Говоря с чувства

Дневниковые записи. 2016 год

*
Все пройдет, останется любовь.
Вы чувствуете это? Предощущаете всем своим духовным опытом, что так и будет?

*
Чтобы слышать музыку, надо изрядно пожить на свете. В качественном смысле. Чтобы слышать стихи — может, еще больше. Да, еще больше.

*
— По-моему, в массе своей людям не стало лучше, чем сорок и пятьдесят лет назад. Хоть и пришел «эффективный» собственник и доказал, в основном с помощью телевизора, что прежнее небокопчение никуда не годится.

*
Французский сюрреализм горит в Воркуте. И прочая соросовская «подрывная» литература.
— Дрожи, украинский постмодернист! Скоро и тут запахнет керосином. Воркута — это не так далеко от Киева, как тебе кажется. До дикой тундры нам, увы, ближе, чем до европ.

*
Борются за мифически честный капитализм. Без воровства, без коррупции чтоб. Сиречь капитализм, основанный если не на Евангелии, то уж точно на моральном кодексе строителя коммунизма. Смехота! Природный волчизм переделать на овечье блеяние — как они себе это мыслят?

*
В две тысячи пятнадцатом году Россия просто так, на вольном воздухе, обогревая вселенную, сожгла двадцать пять миллиардов кубометров газа. Зачем? А невозможно было продать.
Лучше бы нам отдала за бесценок или даром. Ведь мы снова братья, согласно новым информационным вводным на российских телеканалах.

*
— Слыхал, в Краматорске хотят сажать эскулапов, которые допустили смерть семнадцати человек от гриппа?
— И правильно! Давно пора ставить на поток «дело врачей». Зажрались, не подступись без взятки, без умоляющих заглядываний в наглые и холодные глаза. А проку — с гулькин нос.

*
Приехавшие в Крым московские врачи прибыльные операции делают сами, а про мелочь говорят: «Пусть займутся пленные». То есть — местные. А что? Нормальный юмор столичных интеллектуалов. Но провинциалы почему-то обижаются. Недобро зыркают в ответ и самые что ни на есть добровольные перебежчики, когда их называют предателями. Не думали ни полоняники, ни переметчики еще пару лет назад, что так черств окажется «всечеловек» — россиянин.

*
Есть у Рубцова стихи, к которым не подступишься с интерпретациями, так страшно что-то не то сказать, выделить одно и не охватить другое, вообще снизить планку восприятия из-за необходимости передать невыразимое. А есть и такие строчки, которые ставят его в досадный ряд обыкновенных, а на фоне его же самого — так и просто поверхностных, нарочито разбитных поэтов.

Стукнул по карману — не звенит.
Стукнул по другому — не слыхать.
В тихий свой, таинственный зенит
Полетели мысли отдыхать.

И еще пара десятков стихотворений может быть названа — про воробья и зайца, разбойника Лялю и петербургские трущобы, тралфлот и продажу фиалок. Но, к счастью, и в них улавливается непередаваемое очарование рубцовской музы. Даже вот в этом заезженном и оказавшемся самым доступным для широких масс:

Я буду долго
Гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов.
И подарю букет
Той девушке, которую люблю.

Правда, написано это поэтом в ранней молодости. Впереди у него было еще целых девять лет для настоящих шедевров. Всего девять лет...

*
Лауреат российской патриаршей премии. Такой православный, а о внутреннем делании ничегошеньки. Покажи себя и своих героев из середки, как Достоевский, а не снаружи, как просит, вероятно, Синод для того, чтобы в покорной обрядовости было поменьше личного чувства и мысли.
Эх, отцы всехвальные, зачем беспокоиться: где взять по нынешним временам подлинные индивидуальные откровения святости, а не начетничество и запустение?

*
— Не стало страны, устремленной к социальной гармонии и гуманизму, начал сыпаться и остальной мир — будто увидел, что утопична даже элементарная его целостность, а не то что духовно-нравственные устои.
— Скажи еще — скрепы.

*
Живешь, никого не трогаешь, но вдруг новый сосед начинает терроризировать музыкой или матом за стеной — вот и на тебе врага, на ровном месте.

*
Бога надо воспринимать прежде всего как спасителя. И тогда не будешь бегать по задворкам религий, увлекать свой ум реинкарнациями, постигать какие-то там незыблемые природно-космические законы — и при этом все больше не понимать, что такое благодать, не улавливать ее дуновений и обнадеживающих, укрепляющих душу знаков.

*
Специалист по свету и тени — это не художник, а священник.

*
— Не всех поэтов пускали на фронт выступать перед бойцами и в Великую Отечественную. А многие так вообще томились там, где Макар телят не пас. Сейчас полегче — Гулага нет, всего лишь что-то вроде домашнего ареста для вас придумали. Мол, сидите и не рыпайтесь. И будет вам счастье. В смысле — для всех нас победа. А над кем и чья — не ваше собачье дело.

