Колокола Хопкинса

Некоторое время назад знаменитый британский поэт (и, на мой взгляд, философ) Ричард Беренгартен обратил моё внимание на творчество такого английского поэта, как Джерард Мэнли Хопкинс. Мы общались по поводу правильного перевода терминов “inscape” и “instress”, придуманных и введённых в обиход Хопкинсом, являвшимся последователем средневекового философа Дунса Скотта, который отстаивал теорию бесконечного разнообразия , существующего между явлениями и того, что это разнообразие целиком зависит от индивидуальности каждого единичного явления, сущности или монады. Эта концепция явно схожа с постулатом Уильяма Блейка о том, что божественность проявляется в каждой мельчайшей детали во Вселенной.

Не стану глубоко уходить в детали нашей с Ричардом беседы, ибо речь пойдёт не о философии, а о личности Джерарда Мэнли Хопкинса, которого мой уважаемый собеседник считает одним из величайших поэтов в истории человечества. Этот факт настолько заинтересовал меня, что я решил внимательней изучить биографию и творчество названного поэта. Будучи иезуитским священником и новообращенным из англиканства, Хопкинс, полагал, что внутренние формы явлений и паттерны энергии совершенно индивидуальны и уникальны для каждого отдельного явления во Вселенной. Как именно это представлялось поэту? Каким видел и слышал мир вокруг себя человек, проживший чуть меньше сорока одного года (Gerard Manley Hopkins, 28 июля 1844, Стратфорд, Эссекс — 8 июня 1889, Дублин), но сумевший оставить после себя глубочайшее наследие в поэзии и философии?

Знакомясь с поэтическими произведениями великого Хопкинса на языке оригинала, я сразу же, с первых его строк, ощутил потребность не только читать, но и слышать звучание его текста. И тут я считаю, что мне невероятно повезло в своё время в том отношении, что звуковой (речевой) мир Британии открылся для меня через ворота Уэльса, через восприятие валлийской культуры: валлийского песнопения и валлийской речи. Дело в том, что моё первое неформальное общение с носителем британской культуры оказалось схожим с тем увлечением Хопкинса, которое позднее его исследователи характеризовали как влияние валлийского языка. Язык этот он обрёл, изучая теологию в духовном центре иезуитов Святого Беуно и служа в соборе Св. Асафа (Уэльс). Как известно, поэтические формы валлийской литературы и особенно “cynghanedd” с его акцентом на повторяющиеся звуки соответствовали собственному стилю Хопкинса и стали заметной особенностью его поэтического творчества.

Вчитавшись в стихи Хопкинса на английском, я почувствовал в них явственное звучание церковных колоколов. колокольный звон сопровождал мои ощущения во время чтения стихотворений Хопкинса “The Sea And The Skylark” и “Carrion Comfort” (особенно в этом, во втором произведении - с его двойным “with (my God!) my God” в конце!). Неосознанно всплыли в памяти свои строчки:

“Где, словно колокольным звоном,

Листвой объятый до небес,

Вслед уносящимся вагонам

Стремительно желтеет лес…”

Колокольный звон возникающего из небытия и растворяющегося в небытии времени… И тут мне стало понятна взаимосвязь священничества Хопкинса с его поэзией, как нечто исходящее из пения колоколов.

Английская колокольная традиция очень глубока, философична и многообразна. По звону колокола жители средневековой Англии могли определить пол, возраст и имя умершего человека. «По ком звонит колокол», фраза, ставшая названием популярного произведения Эрнеста Хемингуэя, возникла не из богатого воображения американского писателя, а из очень древней традиции английского колокольного звона. Следует отметить, что англичане считают себя родоначальниками и ревностными хранителями этих традиций…

Согласно с такими традициями, например, о смерти умершего сообщалось при помощи колокольного звона. Для соседей не составляло особого труда установить личность умершего, если они узнавали возраст и пол человека. О смерти, возрасте и поле умершего сообщалось (по англ. —“to tell”) при помощи отдельных мерных ударов в колокол.

Тремя ударами в колокол оповещали о смерти ребенка, два раза по три удара означало, что новопреставленная была женщиной, и, наконец, три раза по три удара, что умер мужчина. После небольшой паузы колокол оглашал о возрасте умершего с примерно 30-ти секундным интервалом между ударами.

Английское слово “teller” (по-русски “рассказчик, повествователь”) в некоторых диалектах претерпело изменения до формы “tailor”, отсюда и пошло выражение “Nine tailors maketh a man” ( “Девять ударов колокола оповещают о смерти мужчины”). Колокол, в который отбивают необходимое количество ударов, называют “teller”. Звон, совершаемый этим колоколом, именуется “toll”.

На чувственном звуковом уровне так я отныне и воспринимаю поэзию гениального Джерарда Мэнли Хопкинса: как нечто, рождённое не без участия церковных английских колоколов и валлийской речевой и песенной (хоровой) традиции.