Блошиные башмачки

БЛОШИНЫЕ БАШМАЧКИ
Фантазия на старинныя темы, с песнями и танцами

   В давние времена, ещё при старом режиме, то есть при царе-батюшке, а при каком – точно не припомню: то ли при Благословенном, то ли при Освободителе, то ли при Миротворце, но никак не позднее – жила-была помещица Ираида Никандровна Холодрыгина. Семьи она не имела, если не считать бедной воспитанницы Лидиньки, взятой ею из милости и в качестве девочки «для битья» и, заодно, «на побегушках». Побегушки вскоре и осуществились, но совсем в другом смысле: Лидинька бежала с проезжим не то фельдъегерем, не то фельдфебелем, не то фельдмаршалом, не то фельдшером, не то Фельдманом, не то фельдкуратом – сих подробностей я также не припомню. После чего Ираида Никандровна окончательно озлилась на весь белый свет и неблагодарный род человеческий; под горячую руку лишила наследства единственного родственника – внучатого племянника, и обратила всю свою нерастраченную любовь и нежность на двух чёрных кошек, Муську и Мушку. Им же она завещала и свою усадьбу.
   
   Несмотря на наличие кошек, мышей в доме водилось видимо-невидимо. Муська и Мушка давно зажрались и обнаглели до такой степени, что не хотели и лапой шевельнуть: зачем кого-то ловить, за кем-то гоняться, если тебе и без того всё доступно и дозволено? Они предпочитали валяться на китайских подушках, вышитых шёлком, лакать сливки и гнусаво петь своими противными голосами чувствительный романс, слышанный и заученный ими ещё в те далёкие годы, когда в холодрыгинскую усадьбу порою наезжали гости. (За пением Муська и Мушка воображали себя не кошками, а светскими дамами):

РОМАНС МУСЬКИ И МУШКИ

Приди, друг нежный! Над селеньем
Простёр последний луч закат.
И я каким-то умиленьем
До глубины души объят.

Тень наползает на долину,
Пастушья слышится свирель.
Без друга нежного я сгину,
Мой прах зароют пусть под ель.

Придёт она, младая дева,
К той ели в предзакатный час.
Под звук пастушьего напева
Прольёт слезу из дивных глаз.

   Кроме мышиных полчищ, самой барыни и её кошек, в усадьбе обитала малочисленная дворня. Это были: кухарка Ульяна (характер – мрачный, угрюмый); дворовый мужик Дормидонт (характер – смирный, степенный); дворовая девка Акулька (характер – бойкий, смешливый). На них, собственно говоря, и держалось всё жизнеобеспечение этой замкнутой системы.
   
   Раз поутру Ираида Никандровна села к круглому столику выкушать чаю, а из сахарницы выскочила мышь с последним куском сахару в зубах и юркнула под пол. Мыши за ночь весь сахар к себе в норки перетаскали, вот одна только и замешкалась, да и той удалось ускользнуть с добычей. Вознегодовала Ираида Никандровна, однако нарушать покой ненаглядных Муськи и Мушки не дерзнула. Вместо этого зовёт она Дормидонта и снаряжает его в город – купить там мышиного яду. Отправился Дормидонт, поручение выполнил, вернулся – всё честь по чести. Повелела Холодрыгина отравленную приманку повсюду на ночь разложить, чтобы мыши наелись и передохли. Да только избалованные Муська с Мушкой мышей опередили. Им давно всё приелось и опостылело: то сливки недостаточно сладкими и жирными кажутся, то говядина – слишком жёсткой и жилистой, то рыба тиной отдаёт; а тут смотрят – новая какая-то снедь лежит, пахнет вкусно. «Дай попробуем!» – думают. Заглотили они, по дурости да по жадности, всю приманку с отравой, и тут же околели.
   
   На следующий день Ираида Никандровна обнаружила своих любимиц уже окостеневшими и предалась неистовой печали. Досталось всем – и Дормидонту, и Ульяне с Акулькой; не обошлось и без зуботычин: «Куда смотрели, дурачьё, скоты, хамские отродья, как моих кошечек не уберегли! Лучше бы вы сами окочурились!»
   