*
— Хоть лоб расшиби, на следующий уровень не пустят. Все этажи захвачены, все двери в лифтах заварены.
Разговор двух ребят возле их крошечной компьютерной фирмы еще с десяток лет тому назад. Не думаю, что сейчас стало лучше.
— Для таких, как мы, — хуже, — подтверждают они.

*
Ах, как старательно комиссарша Забужко проводит мысль о недопущении в детские умы классового понимания действительности. То есть вот ты, мальчик, живешь в каморке, а твой сверстник в палаццо? И что! Не это главное. Главное, чтобы ты смотрел вокруг воспитанным, уветливым, глубоко умиротворенным взором. Тянул свою лямку и не мешал Плохишу выцарапывать из тебя жизнь с самого нежного возраста. Потому что это называется — свобода! Вожделенная и нелукавая.

*
Опять та же Забужко. Четверть века прошло после «Полевых исследований украинского секса». А говорит о них как о чрезвычайно достойном вкладе в украинскую и чуть ли не мировую литературу. Издрык тот хотя бы, наконец, вздохнул сокрушенно: «Я вообще не понимаю, как люди читают мои тексты. И зачем они это делают». А желтую прессу зачем читают? Или черный юмор? Да чтобы развлечься, как-то развеселиться. Но это не означает, что, например, в США бульварный листок должен стать главнее, чем «Вашингтон пост». А у нас именно такая подмена в литературе процветает много лет. И на убыль не идет. Только усиливается.

*
Герои в убогой обстановке — и фильм уже теряет в привлекательности. Американцы давно это поняли.
— И в кино, и в жизни.

*
— Ругань в комментах, самая циничная и злобная, думаю, поддерживается кем-то сверху. Такая невероятная вражда между людьми сама собой не сеется. Процессом управляют.

*
— У осьминога три сердца. У меня — два. У тех, кто меня за это преследует, опутав щупальцами, — ни одного.
— А как это два? Украинское и русское?

*
— Кто сказал, что Львов должен быть мне ближе Москвы? Слышишь, Киев? Или что ты — ближе Харькова?
— Конституция сказала, страна, гражданином которой ты являешься.

*
Помню, как тевяшовцы, осиновцы, новопсковчане на коньках прикатили по льду Айдара — и возникли на огородном гребне перед нашими дворами. С угрожающими криками, в не считаемом количестве. Чего можно было от них ожидать? И Митька Ващенковский пошел на них с ружьем.
Рассосалось. Только удаляющийся гул по реке был слышен.

*
В Париж, а в нем было шесть миллионов населения, вошли без единого выстрела.
Ничего не напоминает?

*
Жили несбыточной мечтой о развитом социализме, потом — о таком же капитализме, затем — о Евросоюзе, теперь — о возвращении аннексированного Крыма.
Не страшно умереть тому, у кого есть цель в жизни? Чьи это слова, припомнить бы, какого насмешника.

*
Евреи и арабы — одна гаплогруппа, а какая вражда между ними. Россияне и украинцы, может, не будем учиться на дурных примерах?

*
По востоку Украины едва заметной тенью сегодняшней дикой войны шатается и неприязнь между городом и селом. Русскоговорящим городом и украино-суржиковым селом.

*
Ахматова прекрасно понимала, что многие из крутящихся возле нее поклонников — агенты НКВД.
— Если не все. Кто еще осмелится подойти к диссидентке без соответствующего провокационного или осведомительского задания.

*
Странно, уже кончается январь, оттрещали, вероятно, самые лютые морозы, а в квартирах в основном тепло. И пенсию дают. Худо-бедно живем, однако. Вопреки стенаниям, скажем, Сары Вагенкнехт из немецкого бундестага.
Получается, наши власти нас любят? Или дело проще — немного побаиваются, учитывая опыт двух Майданов?
А Сара нам очень «сочувствует». И требует от Меркель прекратить поддержку режима, мирно уладить конфликт и сдать нас России. Потому что Европе всегда, мол, была дорога Россия, это только Штатам — Украина. И то временно, из конъюнктурных соображений.
Правду бает самый смелый политик в мире или кремлевский заказ выполняет?

*
«— Ненавижу ваши постные рожи!» — кричит в экранизации «Доктора Живаго» персонаж косной, погогатывающей толпе.
И ведь не в бровь, а в глаз — про постные рожи-то.

*
Зависть — национальная черта украинцев. И она — от легко уязвляемого, болезненного самолюбия. А не от достоинства.

*
«Больше никаких пацифистских иллюзий!»
Эх, Петр Алексеевич, попробуй вытрави это из украинца, особенно с малоросской генетикой и духовностью.

