камень, стёртый в пыль

Дрозды горланят около пяти,
проснёшься, проклиная птичьи свадьбы.
Вот как бы до убийства не дойти,
как нос в дела чужие не совать бы.
Орут - и ладно. Сколько долгих лет
я слушаю и вижу точно так же
туман, рассвет, церквушки силуэт,
и птичий профиль, наискось летящий,
как будто перечёркивая сон
одним штрихом от верха и до низа.
А где-то дом, который был снесён,
квартал, который сильно изменился.
Наверно, было свыше решено
всё - переезд, бессонницы, неврозы.
Старушка птицам сыпала пшено,
стихи казались много ниже прозы.
Предательское время, не щадя,
сломало все надежды и порывы,
где маршалы на пыльных площадях
ласкали лошадей каменногривых,
стоят адепты оптовых продаж,
кормящие беспамятных потомков,
всех тех, кому на милость не подашь,
в ладони запотевшей стольник скомкав.
А здесь - дрозды и свадьбы в пять утра,
туман, табак подмокший, дым прогорклый.
И дробью мелкой кашель из нутра
не выдохнет простуженное горло.
Стихи дороже прозы в сотню раз,
рифмуешь всё сегодняшнее скопом.
Но говор твой, в котором ты погряз,
никак не приживается к европам.
Предатель время, камень, стёртый в пыль,
забыл, какое высечено имя,
кого любил, и кто его любил -
уже давно другие и с другими.
А веры нет, и церковь - не вокзал,
вся жизнь ушла в слова, но по итогам -
Творец уже давно всё доказал,
а ты всю жизнь впустую спорил с Богом.