Глава 4

***
С зарею все были уже у дворца:
Узнать, как решится чужая судьба,
Увидеть за грех роковой наказанье.
Ведь око за око и боль за страданье!

Разбойников тоже сюда привели.
Толпой окружены стояли они,
Глаза опустив свои, ждя приговор.
Но гордо стоял непреклонный Арон
И дерзкие взоры бросал на толпу,
Как будто судить не его, а ему.
И страх не оставил следов на челе.
Он вызов бросал непокорный судьбе.

Вот вышел сейид, следом хмурый Шардан.
Он грозно всех взглядом своим изучал,
И мрачно смотрел на разбойников он.
Свой взгляд перед ним не отвел лишь Арон.
Меж взглядами их пробежала искра.
Она опалить бы обоих могла,
Когда бы не чувством пылала одним.
Сейид же свой взор на тарги устремил.

Тарут в отдаленье немного стоял.
Взор ясно волненье его выдавал.
Он бледен был, губы дрожали его,
Холодные руки сжимали клинок.
А время, казалось, тянулось как вечность:
Томительно долго, бесчеловечно.
Он слышал обрывки каких-то речей.
И слово казалось кинжала острей,
Пронзало безжалостно все естество,
Кричало, шипело, терзало его.
"Разбойникам смерть! Казнить их! Казнить!
Довольно невинных людей им губить!"
Он выкрикнуть "хватит" уже был готов -
Ему безразлично, что будет потом, -
Но вдруг воцарилась вокруг тишина.
Она поглотила собой голоса.
Сейид говорить будет - понял Тарут,
И сердце забилось быстрее его.

Сейид:
- Мой мудрый народ! Мой любимый народ!
В душе у тебя справедливость живет!
Ты знаешь разбойников злые дела
И знаешь ты, как тяжела их вина!
Они погубили немало людей
Лишь ради ковров, драгоценных камней!
Они причинили мне сильную боль,
Когда Иферлиль увозили с собой!
Но что с этой болью в сравненье беда,
Что жжет и терзает простые сердца!
Мы здесь, чтобы вместе судьбу их вершить:
За грех наказать, милосердно простить!

Люди:
- Разбойникам смерть! Пусть пощады не ждут!
Казнить их немедленно!

Вздрогнул Тарут.

Люди:
- Какая тоска к их судьбе может быть,
Когда никого не хотели щадить,
Когда сострадать не умели оне,
Не видели слез, не внимали мольбе?

Люди:
- О, славный сейид, у них руки в крови!
Душа их темна и сердца их черствы!

Люди:
- Молю, накажи их за злые дела!
Единственный сын мой погиб от меча!

Люди:
- Мой брат!..
- Мой отец!..
- Сколько бед!
- Сколько зла!
- Казни их, сейид, - вот народа слова!

И слезы и крики, и ярость в груди.
Готовы за все поквитаться они.
Пророчат разбойникам скорую смерть,
И кто бы сейчас им перечить посмел,
Того разорвали б они на куски:
Ком гнева и боли скопился внутри,
И огненной лавой пролиться готов
На тех, кто отнял у народа сынов!

Слова наготове, а сердце стучит,
Из тесной груди на свободу спешит.
Взволнованный взор и тревожно лицо.
Тарут понимает, что время пришло.
Лишь слово сейида... Его приговор...
Нет, сердце не дрогнет! Он к смерти готов.

Но медлит сейид свое слово сказать.
На крики и шум продолжает молчать.
И будто не видит разгневанных лиц,
И будто не слышит желанья сердец.
Какая-то дума сковала его,
Тяжелым покровом упав на чело,
И тут же глубокой застыв бороздой,
И взор затуманив печалью-тоской.
О чем-то мучительно он размышлял.
А ропот меж тем понемногу стихал
И замер. Глухая вокруг тишина.
Упали тяжелые капли-слова.

Сейид:
- Давно это было, народ мой, давно...
Уж много песка с тех времен утекло:
Вставали из пыли седой города,
Сходили в руины дворцы и дома.

Жил как-то свирепый разбойник один.
Он ужас на честных людей наводил.
Для низких сердец был достойный пример
И каждый злодей с ним сравниться хотел.
Пронзительный взгляд и сурово лицо,
Не трогали слезы чужие его.
Монету холодную выше ценил,
Чем жизнь драгоценную, хрупкий графин.
Никто никогда не ушел от меча,
Которым владела злодея рука.
Но сердце из камня его ожило,
Однажды на миг вдруг забилось оно,
Тогда задрожало в бессилье рука
И зло причинить не посмела она.

