНОЙ КЛАССИКЕ

Это было в июне 1986–го. Я, командированный от Турбинного завода, путешествовал по Малороссии: побывал в Днепропетровске, проплыл по Днепру в Запорожье, приехал в Николаев, а оттуда направлялся в Одессу, успев на последний вечерний автобус. Кстати, нигде я тогда не слышал никакой "ридной мовы", всюду звучал только русский язык, и если бы мне вдруг сказали, что я нахожусь не в России, а в совершенно чужой стране, я бы решил, что это какая–то глупая шутка.

И вот – я в автобусе "Николаев – Одесса", ехать около пяти часов, скучно и жарко... Вдруг слышу: "У вас свободно?" Поднимаю глаза и вижу что–то кружевное, белое и как минимум дореволюционное... "Свободно" – пробормотал я, уступая место у окна. Барышня садится и, видя моё крайнее недоумение, объясняет: "Я с фестиваля классической музыки возвращаюсь. Переодеться не успела. Я на скрипке играю. Вы Баха любите?" Я чуть не ляпнул "Какого Баха?", но вовремя осёкся. Музыкальную классику я не знал от слова "совсем". На уроках музыки в школе мы пели дурными голосами советские песни, а дома я слушал рок, но уж никак не Баха.

– Не любите... – с сожалением протянула девочка (она была помладше меня года на два, но настоящая одесситка – какая–то смелая, непосредственная...).
– А вы классику играете?
– Давай, на "ты"?
– Давай!

Мы познакомились. Но, каюсь, я давно забыл её имя. А вот разговор не забыл. "Я музыкальную школу заканчиваю, хочу в консерваторию поступать. Да, классика – моя стихия". Странно было слышать такие слова от девочки – "моя стихия...". Ни с того ни с сего я вдруг выдал вертевшееся в памяти: "Начинается день и дневные дела, но треклятая "Месса" уснуть не дала...".

– Это же Галич! – захлопала в ладоши спутница, – а говоришь, что Баха не знаешь?!
– Я не говорю... Я его, правда, не знаю. И Верди, и Рахманинова... Только имена.
– Бедный! – взгляд девочки был исполнен искренней жалости. – Ладно. Я тебе кое–что расскажу. Ехать долго.

Господа! Никогда позже, бывая на концертах, знакомясь и общаясь с известными дирижёрами, музыкантами, я не слышал такой блистательной лекции! Бах, Гендель, Вивальди, Шуберт, Лист, Вагнер... Глинка, Чайковский, Скрябин... – вставали передо мной как живые. Моя спутница изящно жестикулировала маленькими загорелыми ладошками, иногда отстукивая ритм по футляру скрипки, которую держала на коленях. Её глаза, смотревшие прямо и уверенно, без тени смущения, чуть расширялись на особо эмоциональных моментах. Она говорила про смерть Моцарта и голос её дрожал, а потом она со смехом делилась впечатлениями от феерической яркости опер Россини.

В Одессу мы приехали к полуночи. У автобуса девочку встречали родители, и, садясь в машину, она помахала мне рукой. Это последнее, что я помню из нашего общения. Но с того момента я стал слушать классическую музыку, ходить на концерты. И многое узнал самостоятельно. Вот, пожалуй, и весь рассказ.