бумага

Марине Цветаевой и её дочери - Ариадне Эфрон посвящается.

_________


Тот имярек, что реки нарекал  -
от Камы до  Оби и Енисея,
глядел   с небес на землю  и вздыхал:
 - Ох, матушка….Россиюшка……Россея….
И эхом оседал  тяжёлый вздох
в таёжной глухомани Туруханска -
письмишком арестантки,
парой строк,
написанных с оглядкой и  опаской:
«Привет, привет…
здесь глушь…….и гнус……и гнусь…
и Бога нет на сотни вёрст - не меньше.
Но я увязла в сонме  сильных женщин.
Ломать не стоит.
Тщетно.  Не согнусь.

Спасают не молитвы. Кирзачи.
По рвам и бездорожью с ними легче.
Здесь  взгляд собак являет человечность.
А  люди злы…. до дрожи…..хоть кричи.
Но, впрочем, нет…
Порой   бывают дни,
когда Сибирь взрывается жарками,
и сердце наполняется стихами
и странной неизбывностью в груди.
И вот уже,  застыв на берегу, 
какая-нибудь местная шалава
в июльском апогее  лесосплава
вдруг песней разбавляет вечный  гул.

Но рёв такой, что слов не разберёшь
в идейно-строевой метаморфозе.
И тонны…. тонны….тонны целлюлозы
привычно трансформируются в ложь.
Рулонами суде’б попав под пресс, 
расходятся в тираж газетой «Правда»
Ах,  знали б вы, бездушные тираны,
какой ценой даётся этот лес!
Вы знаете! - вам  близок горький  пот
советского стального  Дровосека.
Ведь в статусе полпредов и генсеков
вы сами  вырубаете народ.

С усердием достойным похвалы.
Новаторы….стахановцы….герои!
И нормы, и старания утроив,
всё смотрите, как падают "стволы".
Укладывая судьбы в штабеля, 
сплавляете по рекам миллионы -
связав колючей проволокой зоны.
И реки собираются в  моря.
А чтоб не иссякал великий «лес»
иных вторично ждёт комендатура -
и тоннами живой макулатуры
народ идёт безропотно под пресс.

То первой производной, то  второй 
влачит ярмо пожизненного срока.
Пока однажды Смерть не крикнет:
«В топку!» -
чтоб пленник стал  на выходе золой.
И всё ж  бывает странною судьба
не только у людей, но у бумаги,
вместившей откровения Елабуг
в контексте  Человека…
Не раба…
Когда несмелой, дрогнувшей рукой
из книги Бытия  был вырван листик,
ложась на стол предсмертною запиской
и болью нестерпимою…. земной…

И хрустнул надломившийся хребет
под сталинским копытом Минотавра.
Ветра сучили  нити Ариадны,
чтоб свить в петлю….
и выбить табурет…
А после письмецом сразить под дых 
 затворницу у северных причалов,
«Поэмою конца», а не начала
венчая  задыхающийся стих.