Кабан филипп и бабловое сено

               
                Женщинам –
                борцам за демократию
                и прогресс.               
Шоу-король кабан Филипп
Внезапно в золото ночное влип:
Он дал Козе-помрежиссёра по рогам.
(У нас любому заезжают
И в стольном граде и в провинции.)
Коза же, как на грех,
Попалась с принципами.
Поднялся  жуткий тарарам!
По делу, плюнуть бы да растереть:
Артисты! Дети сатаны!
А ну их к матери в штаны!
Но…инновации, коммуникации, прогресс… 
Наш бурелом затронут веяньями тоже,
Как парковый, в дорожках, европейский лес.
Всех посылать в штаны как-то негоже.
Пусть демократия и суверенная,
Но время не военное.
               
От скуки поначалу за Козу
Вступились либералы.
Их за живое первыми забрало.
Московское меж елей и осин
Загомонило «ЭХО»:
 –Гал! Гал! Он в ухо ей заехал!
Типичный факт в лесу дремучем,
У нас что куча, то и дуче!
И тут очнулось, заскрипело, покатилось:
У каждого обид поднакопилось.
Седые пенсы, школяры и студиозы,
Интеллигенция  –
Любители поэзии и прозы,
Все, кто объелся ложью и порнухой,
С кого последнее исподнее содрали,
Воспряли  духом:
–Вы слышали: кабан-дебил
Козу копытами забил?!
На важной церемонии, в присутствии гостей...
Коза несчастная не собрала костей!!!
Националы соловьи-разбойники
С родных дубов во все персты засвистывали
Их сайты ненавистью забродившей прыснули:
–Вконец офонарели правящие рожи!
И шоу-прихвостни их тоже.
Филиппова фамилия – Педрос?
Эге! Кавказец он,
Преследует, собака, русских коз!
О, гордый росс!
Восстань, умри наглядно
За всех попратых мирных травоядных!
Подсуетились адвокаты-барсуки,
Законники и доки,
Оформили доверенности
(Алчным всё с руки!)
И, взяв авансы с Кабана и Козочки,
Уверенно к развязке дело повели.
–Закон за нас процессуально-уголовный! –
Урчал Барсук, державший линию  Козы. –
Мы их засудим, безусловно!
На эти эскапады вольные
Кабаний Стряпчий  отвечал достойно:
–Цивилизованный порос
Плюёт на ишаков, а рaвно на овец и коз.
Не забывайте, дорогой,
Хряк – мачо и при том – ковбой,
Не содомит, не голубой, 
Красив, как бог, мечта роскошных жён,
Вон сколько их торчит на театральной проходной!
Достопочтенной примадонны бывший благоверный.
(И до сих пор по гроб ей верный.)
И этот благородный муж, наш доверитель,
Козою наглою был аттестован как… гондон!
Такого поношения не вынесет
Любой самец, не только он!               
В итоге наш клиент нанес Козе,
Верней, её ехидной роже,
Кое-какой дефект,
Впав в меланхолию и пережив аффект.
О, справедливый Боже!
–Вы не натяните аффекта! –
Небрежно отвечал защитник козий,
Матёрый сведущий Барсук. –
Вы не на тот уселись сук.               
Коза, как есть она искусствовед,
Корректность соблюдая и бонтон,
В том смысле выразилась о гондоне,
Что чистое искусство не по плечу Хряку.
Он прыгает по сцене штопанным гондоном,               
Разбрызгивая жиденькое семя               
Не грациям в роскошные  колени,
Не Полигимнии в льняной подол – богине,
А подлой публике в бесплодную  вагину.
Коза не сомневается
В производительной способности хряка.
Фемины перед ним ложатся штабелями.
Но в области искусства он – гондон.
При этом драный. Согласитесь  сами.
Коза в виду имела кабана-маэстро,
Когда в него презрительно плевала жвачкой.
Вот если бы моя клиентка аттестовала
Худым контрацептивом признанного мачо,
Тогда бы поделом попала под раздачу.
Коллега, чуете в чём ваш дефект?
Здесь факт, а не аффект!
               
 Сама Коза с невиданным упорством
 Сквозь слезы порскала:
 –Доколе, люди, будем наблюдать
 Вместо законно избранных властей
 Всевластие волков и секачей?!
 ...Лесная атмосфера накалялась.
 Тем более, что летом лес горел,
 А при строительстве дороги
 На славный город Петербург,
 Заметно поредел,
 И гневу фауны не виделось предела.
               
 Сил расстановки не поняв,
На «ЭХЕ» продолжали: «Гал! гал! гав!
В охальном поросу
Почти что центнер весу,
А в Козочке – два пудика от силы
Откуда в этой дeвице,
В простушке русской,
При каблуках и юбке узкой
Такой запас духовных сил?
«Коза – герой, считай, Брусилов! –
Националы ликовали: –
Под предводительством козы объединимся, русофилы!»               
От свиста к делу перешли,
И раздался уже не свист, но рык:
«Все – на поляны и на просеки,
На лыжи, на коньки, на сноуборды!
Покажем свиньям козью морду!
Йоркширам, секачам и прочим окаянным         
Всем православным миром пустим юшку!
В переработку – обнаглевших чушек!!!   
Вставайте, граждане-калики!
Хватай кувалдочки, заточки, пики!»
               
