Софья Потоцкая. Сборка

Софья Потоцкая – проданная
                красавица

Предисловие

Мораль и чувства – два понятия,
Разнятся испокон веков,
Друг другу шлют они проклятия
Как будто – это бой богов.

Полов влечение друг к другу,
Природы дух – неукротим,
Иметь ли друга иль подругу,
И сей процесс – необратим.
…………………………..
Природой чувства все даны,
Мораль, как порваны штаны,
В них ходят люди всех веков,
Всех стран и всех чинов, родов.

Мораль с природой – вся в борьбе,
Веками спорят, кем быть лучше,
Но как нам всем и мне, тебе
Шагать по жизни всей кипучей?

1

С помпезностью вершилась встреча
Из Турции – посла страны.
Неслись из пушек залпы речи,
Конца победного войны.

Нет, не войны, а просто встреча,
Встречал майор Иосиф Витт,
Где, кроме пушек, «громкой речью»
Гусарский эскадрон блестит.

Блестят вверх поднятые сабли,
Блестят гусары красотой,
И лишь ничтожно малой каплей
Багаж виднелся не простой.

В совсем изодранной одежде
И с гривой чёрных их волос,
Не знавших мыла, гребня прежде;
У всех лишь вызвавший вопрос.

Сидевших девочек-подростков,
На сундуках, тюках, узлах,
Сошедших с корабля подмостков,
Забытых словно впопыхах.

Сидели молча, равнодушно,
На всю взирая суету,
Свою судьбу ждали; послушно,
Вступая с жизнею в борьбу.

Живя мужскою жизнью полной,
Не видел он в греховных снах,
Для всех мужчин красы убойной
В их южно-греческих чара;х.

Что есть такое чудо в мире,
И, невзирая на их вид,
Глаза открывши даже шире,
Двух замарашек он сверлит.

Забыв посла, его всю свиту,
Забыв лихой свой эскадрон,
Так въелись в мозг Иосе Витту,
Что он покоя был лишён.

На званом ужине у гостя,
Где много выпито вина,
Звучало множество где тостов,
Но знать хотелось всем сполна.

Что за живой багаж привезен,
Зачем, кому иль для чего,
А Лясопольский был любезен,
Не скрыл секрета своего.

Купил у матери двух дочек,
Дешёвой, бросовой цене,
Их королю в подарок хочет
Отдать на радостной волне.

Король, Стани;слав Август, польский,
В пылавшей страстею к нему,
Второй Екатериной, русской,
На трон взошедший потому.

В делах альковных демократом
По жизни слыл в те времена,
Простолюдинок, аристократок
Любовью награждал сполна.

А потому посол стремился
Коллекцию пополнить дев,
Его король бы насладился,
Их красоту в душе воспев.

2

Остались девочки в России,
В едва заметном городке,
Купил Иосиф от стихии,
Но вред нанёс своей судьбе.

Витт сделку золотом оформил,
Довольным был и сам посол,
Свою судьбу Витт в прок заполнил,
Не ведал в ней родить прокол.

Не мог он упустить и случай,
Пополнить личный свой гарем,
Свою судьбу, считая лучшей,
На зависть в королевстве всем.

Сын городского коменданта,
Имел Иосиф некий стаж,
В делах любовных – пуд таланта,
Не раз в Варшаву был вояж.

И там, у тамошних прелестниц,
Он был успешный ученик,
Вкусил и красоту чудесниц,
А, в общем, в их искусство вник.

Сначала пристрастился к старшей,
На вид пятнадцать деве лет,
С учётом статуса и каши,
Вершила женский свой обет.

Не долго длилось увлеченье,
Прискучили утехи с ней,
Решил продолжить наслажденье –
София явно красивей.

Но, вопреки всем ожиданьям
И духу названных рабынь,
Она отвергла притязанья,
Тем самым как бы вбила клин.

Не быть любовницей простою,
Не быть гаремной красотой:
«Поскольку я чего-то стою»,
Быть настоящею женой.

Отвергла посулы, угрозы,
А ей всего тринадцать лет,
Вид распускающейся розы,
Хранит её от всяких бед.

Бойка, настойчива, сметлива,
Познала «вражьи» языки,
Уже красой своей счастлива,
Живёт – рабыне вопреки.

Манерой ловко одеваться,
С неподражаемой красой,
Её всем видом наслаждаться,
Смотрелась вовсе не простой.

А светской барышней из знатных,
Остыл к рабыне в ней и след,
Боец проснулся в деве ратный,
Он сохранил её от бед.

Уставший от осады «воин»
И покорённый красотой,
Он стал желанием столь беден,
Что проиграл с красоткой бой.

Он обвенчался с юной Софьей, (1779)
Взяв католический обряд;
Сестру её с большой любовью
В турецкий «записал отряд».

В семье отца же, коменданта,
Взорвался будто бы снаряд,
Отец стал, как комедиантом,
Приняв в семью столь страшный яд.

Турецкая невестка – шлюха,
Венчанье скрыли от отца,
В семью нагрянула разруха,
Жди репутации конца.

Метал и молнии, и «громы»,
О, если прежде знал бы Витт,
Не избежать младым погрома,
Отцовским гневом сын был сыт.

Друзья пытались успокоить,
Ему сказав, что пан посол,
Себе девицу вёз в покои,
Жениться был такой посыл.

Гречанка знатного ведь рода,
Французский содержал посол;
Легенде Витт не «подал хода»,
По-прежнему, отец был зол.

Но вдруг случилось словно чудо,
Уже законная жена,
Предчувствуя в дальнейшем худо,
И счастье отстоять полна.

Решила штурмом взять ту крепость,
В лице строптивого свекра,
Рискуя совершить нелепость,
Пошла в атаку, «на Ура»!

Пав на колени перед Виттом,
Сумела подобрать слова,
Где в их сплетение нехитром,
Не по годам и голова;

Сумела расписать все чувства
Взаимной с сыном их любви,
При чём, так искренне, искусно,
Что это чувство – в их крови.

В конце концов, вояка сдался
На милость женской красоте,
Он с Софьей просто обвенчался,
Отдав дань юной простоте.

Чрез две недели от венчания,
Прощает сына старый Витт,
И просит бога ниспослания,
Пусть жизнь их счастьем осветит.

Он тронут был её поступком:
-- Встань, милая – так хороша!
Не удивлюсь я сына «зубкам»,
Ворвалась к нам, а не вошла.

-- Прощаю и благословляю!
Но, непреклонна Витт, мадам;
-- Я с ней общаться не желаю,
Пренебреженье ей воздам.

С надменной мамой-комендантшой
Не стала наводить мосты,
К отцу, мужчине – путь кратчайший,
А к ней – не скрыла и вражды.

Не пережила мать позора,
Слегла с венчания в постель,
Невестки чтоб не видеть взора,
Зачем ей «этака пастель».

3

Чрез год, прошедший после свадьбы,
Собрались юные в Париж,
Увидеть свет, себя подать бы
И заиметь потом престиж.

Но сей вояж весьма опасен,
На прочность держится ль союз?
«Иль он лишь тонким слоем смазан»,
Любовь не выдержала груз?

Парижский груз тяжёл, азартен,
Заманчивых в нём много дел,
Париж развратом слишком знатен,
Веселье – основной удел.

Везти красавицу-подругу
В столицу Франции Париж,
Её отдать подобно другу,
Иль ты за ней не «углядишь».

Сам Витт не блещет красотою,
Фигурой слишком мешковат,
Лицо испорчено судьбою,
Нос сплюснут и чуть большеват.

К тому же – и кривые ноги,
И ростом выдался он мал,
В манерах – многие пороки,
Медвежьей удалью страдал.

Неловкостью во всех движеньях,
Солдата шуточки – глупы,
Всего изъяны поведенья
И перлы прочие толпы.

Попавши в общество не бедных,
Не должен вызывать их смех,
Манерам и привычкам вредным,
Не дать им повод для утех.

Там царствует всегда любезность,
Любой поступок оправдать,
Там в моде ложь и вся помпезность,
Себя умение подать.

Двумя, где даже золотыми,
Звенят как будто – дюжин две,
Духами очень дорогими
Смердят, хотя почти – на дне.

Иль запах пороха пленяет,
Иль вместе – пороха, духов,
И тем мужчину возвышает
Среди обычных всех голов.

И склоки, распри и дуэли
Из-за прекрасных глазу дам,
Которых бы иметь хотели,
Им, отдавая дань годам.

