Творчество есть по сути молитва Бадрутдин

«У человека  две обители: его трепетная краткосрочная жизнь и Слово (Дух)», - говорил  выдающийся философ, литературовед, историк культуры Георгий Гачев. Если человек  не всегда  осознает эту истину, то деятели  культуры воплощают ее в собственной судьбе. Тем более, люди слова, поэты милостью божьей, на каком бы языке они ни творили.  «Переведенное слово, к сожалению, теряет свой молочный вкус, ключевое, изначальное журчание. Но во мне живет благое намерение, мой друг, что эта встреча хоть на малость утолит твою жажду», - с такими словами  обращается к читателю Бадрутдин Магомедов в книге стихов «Душа в поднебесье», выпущенной на исходе 2010 года издательством «Эпоха».  Книга вобрала в себя лучшие произведения автора, имя которого уже вошло в классику дагестанской литературы. Сегодня, когда  национальное чаще используют для разобщения, особенно востребованы личности, через которые  сохраняется единство человека с землей, со временем, с человечеством. На наших глазах уходит эпоха людей классических, людей, ставящих содержательность жизни выше успеха. И тем значительнее встреча с ними, тем с большим пристрастием мы вслушиваемся в их слова.
Книга состоит из четырех лирических циклов: «Благая весть»,  «Гроздья в листве»,  «Дыханье Венеры», «Душа в поднебесье». Отдельный цикл «Кипчакская страница» включает в себя три зарисовки из эпического полотна. Безусловно, особый интерес читателя вызовет драматическая поэма «Меж двух миров»,  публиковавшаяся ранее под названием «Муки рая». Как верно отметил Александр Межиров еще в 1980 году, «любители сенсаций не найдут в этой подборке пищи для пересудов. Вечные темы не сенсационны. Зато у них всегда есть не только настоящее, но и будущее».  Годы проходят, а подлинные ценности не теряют свое притяжение, не теряют и потому,  что сохранены рукой Мастера.
Мать, Отец, Дом, Земля – основополагающие координаты жизни человека.  Все остальное происходит на периферии или внутри их границ. И потому напутствием звучат  первые же строки книги: «Материнское благословенье, породнившее небо с землей, нескончаемо и неизменно да пребудет вовеки с тобой». Эпика и лиризм у Бадрутдина неразрывно связаны, и поэтому попытки отделить в его стихах гражданскую лирику от любовной, пейзажной, философской несостоятельны. Любой сюжет, любая тема под пером автора оживают, тревожат читателя, все стихи пронизаны, как кровеносными сосудами, любовью - подлинной, глубокой, одухотворенной. Любовью к матери и отцу, к односельчанам,  к труду пахаря, крестьянина, к земле. Любовью, прозревающей небесное в земном. И это не художественное преувеличение, а органичное и универсальное видение жизни поэтом.  Стихотворение «Идут женщины» - живописное полотно, где сцена из обычной крестьянской жизни - возвращение женщин с пашни домой -  на наших глазах обретает скульптурные формы, кристаллизуясь в гимн женщине.  Зримость, осязаемость образов почти кинематографичны, детали конкретны, точны и художественно выразительны: «Все длиннее и длиннее тени. Женщины торопятся домой. Ежевикой схвачены колени, Икры исцарапаны стерней…пахнущие солнцем, словно соты, росными утрами и зерном».  А дальше – с гордостью,  любовно и песенно звучит авторский голос: «Пусть им чужды модные одежды И мечты о звонком серебре, Пусть им чужды смутные надежды О свалившемся с небес добре. Но они и сами – золотые В неподкупной гордости своей, Аульчанки, женщины простые, вечером идущие с полей». И властный императив последних строк  - это апофеоз авторского отношения к женщине: «Залегли в глубокие морщины их долготерпение и труд. Встаньте, победители-мужчины – женщины идут!»