   Отбушевав и наставив челяди синяков, приказала Холодрыгина Дормидонту снять с Муськи и Мушки шкурки и сшить из них ей два башмачка: «Стану их носить, своих кошечек вспоминать, будто бы они по-прежнему со мною». Сшил ей Дормидонт башмачки, а бренные кошачьи останки закопал в саду под розовым кустом. Днём в его сени рыдала безутешная Ираида (Акулька еле успевала подавать ей сухие батистовые платки с кружавчиками), а по ночам вокруг куста мыши водили хороводы и веселились. Житьё у них стало вольготней прежнего, ибо раньше они всё-таки немного опасались кошек по врождённой своей привычке.
   
   Перед сном Ираида любила читать, сидя в вольтеровских креслах, а ноги, поскольку по полу сквозняком тянет, всегда держала в тепле – в меховых башмачках, сшитых из Муськи и Мушки. Однажды она задремала таким образом в кресле, и во сне ей явились обе покойницы. Они были без шкурок, совершенно голыми, серовато-розового цвета, и смотрели очень сердито.

Муська зашипела:

Слыш-ш-шиш-ш-шь, плохи будут ш-ш-шутки,
Не отдаш-ш-шь коль наш-ш-ши ш-ш-шубки!

Мушка заурчала:

Позабудь о пр-р-режней др-р-ружбе:
Мы у мур-р-ринов на службе!

И вместе они закончили:

Шу-шу-шу, мур-мур-мур,
Ноги вынь из кош-ш-шьих ш-ш-шкур-р-р!

 – Ах вы, бессовестные твари, падаль поганая! – взъерепенилась Ираида (ибо природной её злобности хватило бы на сотню муринов и тысячу кошек). – Вот вы как разговариваете со своей хозяйкой, не чаявшей в вас души?! Я вас кормила, поила, лелеяла, столько припасов на вас извела и частицу сердца вложила; вы же – за всю свою бесцельную жизнь не поймали ни мышонка паршивого, а теперь жалеете для своей благодетельницы каких-то ничтожных шкурок, вам самим более не надобных! Прочь отсюда, и не смейте впредь мне докучать!
 
– Не отдаш-ш-шь наш-ш-ших ш-ш-шкур-р-р, ур-р-р, ур-р-р? – угрожающе провыли, с шипеньем и урчаньем, ободранные кошки, и растворились в воздухе. С этих пор Холодрыгина перестала таскаться к розовому кусту и орошать слезами могилку Муськи и Мушки. Но и житья спокойного ей не стало. В её меховых башмачках развелись блохи и так искусали ей ноги, что просто мочи нет! Ходит Ираида и чешется беспрестанно. (Возможно, блохи в кошачьих шкурах изначально жили, просто постепенно размножились настолько, что Ираида Никандровна не могла уже не чувствовать их присутствия; а может статься, это обиженные Муська с Мушкой  блох в башмачки напустили, нарочно подговорив их там поселиться). Как бы то ни было, а г-жа Холодрыгина опять призвала к себе дворового мужика Дормидонта и распорядилась сжечь меховые башмачки вместе с блохами.
   
   И снова ей вскорости вышло явление. В тонком ли сне, в полудрёме вдруг видит она, как выкапываются на поверхность из-под розового куста Муська и Мушка – голые и презлые; а куст весь облеплен блохами. На каждом листочке, на каждом лепесточке, на каждой тычиночке, на каждом шипе и на каждом бутончике сидят эти отвратительные насекомые и поют тонкими голосами, но весьма, по причине колоссального своего количества, громко и грозно:

ХОР БЛОХ

Народ-вампир
Захватит мир!
Готовьте пир
Под звуки лир!
Кровь человечью
Пить будем вечно:
Кровь людскую,
Кровь густую,
Кровь живую,
Огневую!
Вперёд, вперёд,
Блошиный род!