Майор не ведал этой жизни,
Ведь Польша – это не Париж,
В глухом краю его отчизны
Царил совсем другой престиж.

Он думал просто о прогулке,
Отдать, как словно моде дань,
И свадьбы шум казался б гулким,
Забыть на время глухомань.

Как путешествие от свадьбы,
Узнать, почувствовать тот мир,
Расширить кругозор их как бы,
Вдохнуть там жизни эликсир.

А что же думала София,
Собравшись с мужем в дальний путь,
Иную встретить там стихию,
Возможно, просто в ней вздохнуть.

Вкусить столичной жизни светской,
Всю чувствуя свою красу,
И с жизнью женщины, не детской,
Наполнить женскую мечту.

Сменить и обновить наряды,
Пополнить дамский гардероб,
Вкусить манер столичных яды,
Их жизни, набирая проб.

Париж «штампует» женщин в Женщин
И этим славен до сих пор,
Хотя соперников не меньше,
Уже ведут с ним насмерть спор.

В те времена столицей мира
В весельях, модах, нравах слыл,
В нём слабый пол роль эликсира,
Себя, как новшество, открыл.

В нём женщина, как та пружина,
Что движет всё и правит всем,
Она, конечно, и причина
Любви, дуэлей, слухов тем.

Как сила высшего порядка,
Царицей мыслей и идей,
Она – удобренная грядка,
На ней цветы всех красивей.

Пред ней склоняют все колена,
Икона – молятся пред ней,
Она – источник даже плена,
Она – мужчине всех родней.

И все иллюзии, молитвы,
Экстаз религии, мечты,
Она – источник жизни битвы
И заполняет все умы.

Об этом думала, мечтала
София, девочка-жена,
Свои наряды собирала
В дорогу, счастием полна.

4

Они – в Париже, бросив якорь,
Невзрачный, постоялый двор,
Где всё внутри и вне – не сахар,
Где по утрам – и шум, и спор;

Торговок ругань из-за места,
И кухня скверная при том,
Где, и самим признаться честно,
Во всём был плох и сам их дом.

Несчастный вид имели платья
Красавицы-супруги Витт,
Они, как символ для ненастья,
Покрой провинцией был сшит.

Уродством выглядят наряды,
И только взоры всех мужчин,
Она ловила и тем рада,
Не вникая в род и чин.

Её и грело это душу,
И мысли счастливо текли,
Провинциальную развеяв стужу,
К веселью, в общество влекли.

Блистало общество столицы,
Где женщина – царица в ней,
В Париже есть где веселиться,
Подряд в году все триста дней.

Мужчины – воины за женщин,
За них – готовы и на всё,
Любой барьер иль больше, меньше,
Иметь бы только лишь её.

Соперник – это, иль – отвергнут,
Иль что другое на пути,
Игры все правила здесь меркнут,
Позор – с того пути сойти.

Тогда – она, как та царица,
Дурнушка – дева красоты,
Глупа – но остроумной «чтится»,
Тихоня – ангелом мечты.

Ей можно всё и всё прощают,
Закон галантности в ходу,
В ком добродетель – обижают,
Хотя они во всём соку.

Спать с мужем – пошло и банально,
А те, кто любит всё ж жену,
Тайком в её крадутся спальню,
Не стать посмешищем в быту.

Любовник – не один, а боле,
Как новой нравственности – гимн,
В плену лишь женской воли-доли,
Бывает, что и не терпим.
 
Но лишь сознанье обладаньем
Красивым знатным мужиком,
Даёт ей в обществе признанье,
Достойной – в свете игроком.

Конечно же – игра не даром,
Оплаты требует любовь,
Хотя – бывает «с лёгким паром»,
Не нужны деньги, а – лишь «кровь».

С понятьем «кровь» -- экстаз в слиянии,
Лишь наслаждение важно,
А в остальном – всё без внимания,
Как будто это так должно.

Жена, иль муж, или любовник,
Изменой – счастливы, горды,
Чем больше, кто в любви паломник,
Не осуждают их следы.

Наоборот, они – герои,
Деянья их – на всех устах,
Играть стремится каждый роли,
Любви на жизненных верстах.

Понятье ревность – не разумно,
А в моде – жадный поцелуй,
При этом вовсе и не трудно,
Как говорят, «заплыть за буй».

Его свершить не лишь губами,
А волю дать и язычкам,
Возможно, чтобы между Вами,
Коль вам понравится мадам;

С ней испытать и наслажденье,
Не заглушать природный зов,
И это чувство вожделенья
Сохранять, как жизни кров.

Вся жизнь должна быть долей счастья,
Из чувств всех – только зов любви,
Она разлиться яркой мастью
Должна у каждого в крови.

Вы спросите, так что за нравы,
Измена, флирт, а в чём любовь?
Хотите быть вы в чувствах правы,
Играть лишь нравственную роль?

5

Порядочность, мораль земная,
Её придумал кто же нам,
Он чувствами пренебрегая,
Удар наносит по мозгам.

Мораль, как верность, добродетель,
Коль не приносит счастья нам,
Какого ж чёрта их радетель
Не даст разгул твоим годам?
 
Софию ночью под храп мужа,
Похоже, в плен загнал вопрос,
Неясность, даже просто стужа,
Рождали мысли, чтоб он рос.

Её с мужчинами все речи
Всегда кончались парой слов:
«Я был бы счастлив нашей встрече…
Поймаем счастья мы улов»?!

Все новые её подруги,
Какими наградил Париж,
Упрёки в скромности, недуги,
Ей навязали, приписали:
Её назвав, «пуглива мышь».

-- Ну что же, глупая ты крошка,
Совсем свою закрыла грудь,
Должна быть видна хоть немножко,
В одежде чуть смелее будь.

Не бойтесь, милочка, природы,
Она нам подарила грудь,
Она – для женского лишь рода,
Сокровище – в ней наша суть.

И наставленья, уговоры
Над ней вершились каждый день,
Успеха ей сулили горы,
Когда свою покинет лень.

А лень – себя продвинуть в люди,
Её краса лишь в том залог,
Одеться модно и – всё будет,
Переступив стыда порог.

Но понемногу лень спадала,
Не прятала свою красу,
Но что-то в ней ещё застряло
И тем держало на весу.

Она в науке страсти нежной
И не спешила всё познать,
Сдержали факты жизни прежней,
Где в том виной была и мать.

Стамбульские засели сцены
Довольно прочно в голове,
Где мать за них просила цену,
Оставить девочек в беде.

Где мать пыталась заработать,
Мужчин хватала за рукав,
Им предлагая дочек про;дать,
Совсем всю совесть потеряв.

Бывало, обратив вниманье,
Прохожий щупал дочек грудь,
Они ж, без смысла пониманья,
Руке отталкивали путь.

Но мать ворчала: «Им так надо», --
И потная в жару рука
Скользила по груди у чада,
Сосочки щупая слегка.

Иной раз задирала юбки,
Обзору прелесть их даря,
Показывая даже зубки,
Надежду на успех тая.

Но их не брали, браковали,
Худыми выглядел товар,
И сёстры от всего страдали,
За что им в жизни этот дар?

Боялись раздавить на ложе,
И прежде те, кто с животом,
Кому пора «рожать», похоже,
Товар оставив за бортом.

Но здесь, в Париже – всё другое,
Совсем другой на тело взгляд;
Она казалась неземною,
В ход красоты пуская яд.

Ещё мешали ей и тряпки,
Манеры – не на высоте,
А остальное – всё в порядке,
Она – девиз по красоте.

Муж не спешил менять наряды,
Их стоимость столь велика,
Бюджет взрывает, как снаряды,
Жена же – подождёт пока.

Одалживая туалеты,
Всё более входя во вкус,
И выполняя все советы,
Избавилась от клички «трус».

Всё чаще стали приглашенья,
С протекции знакомых дам,
В дома богатых, с положеньем,
Для Витт Софии, как мадам.

Всё боле знатные партнёры
Свершали танцы с Софой Витт,
Где всех присутствующих взоры
Пленяли красота и вид.

На празднике у принца Конти
От грёз кружилась голова.
Она вращалась словно в спорте,
Победу одержать должна.

Изящество и всё богатство
Сразили бедную Софи,
Она попала словно в царство,
Что выросло ей на пути.

Колонны мраморные в залах,
Все в злате, бронзе, серебре,
Фонтанов и больших, и малых,
И дань там отдана воде.

Лужайки, парк, сады, озёра,
Гондолы бороздят их гладь,
В них дамы-гости, как узоры,
Всю водную покрыли пядь.

