Сумрак

   Плавно скользят, причудливо меняясь в своих очертаниях, удлиняясь ввысь и вдаль, ещё пока, светлые тени, и высокие здания, уставшего за день города, постепенно окрашиваются заходящим солнцем в оранжевые оттенки, что со временем становятся всё более серыми, утрачивая свои первоначальные цвета, по мере того, как светило медленно скрывается за горизонтом.
   Вкрадчиво, робко, почти незаметно, наощупь, как слепой человек, пугаясь каждого своего неверного шага, и отступая назад, как только в окна домов проникает свет от фар проезжающих по улице автомобилей, в помещения прокрадывается сумрак, наполняя его вязкой, тягучей тишиною, которую нарушают лишь мерное и тихое тиканье часов, что отмеряют своими стрелками вечность, чётко разделяя ими прошлое от будущего, когда в настоящем остаётся всего лишь один миг исчезающих друг за другом секунд.
   Но входят, возвращаясь с работы, в те помещение люди, и загораются в цветных люстрах яркие лампочки, и фасады домов уже не темнеют своими пустыми глазницами, а являют из себя картину хаотично расположенных светлых квадратиков окон. И сумрак мгновенно прячется по дальним углам тех помещений, затаившись там, как многочисленные маленькие мышки, которые почувствовали мягкую поступь лап приближающихся к ним котов.
   Но переделаны все домашние дела, и съедены ужины, и на кухнях людьми обговорены все текущие события прошедшего дня, и вымыта посуда, и постепенно в окнах квартир гаснут цветные люстры, и включаются экраны телевизоров, и сумрак, чуть осмелев, начинает потихоньку отвоёвывать для себя пространство, выползая из щелей, словно осьминог, выпускающий свои щупальца, чутко реагируя на изменения яркости экранов, и тот час же прячась под мебелью, где он чувствует себя спокойней и увереннее, и где никто не посягнёт на его право существовать до той поры, пока первые лучи солнца снова не окрасят в оранжевые краски стены высоких домов города.
   Но проходит время, и много ли его ещё в остатке у текущего вечера, но и оно истекает, когда люди укладываются спать, отложив все свои дела назавтра, и сумрак вновь выползает изо всех щелей, сливаясь в своих сгустках в одну общую чёрную кляксу, которая становится с каждым мгновением всё больше, завоёвывая себе свободное пространство.
   ...
   Тихо тикают часы, и, разгоняемый батарейкой, качается в них маятник, и кот, свернувшись пушистым калачиком, дремлет на мягком кухонном уголке, уткнувшись  холодным носом в лапу, и если и шевелясь, то лишь тогда, когда в его сонном сознании, тоже подверженном сновидениям, происходит что-либо существенное. И тогда он выпрямляется, и ложится на спину, смешно и миролюбиво прижав лапки к груди, и время от времени потягиваясь, и выпуская острые коготки.
   Но, впрочем, сумрак уже его и не боится, и в бликах уличных фонарей, видимых через неплотно закрытые занавески, слегка колышущиеся от проникающего в комнату через форточку сквозняка, кружат по комнате, под никому неслышимую мелодию, в плавном хороводе призрачные тени, которые, время от времени, склоняются над спящими людьми, внимательно глядя на их лица, и проверяя, насколько крепко они спят, и вновь убаюкивая их, как только те начинают что-то бормотать во сне.
   Пройдёт совсем немного времени, и первые лучи солнца коснутся крыш ещё сонного города, и вновь он окрасится в оранжевые оттенки, что постепенно будут блекнуть, до их полного растворения. И вновь тени будут претерпевать изменения, пока и вовсе не исчезнут, и всё постепенно оживёт, в ожидании новых встреч и расставаний.
   А пока, на подоконнике кухни замерев сидит уже проснувшийся кот, вперив свой немигающий взор во тьму уличного пространства, где, кажется, ничего особенного и не происходит, и лишь фонари, как маяки в безбрежности ещё не окончившейся ночи, бросают свой тусклый свет на асфальт, отражаясь в редких лужах под разными углами. Сумрачные тени в своём причудливом хороводе всё так же медленно вальсируют по комнате, и кажется, что они уже и забыли об отведённом им времени. Но всё придёт в свой черёд, и они так же неслышно успеют исчезнуть, благоразумно уступая пространство свету нового дня.