*
В Ирландии нет змей — еще в давние времена изгнал святой Малахия.
— А может, и не было? Как теперь проверишь? Что говорит об этом не святая наука?

*
— Материя — застывшая мысль Бога.
— Сказано броско, но вряд ли для него это комплимент.

*
Опять украинизация на уме. Опять язык — самый главный показатель идентичности.
— Благоустроенной свободной жизни пока не будет. Отменяется.

*
В передаче Остапа Дроздова львовяне не понимают, как это: русскоязычные — и в АТО отстаивают Украину. Нонсенс, вынос мозга!
Посему проблема есть и останется даже для боевых побратимов с востока и запада Украины. «Продвинутые» тыловые хорьки на львовском телевидении не дадут ее затушевать никакой совместно пролитой кровью.

*
Все предопределено. И лучше сосредоточиться на крупицах радости, которые тоже есть в этой предопределенности. Сосредоточиться, конечно, настолько, насколько получится. А тут уж у каждого свои нервно-психологические возможности. Jedem das seine, как сказано не нами.

*
Чубайс — наш человек. Россиянам надо, говорит, сдаться Украине и вместе с украинцами возрождать Киевскую Русь. Еще в годы перестройки ходила эта гротескная мысль о Киеве как столице переформатированного СССР. Но про то, что России к тому же следует и сдаться, тогда не шутили.
Время и вправду работает на нас, други мои! Надо только потерпеть новые лет тридцать, и наших людей в России станет больше.
— То есть их будет уже не один, а два — вместе со стареньким Чубайсом?

*
Искусство как «восторг беспредельный», божественный, а не «игра ума и сухого сердца»? Увы, Георгий Васильевич, теперь даже национально близкие вам толстосумы на такую музыку или стихи гроша ломаного не дадут. А уж те, кто повыше, с их «абсолютным отсутствием поэтического видения мира» — и подавно. Как вас-то заблаговременно не угробили, дали дожить до старости?
Преклоняюсь перед вашим незапятнанным и неизгладимым образом. Будь благословенно все, к чему вы стремились.
— Не спеши благословлять. Сначала проверь, не был ли он шовинистом, не стремился ли даже на смертном одре вернуть Украину в стойло.

*
Окопные вши прекратили первую мировую. В случае с АТО это будет свиной грипп?

*
— Нардепу Гаврилюку, святой простоте, даже предлагать не стали торбу долларов за голос в принятии бюджета. Ясно заранее: не возьмет. Так он и стоит в представлении народа и коллег по Верховной Раде, как стоял перед беркутовцами, голый, лишь оселедец торчком да руки срам прикрывают. Но народ думает о парне высоко, а многие кнопкодавы-зрадовцы, конечно же, не против дать ему затрещину, солидаризируясь с нео-рыгами и нео-титушками.
— Революция достоинства топчется на снегу, на морозе в чем мать родила. И сейчас ее затолкают в автобус и увезут в неизвестном направлении.

*
Зима нынче очень снежная. Но так совпало, что она для депутатов превращается в золотое время, как говорит предприниматель и общественный деятель Балашов. Время обильной жатвы. То бюджет надо было утверждать, то теперь вот на обновление конституции голосов не хватает.
— Но не с серпами и косами иные входят в зал заседаний, а прямо на комбайнах въезжают. Созревшую зелень пожинать.

*
Имперская культура в восходящих потоках русского духа — это Пушкин, а в нисходящих, утягиваемых вниз чужеродной всеядностью и площадным демократизмом, — Маяковский.

*
— Не обкатывается ли у нас новая технология порабощения стран — чередой оранжевых революций?
— Тем более что почва здесь самая подходящая — наследный вольнолюбиво-казацкий характер украинского народа.

*
— Пока есть бедные, тем более в массовых количествах, доверия ни к какой власти не будет. И быть не должно!

*
— А ведь если подумать, то действительно многовато скопилось славян да еще на такой завидно плодовитой, черноземной, к тому же богатой полезными ископаемыми территории. Как можно жить спокойно, сознавая сей прискорбный факт.

*
— Быть бедным — значит быть рабом. Быть богатым — значит быть свободным. Поэтому люди гибнут не за металл, как принято иронизировать, а за свободу.
— Ну вот и внушило тебе паскудное либеральное племя свои «высокие» ценности. Да еще как хитро и прочно! Доведя их до убеждения, до вселенски непререкаемого постулата.

*
Михаил Попов, я запомнил его еще по Литинституту, начинал с Харькова — родился здесь, потом были Беларусь и Москва. А я, кстати по матери тоже Попов, но «начинавший» с шахтерской Юрьевки, а потом с идиллического колхозного Рогово, Харьковом скорее всего и закончу. В широком, прежде всего литературном, смысле.

