Шейх

Мой будущий отец Шейх
родился в этих горах,
но день его рождения не известен никому,
потому что он определялся по времени
поклонения земле, принимающей семя
или возвращающей его плоды.
Тогда не было деления мужчин
на мальчиков, юношей и зрелых джигитов.
Натянутая тетива их тел
была облечена в черкески,
кинжалы самых бедных горцев
были дороже всего, чем они владели,
а их чёрные папахи бросали вызов облакам.

Когда время пришло в горы,
черкески стали исчезать,
кинжалы, призванные защищать честь
и напоминать о цене слова и поступка,
оказались врагом цивилизации,
признающей силу безликих
или право пальца на кнопке чемоданчика,
право тех, кто прячется за силой бомб,
разрывающих чрево земли,
или сдувающих жизнь с планеты
невидимым ветром, выпущенным из пробирок..

Люди благоразумно подчинились времени,
но Шейх был упрям до безумия,
как считали люди,
поэтому он никогда не расставался
с черкеской, кинжалом и белой папахой,
по которой его все узнавали.
Он часто уходил выше гор,
потому что его гордыня не позволяла наклониться к земле,
чтобы вспахать ее.
Он выбрал себе ремесло царей
и пас овец в небесных облаках,
шагая с посохом по краю бездн,
которым он был так же предан,
как своим отарам и облакам.

Когда время несколько раз вынуждало его
спуститься в село,
из-за неумения быть другим
он попадал за решётку,
и незнание русского языка
и неукротимый нрав
оставляли его там надолго.
Там он томился много лет,
увезенный в город за пределами Кавказа,
но никогда за все те годы
его душа не смогла научиться
ломать себе хребет,
а если его ломали другим,
он разбивал вдребезги зло
и потому до смертного часа
оставался на плоской и лысой земле,
загнанной в клетку.

От рождения и до поздних седин
его не было в моей жизни.
Но теперь, когда проводы братьев
ведут меня к родовому кладбищу в Убра,
я всё чаще вижу в обители Вечности
над вершинами Турчидага
всадника в белой папахе,
проплывающего за тонкорунными облаками.
Его хладное от снегов тело звенит, как тетива,
его преданный конь так же не касается земли,
его снежная бурка летит над руинами Убра,
которое, как бы ни старалось,
не смеет разрушить время.

Когда я,
обласканная в городе временем,
встречаю людей, не помнящих вершины Дома
и облюбовавших серпентарий,
я с удивлением чувствую,
как во мне просыпается неведомая сила,
опасная для меня самой,
и когда я пытаюсь подавить ее,
подняв глаза к небесам,
тень вечного всадника
в белой папахе
напоминает мне
Имя моего отца
и не оставляет пути к отступлению.