Там, где корни уходят глубоко в землю, дерево плодоносит вопреки  всему преходящему. Корни – это не только  чувство генетической связи с родом, но и связь с каждым живущим и ушедшим, духовная преемственность,  в ответе за которую – сыновья. Об этом  - стихотворение «Голоса» -  одно из самых сильных лирических произведений автора, посвященных  одновременно теме назначения поэта. Ночь, как в тютчевской традиции, обнажает то, что скрывает день, и тогда обостренней начинают звучать голоса ушедших, ушедших преждевременно, лишенных на земле любви и сострадания. Их голоса тревожат, как голос совести. Каждая ночь – своеобразный призыв к ответу, предвестник апокалипсиса.  Перед судом голоса Отца предстает прожитый день: «Разверзлась земля, и, объятый туманом, ко мне Отец окровавленный вышел: - Мой мальчик, когда умирал я в чужой стороне, Ты боли моей не услышал».Образ отца, погибшего в Великой Отечественной войне, - сквозной образ лирики автора. Неизбывная память о нем  звучит во многих стихотворениях.
Хотя автор и пишет: «Душа не спешит, созревая годами, Пролившись не раньше, чем ей суждено», оглядывая творчество поэта последних десятилетий, убеждаешься: зрелость для лирического героя - не то состояние, к которому приходят с течением времени. Зрелость - неизменное состояние души для тех, кто сверяет свои чувства и мысли с чистотой детства и верностью отцовским заповедям.  Шлифуется мера мастерства,  углубляются образы и их нюансировка,  расширяется тематика, но остаются неизменными  духовные ценности, измерение которым – человеческое сердце: «сердце время выверит и боль, Словно лемех, прочертивший круг». Удивительный образный ряд, где, в свою очередь,  влияние человеческого сердца на течение времени сравнивается  со следом лемеха на искусство пахоты.
Земля – так или иначе главная тема лирики автора, которой он никогда не изменял. Отношение к ней определяет меру падения или самостояния человека («уходил я от тебя, не изменяя. Те, что ринулись к богатству, не дошли», «Вкус росы других земель  известен мне, но замешана лишь эта на меду»). Стихотворение «Изатли», посвященное родной долине, - это обращение и к праматери, колыбели жизни, и к любимой, которая благословит час рождения, и к матери, которая и в смертный час примет в  объятья свое дитя. Стихи Бадрутдина – не филологическая поэзия, в которой символы и знаки вытеснили первородность образа и его силу, а мифологичность тяготеет к литературным ассоциациям и цитатам.  Это поэзия, в которой народная стихия проявляет себя с полнотой существования и  достоинством  подлинности, с мерой того отношения к жизни, без которого нет ее самой.
Созерцательность и рефлексивность – отличительные свойства поэзии Бадрутдина – привлекают читателя как своей доверительной, исповедальной интонацией, так и органичностью, полнокровностью образного ряда, неразрывно связанного с  мироощущением человека, близкого к почве, к земле: «Зачерпну из протоки озерной Звезды, как кукурузные зерна. .. Мне ли свежие борозды в поле Ни близки, ни отрадны до боли? Будто брови, по лику Земли Эти борозды мягко легли. Я сноп солнца возьму поутру, Я колосья в руке разотру, Разбросаю зерно из горсти, Чтоб сторицей ему прорасти». («Раздумья перед зарей»). Богатство таких ярких, незабываемых образов мифопоэтического ряда неисчерпаемо: «Но как журавль, к земле прибитый ветром, себя в полет поднять я не могу»,  «поговори со мною без обид, как роща с буйволенком говорит», «дни как буйволы мерно идут, нескончаема их вереница», «утро -  как арба по меже с золотыми колосьями,  лижет спину земли как корова теленка», «если жизнь проживу просветленно и мудро, пусть мне саван сошьют из полотнища утра».