*
— Если бы тебя показывали чуть ли не каждый день по телевизору, был бы и ты известен, — сказала по телефону поэтесса-землячка. А еще вспомнила, как с бабушкой ходила в детстве в церковь ближнего села, когда-то принадлежавшего помещику Ковалевскому.
— Не твой родственник?
— Вряд ли.
Вспомнил после этого разговора и я наши походы с бабушкой через все Рогово, к ее сестрам и матери. Это называлось:
— Підемо сьогодні, Льоночок, до Сокирок.
И будто само написалось:
 
Празник

                Пам’яті бабусі
                Марини Семенівни Ковалевської,
                у дівоцтві Сокирки

Навколо — квіту, як зірок,
Й великодно до млості.
І ми йдемо до Сокирок
З бабусею у гості.

І трохи боязко Христа,
Страждань його вчорашніх.
І терпнуть серце і вуста.
І світ — мов камінь з пращі.

І світ — могила і політ,
І тепла мла ікони...
Спливло відтоді стільки літ,
А день — як довгі гони.

Весь із роменів, заморок,
З черемхової брості, —
І ми йдемо до Сокирок
З бабусею у гості!

А десь далеко — і царі,
І Хортиця, й Олешки,
Напівсліпі проводирі
Й мого народу рештки.

А десь далеко — вже нема
Ні родичів, ні хвіртки
І щось таке співа зима,
Від чого гірко-гірко.

І хто нас жужмом продає
Безодням — невідомо...
До Сокирок, буття моє,
Під перший гуркіт грому!

В розломах неба є привіт —
Не цвях для нас і пазур,
Є рід козацький, наче квіт,
І великодній празник.

Между прочим, чтобы любому читателю было ясно, сокирки — это не топорики, а цветы такие, народное название — и в Украине, и в России — разновидности лютиков.

*
— Этих гребаных ОПГ стало больше, и количественно, и качественно, потому что их идеология заимствуется самим государством. Не афишируемо, но вполне осязаемо.

*
Может, и не первый, были и до него намеки, но пока никем не превзойденный в Украине постмодернист — это Котляревский. Отака байда, хлоп’ята. Батько отечественной литературы знал, чем читателя взять и за что. Вам до его «Энеиды» расти — и не дорасти никогда.

*
Русскоязычного продукта в СМИ и книгоиздании после Майдана стало неожиданно больше. Даже во Львове.
— Достал маргиналов дестабилизец?

*
По кочковатой, кое-где острой, как битое стекло, наледи идут трое. И с ними маленькая девочка. Играя, чуть ли не вприпрыжку. Вдруг она падает — холодный ток невольно пронизывает мое тело. Видно, что малышка ушибла коленку, но держится, старается не хныкать.
— Чашечку не выбила? — спрашивает мать. Берет малышку за руку и, весело болтая с другими взрослыми, уходит дальше в сумерки.
У нормальных людей крепкие нервы.

*
Будто и правильно все говорит Гриценко, но живет в схеме, оторван от компромиссной реальности — и на выборах получает непроходной процент: народу ближе земной представитель, а не «инопланетянин».
— Тем более с узко посаженными глазами, которые полыхают недобрым огнем.

*
Далеко не каждый знает, а может, и никто не знает, кто он на самом деле. Это выяснится лишь при последнем суде.

*
Как радостно многие писатели Украины восприняли процессы глобализации животворящей. Как ломанулись участвовать в них. Вовсе не подозревая, что эти процессы априори подразумевают вышвыривание их из профессии, а то и жизни. Самоинициативщики в столь важном деле не нужны, только назначенцы, они надежны и управляемы. А вы тут зачем, любі друзі?

*
В девяносто первом, после акта о независимости, в писательских кругах Киева прошла волна разводов свидомых творцов со своими русскоязычными женами. Были случаи, когда конченые деды и те порывали с супругами на внезапно возникшей почве национальных расхождений.

*
— Шо буде? А от прийде пан з пльоткою — тоді й узнаєте, — говорил Жоркин отец, Фан Стефанович, еще в конце восьмидесятых. Простой селянин. Мало что видевший — только свое Рогово да в войну пол-Европы. До сих пор муторно от его слов. Хотя панов с плеткой я еще не встречал.
Маскируются, скорее всего.

*
— Раньше и впрямь надо было больше сочинять, а теперь все-таки пишут — свободно, близко к жизни, а может, и к душе.
— Только с какой стороны ближе? Явно же — с задней, а не с передней.

*
— Два гиганта борются, а мелкота, всякие фрики под их ногами разбрызгиваются, как грязь, — гордятся россияне. Конечно, не все, есть и среди них безвольные слабаки и отбросы.