Барашки бродят по лужайкам,
С бантами словно на парад,
И лебедей в озёрах стайки,
Пастушек – небольшой отряд.

В нарядах живописных, чудных,
Причёски, как у знатных дам,
В своих нарядах слишком скудных
Испытывала Софья срам.

Вся утончённая здесь роскошь
Забрала Софью словно в плен,
Где взять богатств такую мощность,
Она ж – в плену семейных стен.

Не выбраться ей вверх, на волю,
И чем разрушить крепость стен,
Неужто ей влачить ту долю,
Что ей сулил семейный плен.

6

От всех мужчин была в восторге,
В сравненье с ними Софьин муж,
Всем видом, вкусом стал ей горьким,
Порою ей казался чужд.

У всех – красивая причёска,
Длинны, завиты волоса
И пудрой «смочены» для лоска…
Звучат так нежно голоса…

Перстне;й сияние на пальцах,
Банты в шелках на башмаках,
Изящество движений в танцах
И нежность с крепостью в руках.

Банты в манжетах панталонов,
В речах любезность без конца,
Жилеты красивейших «тонов»,
И обаяние словца.

Попытки всех её партнёров,
Увлечь словами, соблазнить,
Сулить ей наслажденья горы,
Тем самым так её пленить.

Всё породило в ней сознанье
Неотразимости своей
И привлекало к ней вниманье
Мужчин и женщин, всех людей.

И даже женский свет Парижа
Её отметил красоту,
В ней стал залог её престижа,
Ей всю прощая простоту.

Художник, признанный всем светом,
И портретист мадам Либрен,
Имела цепкие приметы
Красивых брать портретом в плен.

Глаз положила и на Софью,
Признав красивее всех дам,
Она прониклась к Витт любовью,
Не отступая ни на грамм.

Её же сказочному счастью,
Как дар природы – красотой,
Не суждено придать участью,
Собрались Витты все домой.

Отъезд подвигли две причины,
Одна – беременность мадам,
Ей большей не было кручины,
Как дань отдать её рода;м.

Фигурой Софья располнела,
Но всё же, появлялась в свет,
Своей красой она посмела
Наследнику смотреть ей вслед.

Неплохо было для начала,
Успех, добыча – недурны,
Но вот живот – ей подкачало,
Все шансы сделались больны.

В конце концов, родился мальчик,
Иваном назван был сынок,
Веселью вновь открылся ларчик,
Опять муж будет одинок.

Второй причиной боле важной,
Отец потребовал отъезд,
Он болен был и полон жажды,
На сына возложить насест.

Пришлось Париж покинуть паре,
С досады Софья – вся в слезах,
Два года подвергалась «каре»,
Успех летел на парусах.

Но согрешить и не успела,
Её тянуло танцевать,
Перечить мужу не посмела,
Одежду модную собрать.

Единственным ей утешеньем,
Сумела робость побороть,
Жила лишь светским наслажденьем,
Познав в руках мужскую плоть.

За годы жи;тия в Париже
Возрос её весь «капитал»,
К любви, интригам стала ближе,
Её красой он нарастал.

Иосиф не был столь богатым,
Достойно содержать жену,
За всё в Париже выше плата,
И он в деньгах сидел в плену.

А ей семнадцать лет минуло,
Она – жена в расцвете лет,
Её на жизнь давно тянуло,
Но не у мужа, а где – свет.

Она отбросит все сомненья,
Найдёт, кто купит красоту,
Природа дарит увлеченья,
Она найдёт свою судьбу.

7

В их старом комендантском доме,
Вернувшись в Каменец- Подольск,
В засевшей по Парижу моде,
Ему придать решила лоск.

Ей титул первой местной дамы,
Безаговорочно вручён,
Шляхта при виде этой павы,
Был каждый красотой сражён.

Счастливчиком иметь красотку
Не мог похвастаться никто,
Нужна повыше Софье сопка,
Она всё метит высоко.

И даже званье комендантши,
Уже пост этот занял сын,
Ей представляется упавшим,
Обидным, мелким словно чин.

Их тихий, серый городишко,
Мощёных улиц в нём – две-три,
Кругом невзрачные домишки
И лавки с тряпками внутри.

Торговцы – толстые армяне,
И крепости невзрачный вид,
Подобен град какой-то яме,
Где жить красотке – даже стыд.

К тому же – муж неинтересный,
Не ценит Софьи красоту,
Обмякший он, чиновник бедный,
В ней вызывавший зевоту.

Стоявшим к русским на границе,
Прекрасный обратился взор,
Где можно было веселиться,
Не навлекая и позор.
 
Внимая слухам, генералы
Галантны тоже, как француз,
Запасы золота – не малы,
Им не мешает этот груз.

Платили щедро за секреты,
Особенно сановных лиц,
Людей из высшего всех света,
Любых известных ей столиц.

И к красоте и обаянию,
Решила тайны прилагать,
Своих походов в оправдание,
Всю важность тайн тех передать.

Причин уехать было много,
К примеру, с мужем – нелады,
Жену он бьёт и держит строго,
Как будто лошадь за узды.

Скареден, нуден, ласки грубы,
Весельям положил конец,
Жене во всём он «скалит зубы»,
А, в общем, просто, как подлец.

Конечной целью всех вояжей
Избрала Софья Петербург,
Попасть в него, мы прямо скажем,
Проделала огромный круг.

Явиться в Русскую Пальмиру
Решила с массой разных тайн,
Сначала – как вояж по миру,
Узнать, другой чем дышит рай.

Сначала побывала в Вене,
Затем направилась в Стамбул,
В них пребывая, как на сцене,
Втянулась в тамошний разгул.

Не забывала и о главном,
«Мотала с жадностью на ус»,
О всех словах, о самом важном,
Развивая к тайнам вкус.

С послом французским Шуазелем,
Знакомству тесный дав приют,
Не забывала и о деле,
Где во дворцах все тайны «шьют».

Её вращенье в высшем свете,
С верхушкой тесная вся связь,
Загадочные вскрыли сети
Интриг, где царствовала грязь.

На поприще политинтриги,
Осведомленья тайной дел,
Ум Совьи «добывал ковриги»,
Слыл изворотлив, даже смел.

С запасом разных тайн, секретов
Она явилась в Петербург,
Где к этим тайнам, как к предметам,
Для государственных услуг;

С большим прониклись пониманьем,
Скорей всего – цены им нет,
Екатерина с обожаньем
Восприняла всех тайн «сонет».

И, как итог: краса-гречанка,
Подарок щедрый отхватив,
Земли угодья, как огранка,
Её красу вновь осветив.

Ей – в личное навек владенье…
К тому же, петербургский свет,
Не отставал в делах веселья
От Парижа тех же лет.

Российские аристократы
По части женской красоты,
Слыли; не менее «богаты»,
Утолять свои мечты.

Красотка Софья, как алмазом,
Сверкала среди светских дам,
А с императорским приказом,
Особый добавлялся шарм.

Обласканная высшей властью,
Невероятной красоты,
Она, со всей присущей страстью,
Достигла в свете высоты.

Мужского общества когорта
Её тащила нарасхват,
Средь дам считалась высшим сортом,
У русских тоже жил разврат.
 
Не меньше, чем в ином Версале,
Ценить умели красоту,
При этом, не было печали,
Отдать высокую цену.

Но, кроме чувства красоваться,
Стремленья вырваться наверх,
Хранила чувство попытаться,
Мать отыскать без всех помех.

Родительского зла на помня,
В Стамбуле отыскала мать,
Простила ей поступков «комья»,
Что мать сумела ей создать.

Ей обеспечила свет жизни,
При этом, старость не забыв,
Возможно, вспомнить об отчизне…
И из Стамбула вновь отбыв.

На этот раз осев во Львове,
А ненавистный Каменец,
Навек покинуть наготове,
В любой свой жизненный «венец».

Венец, в том смысле, жизни лучшей
Найти, добиться красотой,
Путём всей праздности кипучей,
Но, в общем, жизни не простой.

Подарок русской императрицы,
Успех в России у мужчин,
Подви;г и большего добиться,
Иметь другого мужа чин.

Богатство, в свете положенье,
(Концерт, веселье, танцы, бал),
Ума и сил ждёт приложенья,
В чём аппетит бы не страдал.

Но вот беда – муж объявился,
Возврата требует домой,
Разлукой с ней он натерпелся,
И муж, и сын – ей дом родной.

Решился он за ней поехать,
Самой ей не собраться в путь,
Развеять в прах её утехи,
Гулящую – в семью вернуть.