На  «ЭХЕ» начали сдавать обратного:
–Для крикунов подчеркиваем: иудеи 
При Моисее и доныне
Принципиально не вкушают
Нежнейших сетуньских копченостей и буженины!
…Но поздно на спасительную мысль
Иноагентов банда набрела:   
Национальная обида вызрела!
С дубов неслось:
– Довольно тарабанить!
Айда скотов и этих, как их там, лобанить!
Коза! Возглавь народа силу!
Бей этих, как их там, спасай Россию!
Все, как один, узду закусим
(И буженинки, кстати, вкусим)!
               
  Шоу-тузы, не зная как поступить наверняка,
  На всякий случай плюнули в лохань Хряка.
  Концертная отпала от Филиппа знать,
  Несчастного отказываясь знать.
  Шуты прославленные, звёзды мировые,
  Поющие и блеющие,
  И юные, и ветераны чуть живые,
  С подмостков неустанно
  Клялись, что к Ромке с Прошкою –
  Известным спонсорам –
  С отверженным Хряком бок о бок в очередь
  С протянутой рукою за подачкою не станут
  И нa поле одном концертном с ним не сядут!
  Особенно стонал за правду Мармеладзе,
  Кабаний закадычный друг,
  Надеясь спеть в Кремле дуэтом
  С каким-нибудь другим попроще фертом...
  И даже дяденьке Лесничему
  И нации отцу Охотоведу
  Не постеснялись о скандале доложить
  И Филю заложить.
  Козу Лесничий однозначно поддержал:
  Дескать, в лесу кудрявом
  Извечно свиньи заезжали рылом
  Налево и направо.
  Но в Сколково и прочих центрах,
  Где будущее  зреет,
  Он не допустит заезжалых нравов.
  Так и сказал, мол, в Сколковской бирульке
  Не место поросячьей рульке!
  Охотовед с ним смутно  согласился,
  Козе сочувствовал, хряку мизинцем погрозил.
  И так сказал:
  –Закон для всех один,
  Кто б ни был важный господин:
  Вор должен заседать в тюрьме –
  Иркутской иль московской.
  Допустим, Ходорковский…
  А прочие артисты, сидящие по нефтяным
  Комфортным лужам, 
  Пускай подумают о поведении своём потуже…
  В развитие идей Охотоведа,
  Конкретное дал  разъясненье
  Генпрокурор:
  «Которое копыто излягало Кoзу,
  Немедленно изъять
  И мерку снять.
Включительно до 43-го размера
Копытство  допускает Уголовный  кодекс.
Однако же всему есть мера.
С 44-го расплата наступает правомерно
И – полный аут свинской  прыти.
Не говоря уже о 45-ом,
До косточки  скакательной 
Растоптанном копыте.
Кабан сполна получит сечку уголовную –
Реальный срок условный.
В том прокурор уверен:
Такие на особенном учете звери…
               
Прослушав этот онанизм,
Кабан  внезапно ослабел на низ.
А ну как срок, пускай, условный 
Охотовед с Лесничим завизируют,
Да с рыла уберут пятак заслуженного?
А цацки, добытые потом,
Скачкaми, визгами и топотом,
Возьмут и реквизируют?!
Им это ровно ничего не стоит, оголтелым.
А тут изволь, трудись на сцене телом белым!
(Тем более, филиппово копыто еще годок назад тому
Тянуло к номеру 50-му!)
Не веря завереньям Стряпчего,
Кабан захрюкал принародно в тряпочку:
–Хру-хру! Простите мя, вонючего! – 
Так в телевизоре бессонном он канючил...
               