   Спустились тут с розового куста блошиный король и главный его полководец, оседлали: один – Муську, а другой – Мушку; развернули боевые знамёна и повели неисчислимое своё воинство на приступ холодрыгинского дома. В ознобе очнулась Ираида Никандровна: всё тихо, нет никого. Кликнула она Акульку, потребовала лавровишневых капель и улеглась в постель, не гася на ночь лампы. Так потом со светом и спала. А суровую кухарку Ульяну, вооружённую топором, несколько ночей подряд ставила в караул к дверям своей спальни. Впрочем, в дальнейшем видения барыню не тревожили, и мало-помалу она о них забыла.
   
   Как-то в сумерках Акулька шла садом, и путь её пролегал мимо розового куста. Ей послышался там странный шорох, писк и будто тоненький, переливчатый смех. Деваха она была шустрая, не робкого десятка, к тому же смышлёная и любознательная. И страсть как интересно ей стало поглядеть, что там такое творится или затевается. Подобралась она тихохонько поближе, притаилась за яблоней и принялась подсматривать из-за ствола.
   
   А там мыши собрались, по обыкновению, повеселиться и поплясать. Пищат, смеются, чокаются крохотными серебряными кубками, размерами и формой напоминающими чашечки ландышей – так, что нежный мелодичный звон стоит, пьют из них хмельную росу, собранную с распустившихся роз, водят вокруг куста хороводы и в траве кувыркаются.

ХОР МЫШЕЙ

Дышит розы лепесток
Запахом весенним;
Вейся, розовый венок,
Грезя воскресеньем
Царства мышьего, ура!
Сгинули напасти.
Петь мы станем до утра
О мышином счастье!

ПРИПЕВ:

Пи-пи-пи,
Мощь крепи!
Мышь, пляши
От души!

Норный веселись, народ,
Серенькая стая!
Затевайте хоровод,
Хвостики сплетая!
Уготован был нам яд,
Но достался Мушке
С Муськой. Боевой отряд,
Салютуй из пушки!

ПРИПЕВ.
   
   В это время действительно прогремел залп – негромкий, по сравнению со звуком, издаваемым человечьими артиллерийскими орудиями, однако вполне ощутимый, точно выстрелила рождественская хлопушка. В воздух взметнулось яркое облако из разноцветной, перламутрово блестящей пыльцы бабочек и бело-розовых лепестков маргариток, которые, кружась и порхая, начали оседать на траву, мышей и куст роз. Даже прячущуюся за яблоней Акульку осыпало радужной пыльцой и маргаритками.
   
   Вдруг одна мышь, в мантии из лепестка красной розы и в венке из незабудок, подняла лапку, призывая всех к тишине, и сказала:
 – Слушай, мой народ! Все ли наши здесь? Не осталось ли кого в доме? Ибо ровно в полночь в этот дом придут чёрные мурины, уволокут под землю его хозяйку, а сам дом сгорит. Никого из моих подданных не должно там остаться.
 – Мы все, мы все здесь, матушка наша, Мышиная Царица! – загалдели подданные. А кто-то пискнул: «Надо бы людей предупредить…»
 – Нет, – сказала Царица. – Люди не являются моими подданными, и я не вправе вмешиваться в их судьбы. Я отвечаю лишь за свой мышиный народ, и не буду заступать дорогу чёрным муринам и призрачным кошкам – это навлечёт на нас беды. Ираида заслуживает своей участи.
 – Ираида – такая же вредная, как и её кошки, – подхватил мышиный народец. – Но остальные люди не сделали нам ничего плохого, а сами от Ираиды натерпелись!
 –  Мои любезные подданные, – отвечала Царица, – не забывайте, что некто Дормидонт намеревался извести всех нас.
 – Так его ж Ираида заставила! – раздались голоса. – Зато он, сам того не желая, избавил нас от Муськи и Мушки. Как ни крути, а они являли собой потенциальную угрозу для нашего существования и тем омрачали нашу жизнь. От них и их капризов всего можно было ждать. Не съедят – так придушат или будут играть с тобой, пока не уморят. Дормидонта мы вправе почитать, как освободителя. А Муська с Мушкой возненавидели его после своей погибели – и за то, что он невольно их отравил, и за то, что сжёг их шкурки. Ведь это они, мечтая о мщении, подговорили муринов напасть на дом и его обитателей, особенно на Дормидонта. Мы просто обязаны его предостеречь!
 – Пожалуй, вы правы, – согласилась Мышиная Царица. – Но мы уже не успеем спасти Дормидонта и двух неповинных женщин: вот-вот пробьёт полночь, и в дом явятся чёрные мурины. Да и не поверят нам люди, даже если мы сейчас же поспешим к ним и начнём кричать о надвигающейся опасности. Вполне возможно, что они нас вообще не услышат, а коль услышат, то не поймут нашего языка.
   