Так, супротив её желания,
Угрозам мужа, как главы,
Она, предчувствуя заранее,
Семейной жизни остроты;

И в сердце с чувством отвращения,
Стопы направив в Каменец,
В душе росло сопротивление…
Дай бог, что это – не конец.

А лишь мгновенная уступка,
Уступка мужу и семье,
Бывает в жизни как бы пробка,
Как содержание в тюрьме.

Душа охвачена тоскою,
Ей нужен общества весь свет,
С начинкой вовсе не простою,
Где в нём вращался бы лишь цвет:

Министры, маршалы и выше,
И не гнушаясь первых лиц,
Добраться ей до «самой крыши»,
Но не упасть с неё и ниц.

Король и царь, и император
Ей тоже были по плечу,
Её краса – катализатор,
Где каждый может быть в плену.

8

Теперь мы видим героиню
И не в столицах, на войне,
Где продолжает ту же линию,
Не в обществе, а лишь – во вне.

Уму, прозорливости Софьи
Нам надо должное отдать,
Повадки выросли в ней волчьи,
В войне решила побеждать.

Карьеры «лепят» под гром пушек,
Не под чирикание птиц,
В тиши походных тех теплушек,
В кругу главенствующих лиц.

В турецкой крепости Хотине,
Она – в осаде русских войск,
Гремели пушки по кончине,
Средь турок, наводя в ней «лоск».

Поняв всю безысходность битвы,
Турецкий маршал, их паша,
На острие танцуя бритвы,
Решил, что сдача – хороша.

Согласие их войск на сдачу
Послал депешей русским в штаб,
Для лично Салтыкову, графу,
Сохранить всей «жизни скарб».
 
Просил три дня ему дать срока…
Фельдмаршал этой просьбе внял,
Хотя к обстрелу столь жестоко
Готовым быть он приказал.

Потёмкин был тем недоволен,
Он – главным там в ту пору был,
Столь простодушным, недостойным…
Военный Салтыкова пыл.

Три дня прошло, но штурм отложен,
Ещё текли за ними дни,
А к сдаче шаг паши был ложен,
Обманом пахло здесь сродни.

В военном лагере скрыть тайну
Довольно трудно, много глаз,
Ещё замечено, чуть ранее
И словно это – напоказ;

Курьер фельдмаршала всё чаще
Роскошный покидал шатёр,
Ему скакать как будто проще
В Хотинску крепость, на простор.

Полученные в ней депеши,
Передаются в руки той,
Кто одолел так ловко бреши,
Пленяя графа красотой.

Мы все, конечно, догадались,
Красотку звали Софья Витт,
Уже потом, как разобрались,
Секрет был тщательно сокрыт.

Депеши важного значенья
Есть переписка двух сестёр,
Что повлияла на решенье,
Турецкий сохранить «шатёр».

Точнее, отложить осаду…
Жена паши – её сестра,
Хотя граф испытал досаду,
Но бесподобны вечера

И ночи обладанья Софьей…
Расстаял генеральский пыл,
Пленён был граф её любовью,
К осаде крепости – остыл.

Но понимал, штурм неизбежен,
Откладывал со дня на день,
Потёмкин был, конечно, взбешен,
Не понимал, какая тень

Затмила ум у Салтыкова,
Ведь рисковал он головой,
Победа же почти готова,
А он тянул, давал отбой.

В конце концов, та крепость пала,
И пушки в этом помогли,
Расплата графа ожидала,
Она маячила вдали.

Нам не известно оправдание,
Смягчит Потёмкина ли гнев,
Но в ожиданье наказания,
Заткнул бы пасть всесильный лев;

Послал к Потёмкину он в лагерь,
Конечно же, красотку Витт,
Светлейший слыл отличный егерь,
А женский пол – ему привит.

Он сразу оценил подарок,
Не меньше женщин знал, чем звёзд,
В какой из них свет был столь ярок,
Его не волновал вопрос.

Отдал он должное подарку,
Фельдмаршала оценен вкус,
Возможно, «выпил он и чарку»,
Иль пригубил, смочив лишь ус?

Забота – лишь о государстве,
И он – не старый ловелас,
Хотя в его замашках барства,
Так явно признавался ас.

Признав всю ценность он подарка,
Решил, как с этим поступить;
Какая польза будет ярка,
Куда подарок приложить?

На редкость умная красотка
И проницательна, хитра,
Её кочующую лодку
На нужный путь толкнуть пора.

Пусть будет польза для России,
Удачный знал её дебют,
В другом, чтоб избежать стихии,
Враги где козни вечно шьют.

Войною с Турцией объята,
России было недосуг;
А Польша – не была столь свята,
Её нельзя назвать и друг.

О чём шушукаются в Польше,
Что замышляет наш сосед,
Какой нам вред подарит больше,
Чем было раньше с Русью бед?

Не ставя никого в известность,
И даже «матушку свою»,
Уповав на Софьи честность,
Испытать её в бою;

В бою невидимого фронта,
Агентом в Польшу отослал,
Узнать все планы польских контра,
Давно Светлейший их желал.

Особых сведений от Софьи
Потёмкин ожидать не мог,
Любая малость, даже капли,
Могла понять всех дел итог.

Под видом «старой» комендантши
Бог весть какой-то там дыры,
Не первые свершая марши,
В Варшаву двинула стопы.

9

Известны отзывы эпохи
О том, как проходил визит,
Дела её не были плохи,
Её успех во всём сквозит:

«Красива, как богиня Грида,
Одежды разные на ней,
Они – то греческого вида,
То европейских всех людей.

В восторг всех приводила дева,
Теснились толпы, лицезреть,
От небылиц о ней напевы
Шляхты трещала вся их сеть.

Её увидев, граф Потоцкий
Попался сразу деве в плен,
Он словно юноша кадетский
Влюбился страстно, сделав крен.

Хотя и молчалив, серьёзен,
Надменность, страсть боролись в нём
В любви к стране, считался грозен,
Её считал, как свой он дом».

Потомок древнего он рода,
Помещик и аристократ,
Его столь важная порода,
Он королю как будто – брат.

Поборник интересов Польши,
Борец за суверенитет,
Имел он интерес и больший,
Возьмёт ли верх какой «квартет»?

«Квартет ли русский» шля;хты польской,
Сторонники ль своей страны,
Ему же стать на путь столь скользкий,
Мешает чувство остроты.

Есть ли гарантия в той смуте,
В своей стране хранить престиж,
Понять намёком дали сути,
Сосед Россия – это лишь.

Она – единая опора,
Но он боялся сделать шаг,
И схлопотать друзей укора,
За русский выбор, как вожак.

Считать предателем бы стали,
К победе ль это приведёт,
Какие вновь воскреснут дали,
Страны ли будет патриот?

Неважными те были вести,
Что разузнала наш агент,
Желала Польша только мести,
России подарить презент.

Король был к ней недружелюбен,
Холодный дарен ей приём,
Враждебность славил словно в бубен,
Лишь независим был бы дом.

Отчёт Потёмкину привезен,
В Очаков снова возвратясь;
Иосиф Витт опять был взбешен,
Как будто сброшен был он в грязь.

Он бросился вернуть супругу,
За что уволен королём,
Потёмкин выручил услугой,
Ему «подарен новый дом».

Как ублажать мужей подобных,
Светлейший князь, конечно, знал,
Муж был одним из неудобных,
Делам амурным всем мешал.

На русскую он Витта службу
Принял, дав званье «генерал»,
И, продолжая с мужем «дружбу»,
В Херсон командовать послал.

Совет дал другу на прощанье,
Не ездить, где не нужен он,
Усвоил друг то пониманье,
Хотя морально был сражён.

Судьбе он быстро покорился,
Херсона новый комендант,
Нисколько и не устыдился,
Взяв «отставной мужик», мандат.

Поскольку, всё же, был мужчина,
Красоток местных привечал,
Не столь красивых, но для чина
Вполне хватало тех начал.

10

Очаков град застрял в осаде,
Война катилась чередой,
Потёмкин битву дал досаде,
Почти такою же войной.

Во всех кампаниях военных
Он не держал себя в плену,
Свой штаб не содержал за пленных,
Вовсю используя войну.

Осады или передышки
Всей жизни не мешали цвесть,
Где всей энергии излишки,
Как уготована, «вся месть».

Та месть – как праздник развлечений,
Необходим натуре всей,
Как можно жить без увлечений,
Одна другую – красивей.