Открывая поэтическую книгу, мы листаем ее страницы в поисках отзвука своим мыслям и чувствам. Но так же и книга вглядывается в своего читателя. Какие бы сокровенные мелодии ни создавала лира поэта, их не услышит тот, кому нечем резонировать. Если любовь к родной земле – не пустой звук и не повод для пафосных спекуляций, не может сердце не отозваться на поэтическое слово Бадрутдина: «…Я расскажу, а ты внимай, И если любишь отчий край, То не понять меня не сможешь».
Сквозные образы книги, по сути, - сквозные образы всего творчества автора:  образ вселенной, распаханной как поле и засеянной звездами; образ поля и хлеба; образ пути человеческого, неразрывно связанного с миром природы, образ, вырастающий до символа: «заплескалось алым башлыком Огненное солнце за плечами»;  образ Дома как начала и меры всего: «и ты очаг, готовый согревать, начни свое святое ремесло, мне впору снова на колени стать, изведать хлеба доброе тело».
Я не могу назвать других авторов, с которыми можно сравнить Бадрутдина по потрясающей реалистичности и одухотворенности портретов своих земляков, односельчан, по узнаваемости в них простоты и величия  народа, по таланту отношения к людям. Здесь он – преемник традиций Расула Гамзатова, чьи строки о людях как высоких звездах невозможно не вспомнить, размышляя над строками книги «Душа в поднебесье»: «От века звезды неразлучны с нами, Уверен я, что будет так всегда, Горит звезда на древнем талисмане, Горит на новом знамени звезда. И свет не угасает их нетленный, Горят они и светят нам во мгле. Звезды ненужной нет  во всей Вселенной, Души ненужной нет на всей земле».
Триптих «Три  друга» посвящен дяде поэта Мажиту, самому лихому танцору села довоенной поры, вернувшемуся с фронта без одной ноги,  односельчанам Магомедзапиру, Басиру, также потерявшими ногу на войне.  Они сохранили свою дружбу, свою верность земле, свою силу духа вопреки всем испытаниям, они едины – три друга, словно три струны на комузе.  Не сломленные никакими испытаниями, земляки, представители старшего поколения, воплощают в себе лучшие качества народа. Герой стихотворения «Пастух Исмаил» из книги «Благая весть» – фронтовик, вернувшийся с войны  с обожженным, изуродованным  лицом. Чеканные, суровые строки  воссоздают через конкретный характер собирательный образ солдата на войне и труженика в мирной жизни: «Я о войне сто книг перелистаю, Которые нужны и не нужны, Но лишь в его лице я прочитаю Негаснущие письмена войны. .. Когда бушует солнечная сила И день пронизан яркостью до дна, Горят рубцы и шрамы Исмаила, Горят, как боевые ордена».
 Мера эстетики – этика. Это универсальный народный критерий: «Недаром вся округа говорила, Что, как ни разбирай и ни гляди, В ауле нашем краше Исмаила, Наверное, джигита не найти». Кладовая народной мудрости и воплощение человеческой высоты  отражена в образах дорогих сердцу земляков, близких, судьба которых – пример единства слова и дела,  напутствие молодым. Только очень большой поэт может сделать факт из судьбы человека явлением литературы. В контексте нашего времени, когда идеалы и смысл жизни старшего поколения если не преданы, то отброшены, когда земля стала предметом циничного торга, поэзия Бадрутдина – это и искупление.  Поэт отдал сполна дань уважения отцам и дедам за многих за нас, передав в наследство юным самое дорогое: «Я землею не владею, Золота не знаю, Пред тобой благоговею, Борозда святая! Прежде чем глаза смежу я, Дай, тетрадь открою! Внукам брошу за межу я Слово золотое» («Тетрадь»).
Уйдет, как накипь, всё временное и случайное, уйдет все, что жаждало славы, богатства и власти. И когда придет время держать ответ перед высшим,  время протянет несколько томиков книг, и среди них будет благая весть Бадрутдина,  летопись его души в поднебесье.
