68 строк, два примера

Помню, Алёша

Год високосный, первый, что после –
был високосный, принесший беду.
Гоним печали, как будто, в бреду.
Думаю, жизнь – небольшой полуостров,
волны событий рядом идут.
Ждут,
ожидают нас новые встречи,
новые штормы и новая тишь.
Вишь,
полуостров тоже не вечен,
море укроет, и ты замолчишь.

Прочь уходите, унылые мысли,
тучи сомнений, горести эти.
Солнце надежды ярче свети.
К Новому году рождаются дети,
этих заметят, лишь дай подрасти.
Стихло – мелодии в небе зависли.
Помню, Алёша, услыши, прости_

Разве услышу? Я сердцем услышу
твой пунктуальный, корректный ответ.
Детская память соседей-мальчишек
с Ново-лесной изливает мне свет.
Верить не в силах, верить не можно
в то, что расстались, увы, навсегда.
Как же тоскливо, печально, тревожно.
Год високосный, ужели беда?..

Помню, в Кремле мы встречали де Голля.
И космонавтов встречали тогда.
С «Ленинкой», помню, меня познакомил,
с детства любили ходить мы туда.
Сад Александровский знали подробно.
Выставки помню, не только Манеж.
Слушали музыку Моцарта дома,
да и Рахманинов в памяти свеж.
Где же теперь эти радости наши?
Бальмонт, звучащий гитарной струной.
Музыка-цвет и рисунок изящный -
танец Чюрлёниса – синтез парящий,
в нашем сознании – образ звучащий.
Чувства нахлынули ласки волной.
Скрябин, Прокофьев, Калинников, Бах,
Шуберт, Бетховен – в наших сердцах
жизнью звучали,
в юность вели,
мы не скучали,
с ними росли.

В сквере Миусском играли мы часто.
Помню прогулки в Кремле или рядом,
глядя на мiр пренаивнейшим взглядом,
шли разговоры про синтез искусств.
Были по-детски друг к другу участны
и не стеснялись восторженных чувств.

Нам Грибоедов намёк дал (не сказка):
«Если придётся иметь дочерей,
Танечка – это для Юры подсказка,
Машенька – так назовёт Алексей».
Наш уговор я, увы, не исполнил.
Лёша – Марией дочку назвал.
Перед рождением младшей я вспомнил,
но не случилось, обидный провал.
Старшая дочь подходила к Ритуше,
ручками мамин животик обняв,
щёчкой прильнув, и пытаясь послушать:
- Масенька, Мася, ты слышишь меня?
Что же нам делать? Назвали Марией.
Надя и Маша – ужели конфуз?
Третьей попытки не сотворили,
струсили – мол, не потянем тот груз…

;



Дмитрий Кедрин, Как мужик обиделся

Никанор первопутком ходил в извоз,
А к траве ворочался до дому.
Почитай, и немного ночей пришлось
Миловаться с женой за год ему!

Ну, да он был старательный мужичок:
Сходит в баньку, поест, побреется,
Заберётся к хозяюшке под бочок –
И, глядишь, человек согреется.

А Матрёна рожать здорова была!
То есть экая баба клятая:
Муж на Пасху воротится – тяжела.
На Крещенье придёт – брюхатая!

Никанор, огорченья не утая,
Разговор с ней повёл по-строгому:
«Ты, Матрёна, крольчиха аль попадья?
Снова носишь? Побойся Бога, мол!»
Тут упёрла она кулаки в бока:
«Спрячь глаза, - говорит, - бесстыжие!
Аль в моих куличах не твоя мука?
Все ребята в тебя. Все – рыжие!»

Начала она зыбку качать ногой,
А мужик лишь глазами хлопает:
На коленях малец, у груди – другой,
Да ещё трое лазят по полу!

Он, конечно, кормил их своим трудом,
Но, однако же, не без жалобы:
«Положительно, граждане, детский дом:
На пять баб за глаза достало бы!»

Постарел Никанор. Раз – глаза протёр,
Глядь-поглядь, а ребята взрослые.
Стал Никита – шахтёр, а Федот – монтёр.
Все большие, ширококостные!

Вот по горницам ходит старик, ворча:
«Без ребят обернулся где бы я?
Захвораю – так кличу сынка-врача,
Лук сажу – агронома требую!

Про сынов моих слава идёт окрест,
Что ни дочка – голубка сизая!
А как сядут за стол на 12 мест,
Так куда тебе полк – дивизия!..»

Поседела Матрёнина голова:
Уходилась с такою оравою.
За труды порешила её Москва
Наградить «Материнскою славою».
Муж прослышал и с поля домой попёр,
В тот же вечер с хозяйкой свиделся.
«Нынче я, - заявляет ей Никанор, -
На Верховный Совет обиделся.

Нету слов, - говорит, - хоть куда декрет:
Наградить тебя – дело нужное.
Да в декрете пустяшной статейки нет:
Про мои про заслуги мужние!

Наше дело, конечно, оно пустяк.
Но меня забижают, вижу я:
Тут, вертись не вертись, а ведь как-никак –
Все ребята в меня. Все – рыжие!

Девять парней – что соколы, и опять –
Трое девок, и все красавицы!
Ты Калинычу, мать, не забудь скакзать:
Без опары пирог не ставится.

Уж коль ему орден навесить жаль,
Всё ж пускай обратит внимание
И велит мужикам нацеплять медаль –
Не за доблесть, так за старание.

Коль поправку мою он внесёт в декрет –
Мы с тобой, моя лебедь белая,
Поживём-поживём да под старость лет
Октябрёнка, глядишь, и сделаем!»
4 мая 1945

;