*
— Ну вот. Чего и следовало ожидать. В случае нового Майдана устав не запрещает применять полицейским оружие. То есть читай правильно: новый Майдан будет разогнан методами Николая Кровавого.

*
«Бог дал, Бог взял», — решил Николай Второй, будущий святой, отрекаясь от власти в семнадцатом году.
— Так бы он и отрекся, не будь жертв девятьсот пятого. За двенадцать лет совесть заела порядочно. Истончился душой, наверное, и впрямь до святости.

*
Легче всего обвинить внешние силы. А кто внутри сделал все, чтобы страна стала монолитом и в случае чего не расползлась по швам?
— Да было у нас и такое. В гонке за приватизацией и наживой, помнишь? В ежовых рукавицах держала государство тогда эта цель.

*
Вон идет не пишущий стихи. Одинокий, неприкаянный. Если и нужно от него что-то матушке-жизни — это продлить род, заработать денег, подправить забор там или подлатать крышу, может, защитить страну. В общем, не много, причем все узкофункциональное. И он это понимает. И ему очень холодно. Идет, съежившись на морозе. Но одет легко и без шапки. Форс — тоже не последнее дело.

*
Один из защитников на суде у Савченко — внучатый племянник Герасима Фейгина, организатора ВЛКСМ.
Голубая кровь не пропадает в мутных потоках времен.

*
Обращение к Гумилеву:
— Поумнею ли я, Лев Николаевич?
— Я уже устал повторять: только тогда, когда станешь русским.

*
Тайна Бога-Слова. Слова, которое есть и свойство Абсолюта, и сам этот Абсолют.
— Сложно, а говорят, будто Бог прост.

*
— Поэту нужна жена, как у Чичибабина. Двадцать лет прошло после его смерти, а она служит верой и правдой. Каждой строчке, каждому его слову. Да и при жизни возвела к вершинам известности в первую очередь она.
— Лилия, а не «пряха» тетя Мотя, прости Господи.

*
— Нет мотивации к развитию украинского языка? Взвоет в вас корневое, тысячелетне родное — никакой олигарх-космополит своими СМИ это не убьет. Хоть и будет убивать до конца дней своих все лютее и лютее.

*
— Западная Украина навязала свою идеологию, поссорила с Россией, а огребаем мы, юго-восток.

*
— Россиянцы бьются с нами, как с американцами, а американцы, будто засадный полк, выжидают в кустах.
— И скорее всего из этой засады не выйдут.

*
Мигранты — дело выгодное. Можно эксплуатировать за бесценок. А чтобы их было больше, процветающие страны вынуждены погружать в нищету чуть ли не всю остальную часть мира. Бизнес — штука жестокая, слезам не верит.

*
— Очень смешной язык, — говорит известная певица из Киева об украинском. И не хочет на нем разговаривать.
Спасибо, что хоть кое-что еще поет по-украински.
Или не спасибо, коль она такая смешливая?

*
Рвать по огороду сурепку для свиней — занятие не самое приятное, но куда от него денешься.

*
Грузия времен Саакашвили. Главный лозунг: «Стань богатым — или умри в попытках!» Сучий, а не человеческий, не христианский лозунг.

*
— Если трудиться с хорошей отдачей, то дадут на тарелку супа, а гнуть хребтину, чертоломить — так и на целых полторы.

*
Либеральные гранты, стипендии, премии — неономенклатурные пайки.

*
«Белый отец в Вашингтоне» — это когда было-то? Теперь отец там черный.

*
Анищенко признавался, что голодал бы, но в корректоры не пошел. Потому что поэт должен беречь свою душу — читать хорошую литературу, а не в выгребных ямах копаться.

*
«Баранов на шашлык не приглашают. Но они в нем обязательно участвуют».
Кажется, на сайте «Русский еврей» прочитал. Точно не помню. Во всяком случае, уж не в российской патриотической прессе.

*
— Проворны и сильны в когнитивном отношении не отягощенные нравственностью.
— Потому что «постороннее» не отвлекает их от главного.

*
Закачали в захваченное помещение нервно-паралитический газ — усыпили и террористов, и заложников. В итоге сто двадцать девять заложников — после «блестяще» проведенной операции по их спасению — не проснулись. С кем не бывает. Да и дело-то прошлое, быльем поросло, подернулось мраком забвения.

*
В ганичевском СПР, конечно, преобладают антипутинисты, но они таковы только в том смысле, что Путин не возвращает им ни социализм, ни Украину в полном объеме, вот они и обижаются.

*
Похоже, что теперь любая война — договорняк. Не только на Донбассе. Такой же будет и Третья мировая. За распад и передел России. Передел — между западными и внутрироссийскими хищниками.