Как улей, как гарем, Светлейший
Собрал красавиц вкруг себя,
Из них создав интим теснейший,
При том и каждую любя.

Созвездие графинь красивых
И Софья Витт средь них – маяк,
Плеяда вся настолько дивных,
Что глаз не оторвать никак.

Но где же быть всем развлеченьям?
В шатрах, палатках – не резон,
Зачем же подвергать мученьям
Блестящий женский гарнизон.

В земле, в очаковском предместье
Прорыта галерей вся сеть,
Достойны по размерам чести,
Назваться залами, как есть.

Затянуты коврами стены,
И – мебель словно во дворцах,
По подземелью будто вены –
Чреда растений во кадка;х.

Но не простых, а экзотичных;
И музыки – сплошной набор,
Балы и празднества – привычны,
Артисты – просто на подбор.

И маскарады, и концерты
Свершались частой чередой,
И все военные эксперты
Веселья схвачены волной.

В роскошном цветнике красавиц
Звездой блистала Софья Витт,
У дам всех вызывая зависть
Её прекрасный зная вид.

Великолепный князь Тавриды
Ей комплементов слал поток,
Скорей всего, имел он виды,
Сорвать, в конце концов, цветок.

Скрывалось что же всё за этим,
Судьбою не дано нам знать,
Одно лишь с вами мы отметим,
Он Софье не давал скучать.

Дарил подарки дорогие,
«Бал кашемировый», как фон,
Где гости – просто «золотые»,
Завоевала Софья трон.

Дам пару сотен приглашённых
На тот великолепный бал,
Подарком были награждены:
Из «кашемира шаль» -- им стал.

В то время – дорогой подарок;
Из них – красивейшая шаль,
Царице бала – кто так ярок,
Тому отдать было не жаль.

Софи провозгласил царицей,
Веселье взяло лагерь в плен,
Всем там пришлось повеселиться,
Средь земляных его всех стен.

И принц де Линь, и князь Нассау,
И Понятовский, граф Анссас,
Воздали балу «громку» славу,
В нём признавая высший класс.

Охотников взглянуть на чудо
Нашлось огромное число,
Прибывших невесть кто, откуда,
Каким их ветром занесло?

И делегации из Польши,
И офицеры-молодёжь
С Европы, их всех было больше,
Потоцкий – он же польский вождь.

11

Для Софьи Витт всё стало ясно,
Блистательно сыграла роль,
Своей красою столь прекрасной
Потоцкому уняла боль.

Своим наигранным кокетством,
Как политический агент,
И всем известным женским средствам
Нашла спасительный момент:

Принять условия России,
Шепча ему слова любви,
Покончить с польскою стихией
И избежать большой крови.

Рисуя будущее счастье
Отечества, а самого,
Главою в Польше стать у власти –
И есть условье таково.

В стране быть первым гражданином,
А, может быть, и королём,
Достойным стать народа сыном,
При том с красоткою – вдвоём.

Потоцкий пал к мадам в объятья,
С гречанкой означал союз:
Теперь Россия с Польшей – братья,
А он в игре – заглавный туз.

Его престиж, как глас народный,
Итогом стал союза акт,
Конфедерации «свободной»,
Как между странами – контракт.

Под наблюденьем Екатерины,
По акту – передел страны,
С условием, создать «смотрины»
Для поддержанья «тишины».

На самом деле те смотрины
Есть ввод в страну и русских войск,
Для сохранения картины
От политических расстройств.

В местечке Торговица, в мае, (1792)
Объявлен был сей важный акт,
Как «маршал, находился в рае»
Потоцкий, подтвердив сей факт.

Не все довольны этим «Актом»,
Варшава – против с королём,
С таким сложившимся «антрактом»,
Потоцкий с Софочкой – вдвоём.

В Варшаве жить было опасно,
Изменником считали в ней,
Они – в Тульчине не напрасно,
Довольно много жили дней.

За это время все ненастья
За ними устремлялись вслед,
Казалось, что обрёл он счастье,
Посыпалась вся масса бед.

Херсонский комендант на службе,
Законный муж своей мадам,
Решил с Потоцкого «по дружбе»,
Считая «друга пана» -- хам;

Украл в любовницы супругу,
Он выставил за Софью счёт,
Вернуть червонцев тыщу «другу»,
Его та сумма так гнетёт.

Купил девчонок за ту сумму,
Вернуть удобным стал момент;
Потоцкий поступил разумно,
Он оплатил сей «сантимент».

Но это лишь «курьёзик малый»,
В чреде текущих жизни дней;
Граф оказался, как опальным,
Живя с любовницей своей.

Он проиграл, Союз с Россией
Для Польши – смертный приговор,
Своей надуманной мисси;ей,
Он оказался – просто вор.

Украл у родины свободу,
В вассала превратил страну,
Проклятия всему их роду
Достались прежде и ему.

Друзей теряет всех так быстро,
На пытку совесть он обрёк,
Своё ничтожество столь остро
Уже он чувствовать не мог.

Он близок был с собой покончить,
А как же счастье, как Софи?
В него вцепилась, как пёс гончий,
Она – уже в его крови.

Она лишь исцеляла язвы
Его растрёпанной души,
Ему не дав случиться казни
От собственной его руки.

Она – прекрасная, как ангел,
Своей любовью взяла в плен,
Она была ему, как факел,
Светивший в жизни перемен.

Носящая дитя под сердцем,
Зачатого в экстаз любви,
Она ему «откроет дверцы»,
Смётет преграды на пути.

Он должен жить главою рода,
Потомству дать достойный путь,
Лишь только с ней его порода
Поможет и престиж вернуть.

В свою поверил он планиду,
Желанье жить воскресло вновь,
Не дать себя сейчас в обиду
И посягнуть на честь и кровь.

Проблемы есть и у богатых,
Их надо вовремя решать,
Не допускать разора хаты,
И – лучше мирно погашать.

Потоцкий граф женат был дважды,
Но счастья не было в семье,
Чтоб избежать открытой вра;жды,
«Не рыться в грязном их белье».

Второй супруге, Юзефине,
(В России предпочла житьё),
Дополнил средствами «корзину»,
Иметь достойное бытьё.

Он передал ей все имения
И всю опеку над детьми,
С условием лишь отчисления,
Как некой суммы для семьи.

Возможно, для семьи и новой,
В конце концов, для самого,
Вся жизнь вошла в режим суровый
При новой пассии его.

Отвергнутый своей страною,
Во всём родной ему, как враг,
Не стал он признанным главою,
«Скатился будто бы в овраг».

Пленённый редкой красотою,
Пригрел чужую он жену
И защитил её собою,
Она – супруга, но – в плену.

Нужны средства; на содержание,
Ему нанесен вновь удар,
Супруг познал вкус понимания,
Кому жену отдал он в дар.

Он посчитал, что выкуп прежний,
Во всём нанёс ему позор,
Вполне уместен боле «честный»,
Решить с Потоцким этот спор.

Восполнить брешь в своём позоре,
Предъявлен миллионный счёт,
Но этот спор решён был вскоре,
Потёмкин выполнил расчёт.

Витт, получивший званье графа
И полный за поляка взнос,
В лице своей супруги, штрафа,
Был вправе задирать свой нос.

Не унималась Юзефина
В желании  исполнить месть,
Её позорила картина,
Супруги задевала честь.

Он ей, как урождённой Мнишек,
Нанёс неслыханный позор,
«Наставил слишком много шишек»
И дюжину детей – набор.

За помощью к Екатерине
Она направила свой гнев,
Изъять позор в такой картине:
Муж «девку уличну» пригрел.

Уводят уличные девки
У благородных жён мужей,
Ведь у России с Польшей – «спевки»,
И не откажет в просьбе ей.

Как говорится, «кто бы вякал»,
Сама – позорнейший пример,
Всю жизнь ей душу не «царапал»
Её «похотливый размер».

Но лишний раз в угоду свету,
В защиту встав семейных уз,
Придав суровый вид ответу,
Издала «искренний» указ.

За «непристойную жизнь» Софью,
Сослать за подвиг в монастырь,
По той причине, чтоб любовью
Семейный не ломать «пузырь».

12

Но пара, ускользнув от гнева,
Возможно, был он показной,
Потоцкий вместе с чудной девой
Решили жить в стране другой.

Торговый вольный град немецкий
Дарил любовникам приют,
Им Гамбург стал довольно светский,
В надежде в нём создать уют.

Найти спокойствия в нём духа
И счастья крепнущей любви,
Друзей, речей, приятных слуху,
В противовес людской брани;.