Он выследил как-то один караван,
Которым владел достославный султан.
Вели караван сей немного людей:
Пять верных правителю, храбрых мужей.
Султана жену молодую везли
И с нею дары от любимой сестры.
И черные мысли окутали разум,
Желанье наживы проснулось в нем сразу
И сердце толкало на низкое дело,
От легкой удачи кровь в жилах гудела.
Он был на любое злодейство готов.
Его бы не тронули слезы, укор,
Мольбы о пощаде невинной души.
Нет, это совсем не имело цены!
Без жалости ложной он жизни б отнял,
Коль кто-то невольно удачи мешал.

Стоял среди дюн одиноко шатер.
Горел в отдалении слабый костер.
А возле костра собрались пять мужей,
Дремавших под шепот вечерних теней.
Разбойник приблизился тихо к шатру.
Он видел ковров и монет красоту,
Он видел сияние блях золотых,
Он этим владел уж в мечтаньях своих.
Ворваться в шатер он уже был готов.
Он знал, что все стражи сейчас у костров,
Никто помешать не сумеет ему
Схватить в свои руки плутовку-мечту

Но замер он вдруг перед входом в шатер.
Услышал он шорох, и голос потом -
То тихая песня струилась в ночи,
Заботы гоня от уставшей души.
Бесшумно откинул он полог шатра.
Там тускло горела ночная свеча.
Ребенка и мать молодую его
Увидел он. Больше в шатре никого.
Добыча легка. Только сделай он шаг -
И камень и золото будут в руках!

Но сердце окутала дымкой тоска.
Ребенка баюкала нежно, любя,
Целуя и ласково гладя головку,
Жена молодая со взором столь кротким,
Что сердце заныло, душа замерла,
Смотрела, дрожала и просто ждала...

Он вспомнил далекое детство свое.
Ведь так пела мать по ночам для него,
И так же касалася нежной рукою
Волос его детских, так мягко, с любовью.
И стыдно от мыслей вдруг стало ему,
И стыдно, что выбрал такую судьбу,
За зло, очернившее сердце навек,
Что другом не стал для него человек,
Что руки омыты в невинной крови,
Что нет уж покоя для бедной души.

Рука задрожала и выпал клинок,
Беззвучно вонзился в горячий песок.
А слезы катились по грубым щекам,
И сердце стонало от ноющих ран!

Сегодня я чудо увидеть хочу:
Из сердца немого святую слезу!
За боль нашу будет наградой слеза,
Смягчившая черствое сердце врага!

Арон:
- Раскаянья ты не дождешься, сейид!

Бросает Арон. Взор надменно горит.
Народ возмутился, Тарут побледнел.

Люди:
- Пощады не будет! Смерть! Вот их удел!

Сейид:
- Ну что ж...
О, насих, это твой приговор!
А слово твое для сейида закон!
И я бы не медлил в решенье своем
Отдать в твои руки убийц и воров,
Но прежде того я б услышать хотел,
Чье слово теперь бы отнять не посмел.
Ведь есть человек здесь, чье право на суд
Отнять не могу я...

Взволнован Тарут

Сейид (продолжает):
- Друзья наши, братья погибли в бою
На равных сражаясь за жизнь свою!
Могли они с честью себя защитить,
Погибнуть достойно, врага поразить.
Но он пострадал ни за что, без вины!
Не дали ему защититься они
Ни словом, ни лезвием острым ножа!
Его погубила одних клевета
И подлость и злоба слепая других!
Буран не сломал все же хрупкий тростник!
Аллах ему выжить за это помог,
От смерти ужасной в пустыне берег,
Меня милосердьем своим наградил,
И слову чужому поверить внушил.
Теперь уравняла две чаши судьба:
Обидчиков к жертве сама привела,
Чтоб мог он в глаза бросить правый укор
За ложь, суеверье, слепой приговор,
За ненависть лютую к крови родной,
За варварский суд над невинной душой!
Пусть он облачить теперь злые дела
И пусть перед ним опускают глаза!
Я волю Аллаха смиренно вершу!
И право судить их ему отдаю!