*
Еще не весь Луганск в тяжелых, кондовых скрепах. Кое-где его пробивает и на озорной украинский пофигизм/постмодернизм.
На одной из пельменных вывеска: «Пельмени всех стран, соединяйтесь!»

*
Труднопроходимая, таинственно-дремучая, но внутренне спокойная, как медведь в берлоге, и бесспорно русская поэзия Коновского. Зашедшая в «лес» дальше, чем у Баратынского и Тютчева.
Хоть и рефлексирующая в этом «лесу» мелкотравчатее и многословнее.
Но тут уж ничего не попишешь: те дворяне, а этот — простой парень из Варваровки Белгородской области. Был и работягой на заводе, и в колхозе быкам хвосты крутил, разговаривая с ними скорее на нашем, слобожанском диалекте.

*
Чье-то наблюдение: на третий Майдан вышли плохо одетые люди — и он быстро захлебнулся.

*
Круто: национальная идея — чтобы сосед был богатым! За стеной квартиры, за забором частного дома.
— За украинско-российской границей — тоже?

*
Так-то уж уедать проигравших зачем?
В рубрике «В этот день родились» — ни Рубцова, ни Кузнецова. Зато Тимур «Каштан» Батрутдинов или Укупник — обязательно. Это уже не смешно, попахивает откровенным издевательством. Получи, мол, быдло.
— А мы и не шутим вовсе!

*
— И чем Бродский лучше? Искал таких же ласк у власти, что и Евтушенко. И нашел. Правда, у американской. К ней же впоследствии прибился и Евтушенко. Когда уже ловить здесь было нечего.

*
Для любых одинаково загнанных в подполье писателей идейные разногласия не существенны.

*
— Сталин не только был шестипалым, но и двучленным. Дифаллией это называется. Случается у ста человек в мире.
— Опять желтой прессы начитался?

*
Телевизор с его политическими шоу — бедствие для страны. Все рвутся красно говорить. А кто будет грамотно и не напоказ работать?

*
Мать и отец ушли — жизнь будто ужалась. Потому что своей, развернутой и полновесной, не создал? И то, что написал три с половиной десятка лет тому назад, застает вдруг еще более растерянным, чем прежде:

Ничего тревожащего вроде —
Все полно привычного значенья.
Вон отец и мать на огороде
Жгут ботву во мгле передвечерней.

Пасмурна осенняя погода,
Пасмурны задумчивые лица.
Дым над опустелым огородом,
Расстилаясь понизу, клубится.

Дым как дым — и сладок он и горек,
Прожит год — и дым плывет над пожней.
В приглушенном дальнем разговоре —
Ничего особенного тоже.

Бродит месяц в облачных просветах,
И звезда глядит из-за плетня.
Позову — и не дождусь ответа...
— Мать, отец, вы слышите меня?!

*
Василь Мысик в интерпретации одного харьковского литератора только и знал, что страдал от советской системы. И реализовался как поэт, разумеется, лишь частично и уродливо.
Но что сказал бы Мысик о сегодняшних реалиях для стихотворца, будучи скорее всего загнанным в свою двухкомнатную хрущевку и наблюдая оттуда, как из норы, за успехами неономенклатурных укрсучлитовских прощелыг. Где бы оказалось слово «Гесиода наших дней»? На какой помойке? Кто дал бы за него хоть копейку?
Столичные драчи-павлычки и те исчезли с горизонта. Даже Тараса Григорьевича теперь бы отправили в завуалированную ссылку. Дальше всяких аралов. Откуда голоса не подашь, хоть ты как будто и вот он, рядом.

*
Правда ли, что птицы не плачут и что волки не поют? Ряшенцев утверждает, что правда. В стихах утверждает. А в них «эстрадники» чего только ни скажут ради красного словца.

*
Поднятый указательный палец — признак лидерства, но если этот палец не жестко возносится пред вами, а вращается, как у N, то этот лидер почти ваш друг, ну и немного не сбывшийся лицедей.

*
«Деревенская» литература говорила с душой русского человека, да и человека вообще, любого; а у Морозова ее нет, этой души, или она чуть отморожена; ему бы только «дела», «прогресса». Но ведь есть и другие измерения бытия, другие ценности, нежели те, которыми этот критик нашпигован, как окорок чесноком. Еще один перестройщик? Герцен из Новокузнецка? Где пытаются ковать для России очередное новое счастье.

*
Девятнадцатый год живу в этом доме. И впервые за все время вдруг поздоровалась отстраненная алкоголичка с первого этажа. Правда, она уже в завязке несколько лет. Только курит как паровоз. Зауважала же и прониклась, наряду с некоторыми другими, после того, как попер матом слесаря, стучавшего в мою дверь, будто энкаведист в тридцать седьмом.
Слышно было на все пять этажей хрущовки. Не только его стук, но и мой мат.
И вот те, кто считали дядю ботаном и бумагомаракой, стали смотреть с опаской. И в то же время как-то теплее, что ли, чуть ли не с влагой во взорах. И в дверь больше не стучатся — в основном скребутся. И лишь по велицей надобе, а не по пустякам.
Конечно, это не все, что надо знать про человечество. Скажем, какому-нибудь пришельцу. Но букварные азы ситуация прописывает каллиграфически четко.

