Глава 2

***
Арон (думает, ощущает):
 Скакун летит.
 Пыль от копыт.
 Куда несет?
 Зачем несет?

 Одна лишь пыль
 За ним встает.
 Куда несет?
 Зачем несет?

 Опять мечи
 Скрестить свои
 С врагом...
 С врагом...

 Огонь души
 И боль души
 Гасить мечом...

 И пусть дрожат,
 И пусть кричат
 Мои враги.

 Пощады нет,
 Огонь и меч
 За их грехи...

 А солнце жжет.
 Все больше жжет
 Лицо, глаза.

 И ветер бьет.
 Колючий бьет.
 Свирепо бьет
 В лицо, в глаза...

 И руки жжет.
 Веревка жжет.
 Углями жжет.
 Словами жжет:
 Я не виновен,
 Я не виновен,
 Не виновен...

 Пыль одна...
 Что впереди?


***
Тарут (думает):
 Пробегают дни,
 И текут пески,
 Взятые в ладонь.
 Но не меньше ты,
 Не уходишь ты,
 Тягостная боль!

 И тоска гнетет,
 Мое сердце рвет.
 И оно кричит.
 Рана заживет,
 Иль не заживет?
 Но душа молчит.

 Отчего ты был
 Чужаком, не мил?
 Не любил меня?
 О, за что винил
 И за что судил?
 В чем повинен я?

 Не за то ль, скажи,
 Вынес кару ты,
 Что я был рожден?
 Наши два пути
 Были сплетены -
 А тебе позор!

 Но прости меня:
 Неповинен я
 В сей игре судьбы!
 Я любил тебя,
 И простил тебя.
 Так забудь и ты...


***
Белеют пески в царстве зноя и бурь.
Раскинув шатры, ветер вывел узор
На них клинописный, и песни сложил.
Бархан эти песни тотчас подхватил.
И воют пески в такт, созвучный ветрам,
Играют в мозайку.
Дымится бархан:
Танцуют песчинки, сольясь в хоровод,
То робко присядут, то снова в полет.
И небо лазурно, и солнце горит,
Наряды песчинок слегка золотит...

Плывут по волнистым пескам корабли:
То точкой чернеют и гаснут вдали,
То ближе и ближе и их череда
Плывет в ламинад, достигая дворца.
Ковры расписные, масла и кошму
Из стран чужеземных с собою везут.
Качается мерно тяжелая кладь,
А солнце уснет и проснется опять.
Мелькают песчинками знойные дни,
А ровные дали сменяют холмы.
И всем управляет отважный Шардан,
Тарут помогает вести караван.

Ворота свои распахнул ламинад.
Он добрых друзей вновь приветствовать рад.
Белеют приветливо стены дворца,
Сады красотой ослепляют глаза.
Встречает друзей своих мудрый сейид
И им отдохнуть от дороги велит.
А ветер ласкает прекрасный дворец,
А время летит как ретивый гонец.

Две пальмы раскинули пряди волос -
Для путника отдых от зноя и гроз.
Вблизи двух сестриц пробегает ручей,
Чарует он сердце прохладой своей,
Смеется задорно, игриво блестит,
О тайнах своих он песку говорит.
Песок улыбнётся журчанью его
И думает дальше о чем-то своем.

Журчит ручеек, и две пальмы растут.
Под ними грустит постоянно Тарут.

Сейид:
- Тарут, в одиночестве снова сидишь?
О чем ты тоскуешь? О чем ты грустишь?

Сейид опустился на мягкий песок.

Сейид:
- Ты всех сторонишься угрюмо, сынок.
А мы между тем полюбили тебя,
От грусти твоей плачет наша душа
И сердце болит. Ведь ты сыном мне стал.
Тебя уважает и любит Шардан.
А сердце его ведь непросто открыть,
Доверье его ты сумел заслужить.
Народ тебя чтит за отвагу твою
И преданность мне, и за помощь в бою.
Так что тебя гложет? Так что же гнетет?
Зачем в твоем сердце унынье живет?
Иль, может, обидели чем? Так прости.
Коль что-то не так, не таись, расскажи.

Тарут:
- О, разве возможно такое, сейид?
Ведь столько добра твое сердце вершит!
Вы жизнь мне спасли, зная все обо мне.
За это я вам благодарен вдвойне.
Вы тело мое излечили от ран
И слово твое мне на душу бальзам.
Вы, словно заблудшего сына, свой дом
Обретшего вновь, окружили теплом.
Как друга желанного встретив врага,
Как брата любимого приняв меня,
Доверье свое подарили тому,
Кому все несчастья вменяли в вину.
Обиды и раны забыли свои,
Заботу дарили от тьмы до зари,
И вы ни о чем не спросили меня,
Когда и от звука болела душа!
Так чем же обидеть меня вы могли?
Лишь я огорчаю вас целые дни
Тоской неубывной и грустью своей!

Шардан опустился под тенью ветвей.