Для Бадрутдина как мастера поэтического слова нет ничего невозможного. Привлекает ритмическое разнообразие стихов, диапазон их звучания широк, разнообразен, богат.   Автору доступны и акварельная тонкость пера («Усталая, созвучная природе, осенним увяданием дыша, подобно самой грустной из мелодий, вслед дыму устремляется душа»), и эпическая мощь, и песенное звучание, и притчевая мудрость, и элегическая раздумчивость.  Развернутость параллелизмов и метафор дает стихам объемность и наполненность звучания. Стихи о любви из цикла «Дыханье Венеры» - тончайшего письма, изящество которых создается целомудренностью и высотой отношения («Знаю я –душа твоя богата», «Ты глядишь на меня с тревогой», «Какие наступили времена»), романтической печалью и сдержанной страстностью («Смерть синего цветка»), улыбкой и нежностью («Твои веснушки»), благоговением и песенностью («Намаз», «Буйволица»). Не в дидактике,  а силе художественного дара и поэтической чуткости – секрет воздействующего слова поэта.   

                ***

В новую книгу Бадрутдина вошла и драматическая поэма «Меж двух миров», в центре которой  библейская история Адама и Евы. Сегодня религия стала своеобразной модой, и чем большее количество людей декларирует свою приверженность ей,  тем, увы,  поверхностнее уровень ее понимания.  Многие сводят ее к ритуалам и обрядам, но мало кто стремится говорить на языке ее философии, поисков, прозрений, глубинных откровений. Как важно возвыситься до религии, а не упростить ее до своего уровня, не превратить ее откровения в бухгалтерские счета: сколько грехов снимается за деяние, какое вознаграждение ты получишь в загробном мире. Уже эпиграф к поэме Бадрутдина вводит в другое измерение религии:

О Господь!
Если буду поклоняться Тебе
Из боязни Ада,
Там сожги меня.
И если буду поклоняться Тебе
Из надежды на Рай,
Изгони меня из него.
Но если буду поклоняться Тебе
Ради Тебя самого,
Не укрывай от меня Твою
Вечную красоту.
Рабиа аль Адавийа (714-801гг)

«Человек верит в Бога,Бог верит в человека,Каково же долготерпение Бога?» - слова Ч.Айтматова – другой эпиграф книги.  Те ожидания, которыми живет неутоленная душа читателя, оправдываются по прочтении поэмы,  переведенной Муратом Аскеровым. Без сомнения, это одно из высочайших достижений современной дагестанской литературы, значимость которого будет лишь возрастать со временем и открывать новые свои глубины.
Тринадцать героев поэмы воплощают Небо и земную юдоль, историю семьи и историю человечества, муки и таинства  ада и рая, света и тьмы.  Этот труд – квинтэссенция жизненного и творческого пути автора, мыслителя, творца, но масштаб этого произведения выводит его за рамки только дагестанской литературы, это произведение – событие в литературной жизни более широкого порядка. Суметь наполнить известный сюжет такой глубиной психологического раскрытия темы, исполнить его с такой потрясающей драматической силой, полностью сняв инерцию восприятия сюжета, заставить пережить его как  впервые явленное действо - редкий дар. Каждый из нас творит свою жизнь, и мера приложения сил у всех  различна, а плод творения соответствует воле и усилиям каждого. Бадрутдин создал произведение, за которым стоит мучительный труд  сотворения мира и постижения его заново. В предисловии он так пишет об этом: «В ней словно «морскими узлами»  переплетены в один клубок мои сомнения, и вера, и любовь, и отчаяние.  В процессе ее написания я вспоминал, мысленно представлял себе и записывал все дорогое, запавшее в мою душу…Я перечитал достаточно много книг по этому сюжету, известному всему человечеству еще на заре его появления. Но когда начал писать поэму, забывал все, что помнил, и как будто перебирал в памяти ночное сновидение, прежде всего, прислушивался к своему сердцу, шел на его зов: то я попадал в кромешный ад, то стучался в жемчужные врата рая, то превращался в ангела, то мучился, принимая облик гордого и поникшего дьявола…»
Бадрутдин проводит своего читателя по лабиринтам добра и зла, разума и сердца, рассказывая о вечной битве между Богом и Дьяволом за человеческую душу. Рассказывая блистательно, облекая в плоть и кровь хрестоматийные, казалось бы, образы, силой своего таланта заставляя пережить, выстрадать события через судьбу и страдания каждого из своих героев. Это новаторское произведение, и не только по философской глубине и художественной силе воплощения, но и оригинальности воплощения замысла. Сюжетная новизна произведения связана во многом и с образом Земли, одним из важнейших образов драмы. В первом действии Поэт, действующее лицо драмы, рассказывает о гармонии на Земле, еще не оскверненной жилищами и могилами, о Земле, подобной облику младенца. Творец, задумывая создать человека, намерен вручить ему судьбу Земли,   чтобы он созидал на ней и был верен своему Творцу. Чтобы сотворить человека по образу и подобию своему, он посылает ангелов за комком земли.