*
— Это ляхи, Жечь Посполитая внушили нам на многие века комплекс неполноценности.
— А может, просто разглядели в нас нечто характерологическое, чего там?

*
Если, по Крупину, католичество придумали «жиды» (у него этот термин в ходу без кавычек), чтобы разрушить православие, то они же, очевидно, породили и десятки сект, рыскающих сейчас по Харькову, по всей Украине, по той же России, которые вовек не примут католичество. Поэтому заходить надо не в лоб, а с разных боков, — так, видимо, считают мировые манипуляторы и стратеги.
— На всякого хитрого стратега найдется и тактик с винтом. Об этом Крупин не пишет?
— Как же, о нем, сидящем в Кремле, у почвенников все помыслы, на него все надежды. Очень, правда, призрачные. И, парадокс, они сами это понимают.

*
— Ясно, что вон тот или этот русский классик были бы за разгром, за поглощение Украины Россией, но я вырос и живу в одном духовном пространстве с ними. И отказаться от этого пространства не могу. Его мне никто не заменит. Не Андрухович же и Забужко. И даже не Франко с Лесей. Шевченко и тот открывается у меня только по большим поводам и всего на несколько страниц. А потом остается в сторонке от ежедневных и ежеминутных насущностей. Дайте мне симметричный культурный ответ со стороны украинских авторов — и, может, ситуация выровняется. Все просто, как говорит Михо, но, добавлю от себя, увы, невыполнимо. Такой вот цугцванг.
— Не забывай, что только твой личный, а не всеукраинский цугцванг.

*
— Читал еще в девяностые. Все равны у какой-то разновидности инопланетян. Получают достаточный минимум и рядовые, и руководители. А мотивацией к производительному, творческому труду служит любовь к ближним и Отечеству. У нас же за мысль о социализме, причем социализме с человеческим лицом, скоро срок будут впаивать, лишь бы паразитам жилось вольготно. «Неправильных» уфологов, говорящих о далеких, но подлинно высокоразвитых, то есть социально справедливых, цивилизациях, и тех заткнули. Ходу в СМИ им уже не дают, ты заметил?

*
— У этого областного зазнайки уйма недотянутых мыслей, лишь намеченных. Потому они и кажутся порой многозначительными. А доразвей и довыскажи он их — будет банальность, интеллектуальная неуклюжесть. Для меня это очевидно. Но он тертый калач — и старается недоговаривать.

*
— Любой духовно-культурный продукт из России, особенно в части альтернативной истории и ведического наследия, теперь, после развязанной войны против Украины, воспринимается как основанный на заведомой пропагандистской лжи и захватнических целях.
— Это тебе из состояния войны так видится. Ничего, рассосется.

*
Не знаешь, куда заброшен и вообще жив ли какой-нибудь имярек из твоего детства, но с тобой остается навсегда то, что ты помнишь. Об этом человеке, о тех днях.

*
— Устали и умерли, — шутит-глумится над убитыми украинцами пророссийский боевик. И передергивает затвор автомата на священника, которому дозволено гуманистами из «русского мира» забрать тела и блакитно-желтый прапор.

*
— Даже сегодняшний уровень свободы и демократии в Украине лишил титульную нацию доминирования в родном государстве. А если по призывам либертарианцев сюда хлынет цвет проворных ребят с Запада и Востока, если здесь устроят проходной двор и полосатую Америку? Ведь ни украинского языка, ни украинцев уже не будет! За то ли боролись, братчики из схронов?

*
— Только и разницы между, допустим, бедняком и богачом, что в последнего вселился более крупный бес.

*
Беспардонная, навязывающая себя всей украинской литературе безвкусица. Литературе, которая и без того была лишь на этапе здорового становления. Но сейчас отброшена с наработанных позиций в лучшем случае в экспериментальную, побочную нишу, в худшем — не назад, а в никуда.
— Что-то вроде «лимоновщины», расцветшей у нас с опозданием. А главное — изгаляющейся над реалиями и перспективами именно родной страны. В отличие от «прародительницы», которая отводила душу на прелестях чужеземной жизни. Ну и попутно не щадила красок на свое «я», понимая, во что угораздило ее вляпаться.

*
Пытаясь ломать и тем самым выковывая характер, Стуса воспитал и Донбасс, где он жил с раннего детства.