Он  было бросился по старым адресам,
Надеясь разогреть любовные помои.
Наивно веря в чудеса,
Он матку брошенную вдруг обеспокоил.
Поведал ей в трубу, как получилося реально:
Он отмудохал Козу не со зла,      
Но исключительно от скуки, машинально.
Теперь он в логове один, в овраге,
Уж сотню лет не отмечался на гастролях   
В Нью-Йорке и в Гааге.
Оброс щетиною, погряз в аммиаке и тине.
Твердил, что заблуждался он жестоко
Насчёт любимой матки
В своей свиной гордыне.
Скулил, что в гриве у него
Колтун свалялся жёсткий,
В репертуаре – чахлые ремейки.
«И, в общем, жизнь без матки-бозки мне, –
Стонал Кабан,–ни бе ни ме!»
Не прерывая  плача,
Он ей  пропел в трубу свою фирмy.
Вот ее текст нетленный,
В Москве известный  штатским и военным:
«Матка моя, я твой эмбриончик!
Дульце моё, я твой пистончик!
«Стойло моё, я твой кабанчик!
Шнобель ты мой, я твой пальчик!
Нужничек  мой, я твой горшочек.
Урна моя, я твой плевочек.
Ты кувшин, я твой бокальчик.
Ты первачок, я твой стаканчик.
Лапа моя, я твой мизинчик.
Гузка моя, я твой похотинчик…»
...Но не вняла, жестокая,
Как ни стонал герой.
Молчание в трубе застыло ледяное.
Не поняла.
Хотя внимательно концерт прослушала.
И...  не ответила, хотя бы матерно, но от души.
(Вот вам и  родственные души!)
...Кумир толпы! Поп-идол! Боже-боже!
О, жалкое, о, гнусное  убожество!..
В погонах, в штатском – всюду оборотни,
«Фас!» да «Узы!» из каждой подворотни.
               
«Фас» да «узы»...               
Но тут не выдержало сердце у Козы.
Она была потрясена подвижками
Духоподъемными народными,
Этническою стороной конфликта,
Когда ей разъяснили, что она – славянка гордая,
Кабан же – маргинал, изгой, реликт.
И годен лишь на буженину,
А потому судьба его – на хладобойне сгинуть.
И это наказание – ещё пустяк, самая малость…
(Коза на этом месте горько разблеялась.)
Помыслилось: я – рядовая жвачная.
Я – не Немцов, даже не Митволь.
Я – женщина. Зачем мне эти битвы?
И тут несчастную, момента не теряя,
Взяла общественность в раскрут:
Братаны, бизнесмены, депутаты –
Искусства чистого фанаты:
–Рогатая, чем кончил Брут?
На Цезаря, плебей, восстал,      
Желал республики для травоядных, дур-ра!               
Хотел народ спасти от диктатур
А получил плевки, тычки, пинки,
А не лавровые венки.
Кто будет мальчика невинного на сцене
Нам вместо Фили  представлять?
Кто нам споет об эмбриончике с пистончиком,
А, растакая мать?!
Кто подарит душе нас возвышающий обман?
Кто, если не заслуженный Кабан?!
Кто без него удобрит и вздерёт
Культуры русской чахлый огород?
Кто в новый год с улыбкой дикой
Хеппибездит народ?
Твой адвокат желает грош с Хряка содрать.
Пусть твой Барсук подавится!
Филипп не даст вам ни  гроша!
Филипп за грош удавится!
Не вызывай, Коза, природных потрясений!
Замолкни, обличенье, на устах!
Прислушайся, душа бедовая:
Несчастный голосит в кустах!
               
Напрасно твердые увещевали
Националы-искровцы:
–Не будь коровой, простофиля.
За что тебя отделал Филя?!
Хоть бы красавчик сильничал какой –
Марал, олень,
А то ведь хряк – такая хрень!
Не потеряй лица,
О, жвачная!
Мы вместе до конца!
               
Но агитация другая была Козе
Страшнее лыка  липового –
Пророчество поклонников Филипповых:
 –Вот шуранут тебя из пом- из режиссёров, 
Как схлынет бум.
Ищи тогда работу в Superjobе.
Но вместо места тёплого и жорного,
Молиться будешь новой жопе.
Рогатая,  работай  шариками:
Ты не тигрица Волочкова, не Ксюша-пума,
Всего-то скромная парнокопытная. 
Ты думай, детка, думай!
             х            
…Коза имела правый рог
Чуть-чуть короче левого. О, боги!
И на суде признала, всхлипнув, жвачная:
–Кабан меня копытами не трогал,
Он только мне равнял и маникюрил роги.
…На «ЭХЕ» ликовали либералы:
–Давно бы так! Консенсус!!!
Ишь, толстопятые, Россию собрались спасать!
О-го-го-го!
А от кого?
Националы дули в кулаки,
Скорбели о былом, о вольнице, о Стеньке:
–Какие спутали рамсы,
Какую мазу развезли  по стенке!
Обеспокоенным шумихою властям
Ответствовали так:
–Касательно призывов к кровопуску,
В виду имелось обеспечить
Ко дню Победы ветеранам 
Достойную их подвига закуску.
Мы также от лица народа требуем
Понизить цены
На брашно из свинины.               
Искусство, господа, искусством,
А буженина бужениной!
               
По слухам же, Кабан
Козе зелёного бобового (баблового?)
Три тонны сена отвалил.
И устоять у бородатой
Ну, просто не достало сил!
А кабы превозмочь, 
Да вывести лесной народ на просеки,
Да угостить волков и секачей закона зельем,
Коза вполне могла прослыть газелью
И на брегах московской Сены
Великую известность поиметь.
Но – помешало сено.
Не выдержала марку.               
А так была бы Жанна д’Арк.
               
Эх, господа!
Всё наша бедность, темнота…