И вот поочередно три ангела пытаются выполнить поручение Всевышнего. «Пытаются», потому что страдания и терзания матери-Земли лишают их непреклонности. В диалоге с Исрафилом отражены и ее смятение, благоговение перед Богом,  и боль матери:«О Боже, мне ли, сотканной Тобой, Тебе перечить? Излечить иль ранить В Твоей же власти. Только вот какой Я после стану? Как себя заставить Рушить тобой же созданный покой?» Как же сильна боль Земли и как велико сострадание к ней, что и  второй ангел - Микаил - возвращается, не решившись выполнить высшую волю, потрясенный ее мольбами и ее горем:
«То бледностью, как мел, она покрылась,
То почернела, словно чернозем,
То, словно кровью алой обагрилась,
Как будто в смертный час. Вершины гор
Огнями возгорелись. Океаны
Заколыхались от кипенья вод,
Пчелиным воском каменные скалы
Растаявши, слезами потекли,
Собою застилая мир безбрежный.
Поблекла, как травинка, Мать-Земля
И жалобно она ко мне взмолилась,
И девять раз, и девять девятьсот».
И ангел Джабраил не смог выполнить поручение Всевышнего  перед лицом Земли, ее мольбой сохранить живительные соки: «Не в силах я перечить воле Божьей, Но и себя увечить не могу». Творец изумлен: «… не сумели Комочек глины вырвать у нее. Земля сильней?!» И лишь Азраил, суровый ангел смерти, смог преодолеть чувство сострадания, доселе ему неизвестное. Обращение Земли к Азраилу - это и плач, и мольба о любви к каждому творению, которому она служит пристанищем: «Оставь цветы, дающие нектар Моим чудесным пчелам медоносным. И пощади ты кроху-муравья, Что день и ночь бессчетному потомству Неугомонно ищет, бедный корм. Комочек глины, а злочастий с небо, Что рушатся на голову мою». Благоговением перед Богом и вынужденность ослушания терзают Землю, но протест ли это, если она  стремится  продлить живительные нити, воздавая Богу  за великий дар – продолжить жизнь?  В рассказе Азраила разворачивается и обретает реальное, дословное наполнение метафора «плоть земли»: «..изорвал утробу. Просеивая, словно в решете, Я выбирал ее, как будто душу Из тысяч душ земных я выбирал. И вырвал глины маленький комочек». 
