Здравствуй, Микки

Здравствуй, Микки. Что тут еще сказать. Я закрываю глаза и вспоминаю Тверь на твоих картинах. Это так ужасно - существовать на разных концах Земли, но еще хуже - существовать в одном теле.
И тебе ли, Микки, не знать, не верить - смерть не худшее из оружий, нас давно побеждают дверью, но мы все таки первыми уходим лучше. А потом сидим друг у друга в комнатах, вспоминаем книги и вечера, как по стенам сползала толстая, медленная игла. И впивалась в руки, всасывалась в затылки, отражалась у нас в глазах. Мы казались такими прыткими, созданными вчера. Нам казалось - вот стол и стулья, вот кровать и твоя одежда, забирай свои силы, мышка, и вали побыстрей отсюда. Нам казалось, мы будем верными, не друг другу, самим себе, потому оставляли перья и влетали в небо на одном крыле.
Микки, Микки, скажи, мой друг, почему мы так значим много, чем намазана эта игла, что мы так на нее подсели. Только не ври, про любовь разлуки, только не говори, что я просто имя.
Понимаешь, Мик, буквы, три сухие буквы, мне почему-то нужно закусить хлебом. Это странно, смешно, дурно. Осуждай меня, убаюкивай, если хочешь махни левой и скажи "ты ужасно глупая". Только это ли правда, друг мой? Мне так нравится наша боль. Приезжай, мне же страшно хочется закричать "постой", закричать "ну останься, май мой. Посиди, помолчи, ударь". Микки, приезжай пожалуйста, а иначе... игла, игла. В руки, в ресницы, в голову, чтобы вытащить все оттуда. Ненавижу душевный голод. Ненавижу все эти муки. Обожаю все эти муки.
Нет, не стала совсем сильнее, все слова твои - просто бред. Знаешь, что, мальчик, шея так стремится засесть в петле. Посидеть, порычать немножко, успокоить нервишки, сжечь и тебя, и клавиатуру, и себя в конце.
Ничего, не волнуйся, Микки, я люблю эту смешную жизнь. Я хотела бы быть цыганкой... горы, ветра и высь. Я хотела бы где-то в поле потерять себя и найдясь у тебя дома, в красном платье уйти опять.

Микки, прости, так много слов нужно еще сказать. Ненавидь меня снова и снова, только теперь сильнее в несколько тысяч раз.