Сейид обратился глазами к тарги.
Тарут в благодарность коснулся руки.
И вышел вперед. А вокруг тишина.
И все на него устремили глаза.

"Красивые речи!" - подумал Арон.
Презренье боролось с тревогою в нем.
Причины тревоги не мог подыскать.
Не страшно ему, думал он, умирать.
Он с легкостью б принял любой приговор,
Не дрогнул, не встал на колени бы он,
Моля о пощаде за жизнь свою,
И встретил без страха любую судьбу!

Но сердце смутили сейида слова,
И сжалась в немом ожиданье душа.
Кто тот был, кто мог от него пострадать,
Чье слово сейид не посмеет отнять?
Он чувствовал важность пугающих слов,
Он слышал в них резкий, суровый укор!

Волненье в душе наконец подавив,
С поддельным презреньем он взгляд устремил
Туда, куда взором сейид указал.
Пред ним человек во всем белом стоял.

Но встретились взглядами только они -
Смятенье опять разливалось внутри,
И тень беспокойства покрыла чело.
Арон побледнел, сам не знал отчего.
Немой, напряженный, он замер, он ждал.
Вглядеться пытался в него. Узнавал
Знакомые в облике этом черты.
Натянуты были все струны души,
Натянуты туго, до крика, до стона.
В том облике что-то пугало невольно.

Да, это был тот, кто его пощадил,
Заботой своей от других оградил,
Дал выпить воды, невзирая на гнев
Своих же друзей. Он опасность призрел
От них получить справедливый укор,
И с ним, наконец, разделить приговор.
Он мог ведь предателем после прослыть.
Арон это знал. О, ему ли забыть,
Как сам он карал, никого не щадя,
За то, что врагу сострадала душа!

Да, это был он! Он запомнил его.
Врага пощадить не любому дано.
Арон перед ним в неоплатном долгу,
Ведь спас незнакомец тот жизнь ему.

Но разве встречались их раньше пути
И разве их жизни сплетались уже?
Но где и когда? Не в горячем ль бою?
Иль, может, он был у Арона в плену?
А пленников жизнь там совсем тяжела,
И часто их горькая участь ждала,
Коль вовремя выплачен не был оброк,
Коль друг не поспел в установленный срок…

"А он пострадал ни за что, без вины!
Не дали ему защититься они
Ни словом, ни лезвием острым ножа..."
Но разве помог бы врагу он тогда?
О, разве он сжалился б сердцем над ним,
Раз столько страдал, злобой лютой гоним?
Нет, верно, сейид что-то путает здесь!
Иначе б не жалость жила в нем, а месть.
Он руку не подал бы в помощь врагу!
Раз сам пострадал, дал бы волю клинку.

Сомнения гложили сердце его.
Он видел глаза, но не видел лицо.
Но что же скрывал под собою литам?
Терзался вопросом, ответ же пугал.

Арон:
- Так кто же ты есть, и не враг, и не друг?
Откройся теперь и верши уж свой суд!

Тарут, покоряясь, снимает литам.
Арон побледнел. Дрожь прошла по губам.
Не сразу промолвить был в силах слова.
Смятенье и ужас таили глаза.

Арон:
- Тарут?!. Ты живой?!.

Прошептал он потом.


Арон:
- Но как же?! Ведь ты... Это явь или сон?!

Растерянный, бледный, смотрел он в глаза
Тому, кого встретить не ждал никогда.
Он был ведь уверен, он думал, он знал...
"И все же помог ему острый кинжал..."
И вдруг усмехнувшись, он твердо шагнул
На встречу и руки к тарги протянул.

Арон:
- Прощенья просить я не буду, Тарут!
Молить о пощаде?!. Верши же свой суд!
Вот так надо мной посмеялась судьба...
Теперь пред тобой в обвиняемых я...
Ну что ж... Справедливо... Вот руки мои!
Раскаянья нет! Не услышишь мольбы!

Лишь бледность оставила след на челе,
Но не было страха, смятенья уже.
Сурово и дерзко смотрел он в глаза.
Повисла глухая вокруг тишина.
И ветер боялся молчанья прервать:
Не дул, не играл. Стало трудно дышать...
И солнце палило горячем огнем,
А сердце молило пролиться дождем.

Тарут улыбнулся и брата обнял.
И таяло сердце, дав волю слезам.
Они отражались в суровых глазах
И словом горели на сжатых устах:
Согрей мое сердце.

2004-2006