   Тут Акулька с изумлением сообразила, что она почему-то мышиный язык без труда понимает! Доселе она не обращала на это внимания, как на нечто само собой разумеющееся, и только теперь удивилась. Она вышла из-за яблони, поклонилась Царице и всем мышам и сказала:
 – Спасибо, мышки-норушки и матушка Мышиная Царица! Я сама побегу предупредить Дормидонта с Ульяной и барыню: какая ни есть, а тоже ведь душа живая.
 – Нет, только не барыню! – зашумели мыши, но Акулька уже неслась через сад к барскому дому.
   
   Растолкала она спящего в сенях Дормидонта и крикнула, чтобы немедленно убирался как можно дальше вглубь сада и там схоронился; затем вихрем влетела на кухню и разбудила Ульяну с тем же повелением. Убедившись, что оба покинули дом и следуют в заданном направлении, Акулька изо всех сил забарабанила в дверь Ираидиной спальни. «Барыня, проснитесь, беда!» – вопила добрая девушка, но тщетно. И вдруг двери распахнулись, и в мерцании багрового огня она увидела страховидных чёрных муринов с глазами, похожими на красные угли. Из этих жутких глаз сыпались искры. Ираида Никандровна лежала в постели; на груди у неё сидела Муська, а на ногах – Мушка. Они уже не были голыми, но заново обросли шерстью – такой же чёрной и косматой, как на зверовидных муринах. Глаза у кошек, пристально глядящие в лицо хозяйки, горели; в них играло злорадство. Не давая Ираиде подняться, Муська и Мушка пели зловещую песню:

Уходя за горизонт,
Отвечай, где Дормидонт?
Всё равно его отыщем
И утащим во жилище
Чёрных муринов подземных –
Это мщенье кошек гневных.
Погубил нас он, проклятый --
Будет смерть ему расплатой!
Твой холоп нас отравил,
Башмачки из шкурок сшил;
Но и этого вам мало:
Ты спалить их приказала!
Вот и мы теперь сожжём
Весь твой дом шальным огнём.

   Пол комнаты разверзся, и мурины, взявшись за ножки Ираидиной кровати, утянули её под землю вместе с несчастной. Из образовавшейся ямы повалил смрадный чёрный дым, затем она закрылась. Но от искр, которые в изобилии насыпались из глаз муринов, занялся ковёр, и во мгновение ока огонь охватил спальню, а вскоре и весь дом, так что перепуганная до полусмерти Акулька едва успела из него выскочить. Она разыскала в тёмном саду, озарённом отблесками мрачного пламени, трясшихся от страха Ульяну с Дормидонтом, и все вместе они наблюдали, объятые ужасом, как догорает барский дом.
   
   К счастью, никаких неприятных последствий для них пожар не имел, ибо произошёл он, как было официально установлено, оттого, что Ираида Никандровна уснула с зажжённой свечой или лампой, а крепкую дверь своей опочивальни заперла изнутри, так что слуги ничего не могли поделать и сами лишь чудом спаслись. На этом я заканчиваю свой правдивый рассказ о злонравной помещице Холодрыгиной, двух её кошках и блошиных башмачках.

10-19. VI. 2020.

Примечание: описанные здесь события происходили приблизительно в то же время, что и события, описанные в "Подземной собаке", хотя самое начало их относится ко времени, несколько предшествующему вышеупомянутой истории.

Фото автора (27.IX.2015).


*****

30. IV. 2023
Подписывайтесь на канал "Союз пера и левкаса"! Ссылка внизу страницы.