Запад есть Запад, Восток есть Восток

Вырваться из клана, чтобы попасть в куда более суровый клан, жесткий клан, вырваться из страшного мира в еще более страшный мир, еще более суровую и жесткую реальность…нет, это был не мой путь, и это меня пугало.
В той пощечине не было эротики и не было самобичевания, какое случается иногда, когда не можешь отделить себя от нее, настолько вы одно, а было только желание указать мне мое место и рамки, и это тоже меня пугало.
В том сексе была страсть, но не было заботы, из которой рождается любовь, и хотя любовь рождалась из чего-то другого, в ней не было заботы о том, что со мной будет, и это тоже меня пугало.
В той инородности был запах полыни, запах подлинности и нелитературности чувств, на ней лежала несмываемая печать природы – песка, ветра, камней, солнца и океана, и это меня притягивало.
В тех торопливых встречах под шатром неба был пульс, пульс барабанов и бубнов, и я никогда так явственно не ощущала ритм жизни, ценность происходящего, силу мгновенья, осязаемость счастья, и это тоже меня притягивало.
В тех разговорах наощупь была попытка раскрыться, понять, простить, было притяженье культур в том мире, где культурам так хочется разойтись, было стремление к слиянию там, где все жаждут вражды и мести, и это тоже меня притягивало.
В той культуре любовь еще имела смысл, в той культуре любовь еще говорила о чистоте, в той культуре высокое еще имело высокую цену.
Цену, неизмеряемую деньгами: только жизнью. Хорошо: слезами. Слезами и кровью.
Какой пафос! Какая сентиментальность! Какое старческое слабоумие на меня нашло! Вот до чего докатилась я наконец: перебираю рассыпающиеся страницы, перетираю старые кости. О, как благоговейно храню я их в глиняном оссуарии памяти.

***
О чем мне писать, если ты так неграмотен, тот, о ком я пишу?
О чем мне жалеть, если все это было и прошло?
О чем мне тосковать, если это все-таки было?