Таким приютом стал шикарный,
Где много залов, особняк,
Где в нём с хозяйкой лучезарной,
Хотел зажечь знакомств маяк.

Решили балом новоселье
Для местных, знатных всех элит,
Открыть эпоху в нём веселья,
Коль в Польшу путь ему закрыт.

Хозяйка обходила залы,
Порядок проверяя в нём,
Свежи ли розы, света ль мало,
Достойно провести приём.

Фарфором, хрусталём светились
Столы, накрытые едой,
Лакеи на местах теснились,
Готовых обслужить весь рой.

Оркестр целый музыкантов,
Смычками трогали настрой,
В нём музыкальный цвет талантов,
Готовых ринуться, как в бой.

Надежд на этот бал так много,
Потоцкого должны признать,
Как короля, совсем другого,
Кто Польшей будет управлять.

И бал замыслен был прелестный,
Но не версальский, поскромней,
Душе и сердцу, всё же, лестный,
Надежды все теплились в ней.

То были робкие все мысли,
Как королевы на балах,
Её те мысли вечно грызли,
Хотя витала в облаках.

Хотелось стать ей королевой,
Не только бала, даже – трон,
Она не прочь быть даже смелой,
Занять его, но не как сон.

Она согласна на Варшаву,
России младшей быть сестрой,
Судьбу считая за отраву,
Зачем тогда вступала в бой.

На бал никто к ним не явился,
Катились слёзы по щекам,
Хозяин сам не удивился,
Он дань отдал всем игрокам.

Добыл предателя он славу,
От них отринулся весь свет,
Попал он под презренья лаву,
Друзей и общества весь свет.

Немолодой и некрасивый,
Серьёзный, мрачный вечно вид,
Потоцкий – больше молчаливый,
Тем массу нанося обид.

С пристрастием к занятьям книжным,
К писанию бумаг и книг,
Ко всем занятьям неподвижным,
Давно Потоцкий в это вник.

Он, кстати, числился, как автор
И книг, и множества статей,
И этот сверхдосадный фактор,
Её толкал быть часто злей.

Он склонен был к уединенью,
Она же – ждала остроты,
К балам, концертам и веселью,
Природой данной красоты.

Он начал утешать подругу,
Надежду воскресить в ней вновь,
Он делает её супругой,
Они свою смешают кровь.

Он подал руку юной даме,
Пойти в их танцевальный зал,
Оркестр подыграл всей драме,
Вдвоём их танец обласкал.

Она казалась всё прекрасней,
Зеркала множат красоту,
И в этом танце стало ясно,
Она заполнит пустоту.

Она в полупрозрачном платье,
Оттенка перламутра цвет,
Ему дарила просто счастье
За этот сорванный банкет.

С ума сводила и причёска,
Копна роскойнейших волос,
Алмазы в диадеме блеском
Завершали весь причёс.

Уже он сделал в жизни выбор,
Всё – прочь и прочь ради неё,
Всё, что ни делал, где бы ни был,
Заполнит Софьей всё бытьё.

13

Текли и гамбургские годы,
Казались ей, как монастырь,
Её весёлая порода
Страдала от нависших гирь.

Она скучала в новом доме,
Бродила тенью по нему,
Вся пребывая, как в истоме,
Куда приткнуться и к чему?

Она же ничего не знала
И не умела ничего,
Одним лишь свойством обладала,
Сердца пленять у «кой кого».

Все эти дамские уловки
Всегда достаточно трудны,
Свои законы в них столь тонки…
Быть внешность – нужной красоты.

Одной лишь внешности – не мало,
Но недостаточна она,
Такт покорять берёт начало
Ещё в столь древние года.

Искусство флирта, покоренья
Настолько сложно и тонко,
Как добровольное плененье,
В нём тайны скрыты глубоко.

Оно – талантливых имело
И тех бездарных учениц,
Но Софью Витт причислим смело
Лишь к первым, по рассказам лиц.

Но нынешний её любовник
Особым в этом плане слыл,
Орешек крепкий, как шиповник
Колюч и неподатлив пыл.

Он – многоопытен и зрелый,
Прошедший двух супружеств плен,
В делах политики столь смелый,
В любви, тем боле – переспелый,
Обуздать сумел свой ген.

Их первая в Варшаве встреча
Засела прочно в голове,
Она была всего предтечей
Для обоюдной их судьбе.

Твердили, он в неё влюбился,
Но – всё обычно, как и все,
От чувства вовсе не взбесился,
Он знал свою цену, себе.

Дела и все его заботы
Затмили всю её красу;
В Очакове взяла все квоты,
Одна оставшись «на весу».

Сидела в Гамбурге мрачнейшем,
Хотя и взят любовник в плен,
Но с настроеньем тяжелейшим,
Сама попала в плен из стен.

А вечерами, у камина
Не получался разговор,
И неприглядная картина
Вползала в их семейный двор.

Его постигла катастрофа,
Уплыли денежны дела,
Боялся, что узнает Софа,
Она и так душой сдала.

Все колоссальные угодья
И их владенья на Руси,
Оказались, как пародией,
Уже – не денежны мешки.

В свои хозяйственные нужды
Жена решила не вникать,
«Мешки поэтому и пусты»,
Чужим доверив управлять.

Забрав фамильные брильянты,
Купила в Петербурге дом,
А мужу «вешала лишь банты»,
Что в их имениях – погром.

Уже не «сыпятся доходы»
И «компенсации» договор,
Похоже, канул в «вешни воды»,
В деньгах у ней самой – затор.

Пронюхав положенье графа,
В кредитах полный стал отказ,
Жизнь оказалась в виде штрафа
За годы жизни, в этот раз.

Его та «гамбургская ссылка»,
Как катастрофа жизни всей,
Она сказалась слишком пылкой
На взгляд завистливых людей.

Он понял, что застрял в путине,
Всё плохо: и в семье, делах,
Он связан прежней половиной,
У Софьи – муж, с ним – не в ладах.

Придти к согласью с Юзефиной,
Решил назначить встречу с ней,
Но, чтоб успешно всё продвинуть,
Успешней сделать и «тесней».

Суворова он пригласил в именье,
Союзника в нём обрести,
Надеясь, что его-то мнение,
Победу может принести.

Стоявшие в то время в Польше,
С ним во главе уже войска,
Надеждою казались большей,
У графа сгинула б тоска.

Суворов – в неладах с супругой,
Свой сам потребовал развод,
Имея опыт и для друга
Решил пройти преграду в брод.

Он предложил им помириться,
Софию к мужу отослать,
И больше в жизни не беситься
И вновь примерным мужем стать.

-- Любовь – позорнейшая глупость,
При том – одиннадцать детей,
Для жизни – просто близорукость,
Он должен быть давно скромней.

Гордиться надо всем потомством,
Супруга, думаю, простит,
Кончать – с любовным вероломством,
Оно вам самому претит.

Потоцкий побледнел от речи,
Под носом выступила кровь,
В него «попал заряд картечи»,
Попра;на была вся любовь.

Покинул тут же место встречи,
Супруга в плаче, молвит: «Нет,
Разводу, миру – нет и речи,
Позор ему припишет свет»!

14

Граф Витте – генерал-поручик,
Потоцкого не забывал, «дружка»,
Он к другу, подобравши ключик,
Решил «отведать пирожка».

Он понимал, пока не поздно,
За Софью отхватить вновь куш,
Ведь ей уже за тридцать – грозно,
Пора сыграть «победный туш».

Он опасался что последний,
Привыкший к смене сердца дам,
А Софья – словно лист осенний,
Уже – стара и по годам.

Вернёт ему его подругу,
Она не очень-то нужна,
Он не дремал, намёк дав «другу»,
Доплата быть ему должна.

Торговля шла настырно, крепко,
Никто не хочет уступать,
На сказочную схожи репку,
С земли её им как достать?

К тому, что было в договоре,
Именьице просил отдать,
Любое, чтоб покончить в споре,
Готов к своим рукам прибрать.

Потоцкий упирался снова,
Уплаты кроме всех долгов,
Он сына обеспечит кровом
И к воспитанию готов.

Друзья уже пришли к согласию,
Подписан был и документ,
Потоцким куплена вновь пассия,
Так был закончен «сантимент».

Когда им куплены гречанки,
Счастливым стал ему финал,
Судьба влюблённых влезла в гранки,
Каких держаться им начал?

Осталось уповать на случай,
И он свершился – смерть жены,
Судьба и доля стали лучше,
Теперь им бури не страшны.