Сейид:
- Но что же тогда тебя мучит, Тарут?
Неужто былые обиды гнетут?
Уж времени много с тех пор утекло,
А рана гноится твоя все равно.
А, может, в душе затаилась мечта
И месть ядовитая сердце сожгла?
Тогда от нее ты теперь отрекись!
На волю Аллаха сейчас положись!
Коль ты пострадал ни за что, без вины,
Так кары своей не избегнут они.

Тарут:
- О, нет, я отмщенье совсем не хочу!
Аллаха простить им обиду молю!

Журчал ручеек, и шуршала листва.
Тоскливо Тарут опускает глаза.
Молчит, размышляя о чем-то, сейид.
Шардан терпеливо молчанье хранит,
И веткой решает на бледном песке
Шарады, которые держит в уме,
Без смысла, понятые только ему
И вечно гонимому ветром песку.

Но вновь тишину прерывает Тарут:
-Шардан... Мой сейид... Вам знаком Танезруфт
И место с названием грозным Зенфиг?..
От глаза чужого оазис сей скрыт.
Дорога опасна сюда и трудна.
Зыбучий песок - для любого беда.
Обходит его стороной караван.
Нередок здесь жалящий змей - харматтан.
И бури песчаные - верная смерть,
От жажды и зноя спасения нет.
Но племя одно до сих пор там живет,
Себя кель-аджер оно просто зовет.
И носят там перстни змеевика,
Чтоб крепкою стала в сраженье рука.
И странник любой здесь найдет себе кров.
Не спросит никто его, кто он таков...
Обычаи древние люди здесь чтят,
И в духов и в магию веру хранят.
И это, сейид, мой великий народ,
Чей дух в моем сердце со мной лишь умрет!

Но многие люди боятся Зенфиг,
Считая - опасность в себе он таит,
Скрывая разбойников в сердце своем,
От платы за зло укрывая воров.
Жестокость у них по поверьям в крови,
Забыли совсем милосердье они,
Пустынное солнце им сердце сожгло,
И горе чужое не видит оно.
Но это не так, о, великий сейид!
И нами долг чести совсем не забыт!
И люди не злые в Зенфиге живут,
Законом своим справедливость зовут.
Хоть в дырах у них постоянно шатры
Но странника с радостью примут они...

Но есть и разбойники, верно, средь них.
Вскормил их и вырастил нищий Зенфиг.
В суровом, жестоком краю рождены,
Лишений немало познали они.
И в горькой судьбе затвердела душа,
В скитаньях и горе окрепла она.
Привыкли они все невзгоды терпеть,
Но стало сурово их сердце глядеть.
Кочуют они по просторным пескам,
Не страшен им знойный, слепой харматтан.
С презреньем опасности смотрят в лицо,
Рука их крепка и бесстрашно чело.
Они не щадят в равной доле врагов,
Они беспощадны к презревшим закон.
Душа их горда и неведом ей страх,
Ведь смерть им грозила нередко в песках
От жажды, от голода и от меча,
И тысячи раз отступала она.
Их сабли, как львиные когти, остры.
А в сердце преданья народа живы.

Традиции древние тоже здесь чтят
И их соблюдают и чутко хранят.
Но есть здесь иные законы, свои.
Быть может, подчас и жестоки они,
Но это им выжить в песках помогло,
Сплотило, от гибели верной спасло.
Они, как самум, каравану страшны,
Они, как теббад, набегая, быстры.
Я был среди них, о, великий сейид!..
Вы знаете верно: один я из них.

Нередко мы грабили твой караван.
Я помню, как смело сражался Шардан.
Я помню, как ранен однажды он был,
Но твой караван он от нас защитил.
Хотя мы немало добра унесли:
Масла, сердолит, расписные ковры,
Но большую часть отстоял ведь Шардан
И твой караван он разграбить не дал.
В тот прошлый набег нам пришлось тяжело,
Огромной ценой отнимали добро.

Мы многих в пустыне губили тогда.
Они ведь сражались, сейид, за тебя.
Пусть крови нет вовсе на правой руке,
Кровавые пятна скопились в душе!
Пусть жизнь я чужую пытался спасти,
Но сердце опутали тиной грехи!
Прощенье за это не вымолить мне,
Душа утопает в тяжелой вине!

На этом закончив, Тарут замолчал.
Сейид опечален. Но начал Шардан:

- Я помню... Вы многих губили тогда...
И, в гневе своем никого не щадя,
Вы, словно шакалы, учуяли кровь!
И я поражать вас мечом был готов!..
Но встречу с тобою забуду ли я?
Едва не погиб ты тогда от меча!

Тарут:
- Да, был надо мною твой меч занесен,
Но дрогнул тогда в сострадании он.
И ты, благородный, врага пощадил,
И ты милосердно меня отпустил.