Диалоги поэмы великолепны, драматичны, исполнены страсти и силы чувств, психологичны, насыщенны мыслями, их поворотами, столкновениями,  парадоксами. При этом истина диалога выше истины каждой отдельной реплики, каждого отдельного монолога. Образ земли  возникает в диалогах других героев, но всегда земля- мера деяний и благодати. Творец, создавая человека, надеется, что он превратит Землю в рай. Когда  рождается первенец, счастливая Ева  желает своему первенцу: «…замолвлю заклинанье: Когда ступать ты будешь по Земле, Из недр которых твой отец был создан, С любовью относись к ней…». Авель перед закланием в ответ на пренебрежительные слова Каина «Ты говоришь, как ангел в поднебесной, А сам уже землею отдаешь» обращается к нему со словами напоминания: «Мы все навеки связаны с Землей, Ведь из земли отец наш сотворен И мной вернется долг. …Весь род людской навечно в ней возляжет». Ева, оплакивая сыновей, обращается к Каину: «Как мне ступать по Земле, окропленной кровью и Превращенной нами в печали юдоль? Как на Земле дальше жить и с враждой, и с любовью? Каин, сын мой, подскажи, моя радость и боль!».  В диалоге с Дьяволом Адам отвечает на его упреки: «Мой мир иной. И долею страданья Я мерю свое счастье. Посему Я, одаренный жизнью на Земле, уж как никто ценю крупицу счастья. Да, не изведал материнских ласк, Но, из Земли радушной сотворенный, Я сердцем чую каждый ее пласт. Я – плод Земли, Всевышним вдохновленный, И чувствую нутром ее тепло. И я судьбе за это благодарен».
 Герои поэмы – не аллегорические образы или символы,  а живые, противоречивые, мыслящие создания, каждый из которых по - своему привлекателен, сложен, каждому в какой-то мере сострадаешь.  Привлекателен борьбой с самим собой, своим поиском, неоднозначностью. Поэт, завершая свой труд, рассказывает об отношении  к своим героям, с каждым из которых он разделил  их горечь и волнения, их славу и бесславие,  их человеческую сущность: «…Перед Адамом голову склонял, Умерив  пыл в почтении сыновнем…Пред Матерью-Землей благоговел, Моля ее, чтоб не таила злобу. Ей долг еще отдать я не успел, Но в оный час вернусь в ее утробу…». Выражение «долг перед Землей» получает такое же реальное наполнение, как и «плоть земли». Этот долг-  безусловная и настоятельная  потребность человека.
Судьбы, испытания и страдания героев поэмы сегодня так же современны, как тысячелетия назад. Но мера зла на земле возросла многократно. Испытания Земли и ее страдания  переступили границы мыслимого и немыслимого. Чем ответил человеческий сын на великую и самоотверженную любовь Земли, на ее терпение и мольбы? Слышит ли он ее и насколько велика мера терпения Земли? «И что за зверь так пользуется мною?»-задают ли себе вопрос раскаявшегося Каина его последователи? Чем ответил человек на милость Господа, сотворившего его по образу и духу своему, поставившего его в ответе за Землю? Именно человека предпочел Творец всесильному и некогда преданному ангелу, восставшему в гордыне против Создателя: «Меня намного раньше из огня Ты сотворил, его ж слепил из глины! Мой сан  в десятки тысяч раз превыше человеческого званья. Ужель пред ним мне голову склонить и растоптать в пыли свою же гордость?» И чьи силы множит человек в вечном противостоянии Света и Тьмы? Вкусивший от древа добра и зла, познал ли он истину и сохранил ли способность чувствовать тепло Земли и верность  ее любви? Нет ничего современнее вечных истин и вечных вопросов, и если нам дано их услышать, есть надежда, что божьему замыслу все-таки суждено осуществиться. Так  подлинно художественная литература вносит свою лепту в осуществление человеком его предназначения.
«Всякое творчество есть по сути молитва», - говорил И.Бродский. О. Мандельштам сказал об этом по-своему: «Поэзия есть сознание своей правоты». Память не случайно рождает эти воспоминания, когда открываешь  новую книгу Бадрутдина «Душа в поднебесье» и слышишь голос автора:  «Переведенное слово, к сожалению, теряет свой молочный вкус, ключевое, изначальное журчание. Но во мне живет благое намерение, мой друг, что эта встреча хоть на малость утолит твою жажду»…