Любовь Стани;слова к Софие
Была чрезмерно велика,
Во все года его лихие
Не получалась никогда.

Её считал он идеалом
Из женщин тех, кого встречал,
Как женщину, в большом и малом,
Её он просто обожал.

Они лишились двух младенцев,
Зачатых в страсти и в грехе,
И потому, верх совершенства
В любой приписывал строке.

Но матери печать мучений
Легла на ангельский весь лик,
Без всех столичных развлечений,
Её святой считать привык.

И потому свершилась свадьба,
Но очень скромно провели, (1798)
И лишь церковная усадьба
Венчанье  спрятала вдали.

Стараниями Юзефины
Привлёк скандал его роман,
Он мог стать в качестве витрины,
Раскрыть для общества обман.

Обман, что уличная девка,
Такому графу, став женой,
Позорная свершилась спевка,
Возможно, граф сам стал больной.

Неровен час, и оскорбление
Ей могут люди нанести,
Она опять же – в положение,
Покой души важней блюсти.

Но граф надеялся, что кротость,
С её умом врождённый такт,
Со временем исчезнет робость,
Любви признают люди факт.

У них появится потомство,
Победу вырвет красотой,
И моралистов вероломство
Исчезнет – как само собой.

Он никому не даст в обиду,
Её краса пленит весь свет,
Пока же – не давать и виду,
Должно пройти лишь пару лет.

Но он, как муж, к тому ж – влюблённый,
Сам возместит ей света тень,
Её красою покорённый,
Всю жизнь ей превратит, как в день.

В день светлый, солнечный и яркий,
Увековечит к ней любовь;
Дарить ли просто ей подарки,
Создать какую в жизни новь?

Воображенье страстью графа
Воспалено любовью к ней,
И он мечтал, каким бы «штрафом»,
Надменность покорить людей.

Внезапно в тайную работу,
Проектов, помыслов о всём,
Вмешалась со своей заботой
Супруга Софья, в весь объём.

Развеять у супруги мысли
О скучном с ним житье-бытье,
Её все эти мысли грызли,
Сидит с ним дома, не во вне.

Граф взял за правило прогулки
С ней совершать в окрестностя;х,
Они, как загнанные волки,
Сидели на своих местах.

Они с кареты выходили
В красивых самых всех местах,
Природу лицезреть любили
На проезжающих верстах.

Однажды Софье захотелось
Свершить в одном из мест привал,
Ей местность словно в душу въелась,
Тянуло, как в родной причал.

Валялись груды на равнине
Словно раскиданных рукой,
Блеск придавая всей картине,
Камней огромных, над рекой.

Проникшись духом восхищенья:
«Как хорошо разбить здесь сад», --
Идея, вызвав потрясенье,
Создать на месте «счастья ад».

Нагнувшись, камушек взял в руки,
В глазах зарделся даже блеск,
Пожалуй, пройдены все муки,
Закончен мыслей жгучий треск.

Он памятник создаст супруге;
Свою любовь и красоту
Ему дарила, как подруга,
Подняв его на высоту.

Их высоту любви взаимной,
Суровым моралистам – месть,
Как красоты всей женской дивной,
Любви, отдавшей даже честь.

-- Брось этот камень, дорогая,
Считай, тобой заложен сад,
А в нём, деревья подрастая,
Нам создадут на веки клад.

Шептать твоё листвою имя,
Уже дала названье ты,
«Софиевка», оно как семя,
Как символ женской красоты.

Не стал откладывать Потоцкий
Свой замысел, устроить сад,
Тем подвиг совершит геройский,
Он здесь создаст красот каскад.

На всей огромной территории,
Отведенной под дивный парк,
Остался, кстати, он в истории,
Как светлой памяти очаг;

Кипела сутками работа,
До во;сьми сотен человек,
В день, посвящая всю заботу,
Прославить Софьин с графом век.

Везли из Крыма и Италии
Кусты, деревья, все с землёй,
Свершались целые баталии,
Природе дикой дан был бой.

Специальным плодородным слоем
В долины сыпалась земля,
И царство роз как будто роем,
Всё подминало под себя.

С хрустально чистою водою,
Росли озёра и пруды,
Для всех растений водопоем
Являлись речки, ручейки.

С умом засыпан был землёю,
Источник у подземных вод,
Он исчезал как бы порою,
В подземный превращаясь грот.

Родились в каменных отлогах
С секретами ущелья-грот,
С каскадом, серией порогов,
И где-то, как открытый рот.

Невидимый и хитроумно
В скале проделанный канал;
И часто ветер так безумно
Звук арфы чудный создавал.

Летит до путника, до слуха
Шум падающей вдруг воды,
То водопад «залез к вам в ухо»,
Как бы с невидимой скалы.

15

Но в планах граф пошёл и дальше,
Решил он Софье подарить,
Чтоб жизнь была ещё ей слаще,
Элладу в парке сотворить.

Её родной страны кусочек,
Собранье греческих скульптур,
И вот уже без проволочек
Плывёт в именье «первый тур».

Богов, богинь и полководцев,
Учёных и иных мужей,
И по сведе;ньям очевидцев,
Людей – и даже поважней.

Конечно же, сама Венера,
Какой же парк тот без неё,
Она одна, как ценность, мера,
Как в пустыне всё питьё.

Она – соперница хозяйке,
Одна из всех богинь – она,
Жемчужиной стояла в парке,
Была Парижем рождена.

Фонтаны, шлюзы, павильоны,
Известный Остров всем любви,
Равнины, горы, скалы, склоны,
Всё стоит пота и крови.

Картины в галерее парка
Точны, как копии картин,
Английской королевы замка,
Всегда достойны для смотрин.

И павильон Шахерезады
С восточной роскошью цветов,
В нём убранство у каждой залы
Ценнее всех иных даров.

Китайский уголок у парка
В родных пенатах побывал,
И, как наполненная чарка,
Гостей к себе он привлекал.

Французский уголок в их парке
Предусмотрел влюблённый граф,
В них поцелуи будут жарки,
Никто и не наложит «штраф».

В нём все беседки, бельведеры
Сокрыты от нескромных глаз,
И словно комнаты-вольеры
Они хранят интим в них ваш.

Всегда обвитые цветами,
К интиму пробуждая страсть,
Блаженство чувствовалось б вами,
Как говорится – «просто в масть».

Внутри развешаны и клетки,
От пенья райских чудных птиц,
В восторг придут «любые детки»,
В них – рай для всех влюблённых лиц.

Невольно вспомнился ей праздник
У принца Конти, в Шантильи,
Уже её никто не «ра;знит»,
Теперь – все прелести свои.

Вот почему с большим вниманьем
И даже больше, чем сам муж,
К тому ж, с разумным пониманьем,
Сама взялась за этот гуж.

Следить за возведеньем парка,
За качеством в нём всех работ,
Решать проблемы, в чём «запарка»,
И массу всех других забот.

Даёт ей Метцель, архитектор,
Отчёт о ходе всех работ,
И где, какой участок-сектор
Отстал от нужных им забот.

Новинки в парковом искусстве
Внедрить он предлагает ей,
О чудесах в именьях русских,
Внедрённых новых там идей.

Весь свет пленила паркомания,
Один другого красивей,
На средства даже без внимания,
Росли сады у богачей.

Потоцкий как-то был в России,
У Шереметева в гостях,
В Останкино, в его имении,
Скорей всего, «на радостя;х».

Он богатейший слыл вельможей,
Как называли, «Младший Крез»,
Конечно, граф желал бы тоже
Иметь роскошнейший дворец.

Дивилась и гордилась чудом
Первопрестольная Москва,
Из всех имений, изумрудом
Сиял дворец, неслась молва.

Нам неизвестно, был ли с Софьей;
Ему оказанный приём
Обставлен пышностью, любовью,
За время пребыванья в нём.

Осмотром восхищён, доволен,
Его мечтал он превзойти,
Граф не был в средствах обездолен,
Ничто не встало на пути.

Его уманский парк размером,
Гектаров так в сто пятьдесят,
Российский превышал, как в целом,
И в планах красотой богат.

Дворец, мосты, террасы, храмы,
Пока лишь только в чертежах,
Но граф «споёт все эти гаммы»,
Придав невиданный размах.

Останкинскую эту роскошь
Намерен твёрдо превзойти,
Притом, не создавая косность,
Её, пытаясь обойти.

Должно быть всё оригинальным
И необычным чудом стать,
Не просто от иных – зеркальным,
В Европе красотой блистать.