Шардан:
- Да, жалость в груди пробудилась к тебе
За то, что тепло сохранилось в душе!
Тогда ты склонился над раненным в грудь
И дал из бурдюка немного глотнуть.
И в это мгновенье в тебе я узнал
Того, кто в бои никогда не вступал.
Не зная достойной причины тому,
Тебе долго трусость вменял я в вину.
И гнев от такого сильней меня жег,
И я наказал бы тебя за порок...
Но ты наклонился над раненным в грудь,
И не был ведь другом тебе он, Тарут.
Ты в гущу сраженья проник без меча
Затем, чтоб спасти попытаться врага!
Я был поражен. Я тебя отпустил...
И в сердце твой взгляд навсегда сохранил.
Тебя не забыл и спасенный тобой.
И он мне напомнил тот день роковой,
И сбросила память подобие сна,
Иначе бы ты не ушел от клинка!
Да, это и есть тот отважный, сейид,
В душе у кого благородство горит!

Сейид:
- Подобна предательству помощь врагу.
Законы сурово карают вину.
За это, скажи мне, наказан ты был?
За то, что спасал, а совсем не губил?

Тарут:
- Нет, кара меня не за это ждала...
Пусть знали они - пощадил я врага.
Мы верим, сейид, с давних пор в колдовство.
Но в черных делах не в почете оно...
И страшная кара ждет колдуна,
Чьи помыслы злы и коварны дела.

Когда-то меня наделяли, сейид,
Его тайной силой, что сердце страшит.
Ведь волос мой не был вороньим крылом
И с тайнами трав я был тоже знаком.
И в этом я был не таким как они,
А значит, мне было дано два пути:
Коль темною силою я б обладал,
Я в души б тогда страх и почесть вселял.
А так на презренье я был обречен.
Я был не таким, и я не был силен...

Меня не любили за это, сейид,
Меня презирали за то, что молчит
Дженнуна коварного яростный дух
Во мне...

Замолчал на мгновенье Тарут...

Тарут (продолжает):
- Меня не любили, ведь я был другим...
Так верно сорняк среди проса не мил...

Бывало, сейид, я недуги лечил
И этим доверье чуть-чуть заслужил.
Хотя насмехались они надо мной,
Но звали меня, как случится больной.
Я думал тогда, что нас это сроднит,
Но это меня погубило, сейид...

В наш прошлый набег был изранен Селим,
Зураба сурового доблестный сын.
Я думал помочь ему... Думал спасти...
Но разве оспоришь решенье судьбы?
Его напоил я отваром из трав,
На раны ему положил я бальзам.
Но путь для него был открыт уж иной
И он по нему устремился душой.
И я ничего уже сделать не мог,
И крепкий настой из травы не помог...

Меня обвинили, что в зелье был яд,
Что тайный устроил Дженнуну обряд...
Что я отомстил за насмешки ему,
Что я перешел, вероломный, к врагу...
Я все отрицал, я молил пощадить...
Все было напрасно. Напрасно просить...
Мне нужно вину свою было признать
И только потом за себя умолять,
Чтоб смерть заменили изгнанием мне...
Но не был повинен я в этом грехе!..

И я отказался деянье признать.
И больше не стал я его умолять...
В отваре моем обнаружили яд.
Но я, о, сейид, без вины виноват!

И я подошел к нему... Руки отдал...
"Но это не я." - ему тихо сказал.
"Не я." - и в глаза ему прямо смотрел.
Мой взор не поник, цвет лица не алел.
Веревки на руки он мне повязал.
"Но это не я." Но в ответ он молчал.
Он только сурово в лицо мне глядел...
Песок побежал... Черный конь полетел...

Но в сердце обиды нет вовсе, сейид,
И жажда отмщенья во мне не кипит!
Напротив, я зла никому не хочу!
Аллаха простить им неправду молю!

Другая тоска в моем сердце живет,
И душу мне боль разъедает и жжет...
Сейид, осудил меня собственный брат,
Но он ведь не верил, что я виноват!
Не верил... Но он ненавидел меня
Всю жизнь: с детский лет до последнего дня.
Нет, я не виню его... Я не виню...
Но боль успокоить свою не могу...
Ведь я его сердцем открытым любил!
За что же меня он на смерть осудил?
Я знаю, родство наше - тяжкий позор
Ему, и всегда презирал меня он.
Что было, то было... Но я ему брат...
Я не был ни в чем перед ним виноват...
За что же в душе его злоба горит?
Мне горько... Мне больно... И сердце болит.

Тоска затуманила влагой глаза.
Сейид, сострадая, коснулся плеча.
Шардан нежно руку свою положил
Ему на плечо. А сейид говорил:

- Тарут, тяжело... Но ведь жизнь непроста
И много неправды знает она...
Смиренье - от боли единственный путь.
Тоска разрушает нам сердце, Тарут.
Но ты молодец: ведь ты брата простил,
И новую жизнь ты себе подарил.
Теперь у тебя появилась семья,
Моя Иферлиль полюбила тебя.
Ты прошлое с миром теперь отпусти.
Я знаю, что трудно, но просто живи!

Две пальмы росли, и журчала вода.
Боль стихнет немного, коль рядом друзья.