*
— За одну ночь написана Лесей Украинкой драма «Одержимая». И кому, скажите, захочется читать такое скороспелое произведение?
— Ну, «Двенадцать» Блока читают же.

*
— Белорус — русский со знаком качества. Так стараются польстить покладистому соседу иные московские «этноведы». Но белорус тем и удивителен для них, что является еще и немного европейцем. Если же смотреть из Азии, то он для «старшего брата» вообще недосягаемый образец, причем именно славянского, а не российского разлива.

*
Для единственной страны в мире Крым — остров. С материка — никак, только с моря. Для России.
— Надолго ли? Вот вопрос.

*
— Порой смотришь на себя будто из глубины будущих веков — и понимаешь, что радоваться не приходится ни прежнему себе, ни нынешнему. Да и вообще, будет ли она, эта радость? Запланирована ли в генетическом или эсхатологическом коде?
— Раз откуда-то да еще так себя видишь, значит запланирована.

*
— Выжали всё. При этом, если бы не значительные заработки перестроечного периода, пенсия была бы минимальной. Шик!

*
«В Раде согласились переименовать Днепропетровск в Днепр. Херсон напрягся».
Всего лишь пошутила жена известного мэра, а как сразу возбудились патриоты. Те из них, у кого сложно по части юмора.

*
Светлый отечественный старик в осеннем золотом поле. На фоне белесо-синих небес. Он для меня больше вмещает в себе, чем персонажи французских сюрреалистов.
Сказал это в Литинституте на экзамене по истории живописи — и препод Карабутенко поморщился. Весь из себя такой холеный молодой московский эстет. Хоть и с «хохлацкими» корнями. Сын известного переводчика с украинского.

*
А Еремин, профессор, признанный авторитет в области пушкиноведения, слушал, слушал на зачете мое бурчание по поводу философской облегченности поэзии «нашего всего» и вдруг с грустью суммировал:
— Вы не любите стихи.
И, наверное, был прав. Стихи в расхожем их понимании не люблю. Хочу чего-то недостижимо большего в них, мировоззренчески прорывного, а не просто разводов и художеств, пусть и самых ярких.

*
Лектор вещает не только с кафедры, но и словно с подмостков. То есть он еще и немножко артист. А учитывая, что год за годом играет один и тот же спектакль, ощущения свежести от его откровений — мизер.

*
Мэра Старобельска убили. Прямо во дворе горисполкома найден со смертельными ранениями. Ничего себе страсти в тихом городке после прошлогодних местных выборов! Свои, тамошние сводят счеты или далекие, столичные пугают неугодных?

*
Хоть бы камушек из нашего двора, хоть сухую веточку смородины.

*
— Все зашуганы войной и обнищанием так, что ничего уже не будут делать. А именно сейчас и нужен настоящий Майдан.

*
Русский язык учит ветвистому, английский — прямому, как столб, мышлению.

*
— Когда едешь на коне, помни, что конь тоже хочет на тебе покататься. А то и повыеживаться по всем правилам джигитовки.

*
Поощрять «Оскаром» социальные взрывы и «безумия» пингвинистому Западу не к лицу — и украинский документальный фильм о Майдане пролетает, как фанера над Лос-Анджелесом.
— То есть получает всего лишь печеньку?

*
Не с листа, на слух записал:

Все это полная югня.
Держитесь северо-востока!
И вас минует Запад-
                ня
И вам не нужная Марок-
                ка.

Правильно подозревают автора. Если, конечно, здесь под северо-востоком украинцу предлагается понимать Россию, а не Харьковскую область. Ведь перед нами дока скользких аллюзий и загадок.

*
Маломуж на секунду засоответствовал своей фамилии. Такой был представительный дядечка — и вдруг оказалось, что выступил перед телезрителями... в трусах. Сверху, конечно, имел нормальный прикид. Но прежде чем вскакивать и бежать по срочным домашним делам, надо было скайп отключить. И не полоснуло бы полосатое нижнее белье по глазам внимающего пипла.
Простят ли разведчику такой прокол в незнаемых недрах?
Пока в телевизоре его нет.

*
Знаете ли вы, что Россия на две трети находится в зоне вечной мерзлоты? Территориально. А метафизически — сами подумайте. Соотнесите с вашим личным чувствованием этой страны.

*
Солнце, между прочим, тоже чихает. Как и человек.
— Значит, не на всех и вся. Если брать нормального человека.

*
Жизнь одна.
Одна?
И жизнь ли?

*
Все люди — братья.
Это не лозунг, не насмешка, не троллинг.
Это правда, братья.

(Из книги: Ковалевский А. В.Порох и метан: Стихотворения. Эссе. Дневниковые записи / А. В. Ковалевский. Харьков: Факт, 2017. 448 с. (С. 230–255))