Быть также самым грандиозным,
Архитектурно-парковы;м
И красотой настолько «грозной»,
Как памятником вековым. 

Граф тратил сказочные суммы,
Продолжить одевать свой парк,
А этих сумм, была их уйма,
Рассеять в глухомани мрак.

На службу перейдя России,
Стал богатейшим из людей,
Покончив с польскою стихией,
Престижем сделался мощней.

Лишь крепостных «мужского пола»
Имел две сотни тысяч душ.
Екатерина как с престола
В подарок навязала куш.

Порядок в собственном хозяйстве
Навёл он властною рукой,
Покончив с кражей, разгильдяйством
В них, прежней созданных женой.

Сеть винокуренных заводов,
Угодий, пахотных земель,
Его потоцкая порода
Не могла «сажать на мель».
 
Всё «засе(и)валось», продавалось,
Стекалось злато в сундуки,
Так и богатство создавалось,
Его врагам всем вопреки.

Своей жены им обожанью,
Казалось, не было конца,
Пред нею он, как вечной данью,
Себя избавил от вдовства.

Причём взаимною любовью
И красотой был покорён,
А потому особой ролью
Её престиж в семью внедрён.

Легенды о его хозяйке
Живы в народе до сих пор,
Прекрасной, хищной птицей чайкой,
Жестокосердной – ей в укор.

Пример последнему стал случай
В работе со скалой-гигант,
Её накрыл он «чёрной тучей»,
Хозяйский Софьин весь талант.

Скалу-гигант тащили к месту
До сотни крепостных крестьян,
Как бурлаки – к её насесту,
В работу вклинился изъян.

Когда её уже втащили,
На самый верх, на пьедестал,
И все усталость ощутили,
Но каждый как бы гордым стал;

Гигантская сорвалась глыба,
И с шумом в озеро катясь,
С десяток бурлаков пришибла,
Тела их превращая в грязь.

16

В честь дня рождения графини
Устроен грандиозный бал,
В нём места не было кручине,
Бал праздником в Умани стал.

Заранее съезжались гости,
И слухом полнилась земля,
С восторгом кто, а кто от злости,
Но восхищались всем не зря.

«Досель» невиданная роскошь
Забрала просто в плен гостей,
Но вот беда и в чём оплошность,
Хозяйка где сих прелесте;й?

Излить свои стремились чувства,
Хозяйки нет среди гостей,
Всё без неё казалось пусто,
Не будет праздник веселей!

И пред гостями появление
Обычной женщины судьбы,
Родило графское стремление
Дополнить чудом красоты;

К гостям её обставить выход,
Богинь, спустившихся с небес,
Хотя и будет это прихоть,
Зато – всеобщий интерес.

Стемнело и прозрачным светом
Луна накрыла бельведер,
Где гости в ожиданьи тщетном
Дивились на их парк-шедевр.

В нём удивляться, восхищаться
Всегда, конечно, было чем,
Озёр прохладой наслаждаться,
И даже было ясно – кем.

Вдруг прямо из воды на сушу
Двенадцать выплыло наяд,
Всю необычность как бы руша,
И – белоснежный их наряд;

Поверг гостей всех в изумленье;
За ними сразу, словно в след
На пьедестале, возвышенье –
Настал хозяюшке черед.

Явилась женская фигура
В подобье греческих богинь,
Её явленье – архитектура,
Как театральный весь почин.

Огней под тысяч фейерверка
Зарделось небо всё над ней,
Достигло представленье верха,
Восторг взорвался у людей.

С распущенными волосами,
В брильянтах обруч в голове,
В хитоне греческом, очами,
Блестящими в вечерней тьме.

Хозяйка приближалась к людям,
Их покоряя красотой,
Тем самым избегая будней
Обычной женщины с судьбой.

Звучали строки праздной оды
В честь именинницы, Софи,
Какие ей в те сроки годы?
Пленённая в тисках любви.

«Ты, Софья, больше украшаешь
Весь дивный грандиозный сад,
Своей красой ты дополняешь
Всю массу созданных услад.

Ты словно спущена с Олимпа
В награду мужу за труды,
За красоту – достойна гимна,
Взяла ты счастье за узды.

Твои все прелести и чары
Златой в семью приносят век,
И гонят прочь от Вас печали,
В нём – вечно счастлив человек».

17

В роскошнейшем именье графа
Жизнь просто вновь как расцвела,
Жена почившая, от штрафа
Его как будто сберегла.

Он вновь, как в молодости, счастлив,
Гордясь красавицей женой,
Всем прихотям её подвластен
И тем доволен сам собой.

Балы, концерты, вечно гости,
И русские, своя шляхта,
Частенько согревали кости,
В именье время проводя.

Открыты двери и для взрослых,
От Юзефины их детей,
Он к ним – характером не чёрствый,
Став им и чуточку родней.

Пять дочерей он выдал замуж,
С богатым приданым за них,
И поспешил Потоцкий сам уж
Уйти от стадии жених.

Отправил сыновей учиться,
Конечно же, лишь в Петербург,
Могли бы там и насладиться,
Войдя в любой элитный круг.

Сын Юрий старшим был из братьев,
Любимцем слыл сынок отца,
Но ада оправдал исчадье,
Беспутного, как молодца.

До крайности был избалован
Покойной матерью его,
Везде и всюду зацелован,
Но слишком склонен до всего;

Всего, что в жизни есть разврата,
И карты, женщины, вино,
Откуда даже нет возврата
К нормальной жизни, ей в лоно;.

Всем трём страстям с таким размахом
Он предавался без конца,
Долгам, не ведая и страха,
Позорил даже и отца.

Когда узнал об этом Павел,
Как император всей Руси,
Хотя он в жизни мало правил,
Ему всё это не простил.

С фельдъегерем был Юрий выслан
В имение его отца,
Но он и там был мотом признан,
И нет безделию конца.

Столичных после всех скандалов,
Огромный уплативши долг,
Потоцкий как бы для начала
И, чтоб из сына сделать толк.

Купил ему пару имений,
Что вместе с пахотной землёй,
По общему числу всех мнений,
Иметь доход мог неплохой.

Однако, сыну-вертопраху
Не до хозяйственных забот,
Всё дело обернулось крахом,
Чурался всех земных работ.

Привык он к кутежам, веселью,
К вину и к «женской всей любви»,
Считал их дом за богадельню,
Не мог вершить дела свои.

Себе искал он приключений,
А рядом – чудо красоты,
И в плане явных развлечений
София – женщина мечты.

Здесь далеко ходить не надо,
Она всегда как под рукой,
А, может быть, и будет рада,
Хозяйке – дважды стать родной.

Серьёзно ль было увлеченье,
Не знаем – кто кого увлёк,
Но факт взаимного влеченья
Дополнил их двойной порок.

Она – пресыщена любовью,
А где же общества весь блеск,
А где же флирт с её же ролью,
Где этот новый в жизни всплеск?

Достигнув красотой богатства,
Природой данной ей красой,
Ей не хватило благородства:
-- А где же век мой золотой?

Всегда в очах вся жизнь в Париже,
Где праздник длился без конца,
Она же в нём была в престиже,
Пленяя каждого самца.

Здесь, как и он, она – в темнице,
Ей – графа дом – не тот дворец,
Где без оглядки бы резвиться,
Где за стеною – муж-истец.

Она – весь день под наблюденьем,
Ей нужен воздух перемен,
С присущим ей же вожделеньем,
Попался Юрий – на обмен.

18

Её краса плывёт к закату,
«Сыночек» -- молод, полон сил,
И оба, склонные к разврату,
Где каждый всё давно вкусил.

Так в чём же дело? Нет препятствий
Свершить природой данный шанс,
Поймать в мгновенье дозы счастья,
Начать с «мамашей» этот сеанс.

В руках мужчин была игрушкой,
За блага жизни – перлы ласк,
А, может, с этой с ним «пирушкой»,
Её наступит звёздный час.

Как долгожданным воплощеньем
Её несбыточной мечты,
О безоглядной, с потрясеньем
Любви и страсти красоты.

Роскошным, может быть, подарок
Красивой женщине – себе,
И, как маяк, он был бы ярок
В её дальнейшей всей судьбе.

Не знать, не видеть увлеченье
Не мог, конечно, персонал,
И, как всегда, о подозренье
Потоцкий-граф о нём узнал.

Не верил и не мог поверить,
Он отгонял все мысли прочь,
Его любовь к ней – не измерить,
Она ему – жена и дочь.

Он поклонялся ей, как богу,
Невольницу он в жёны взял,
Причислил к своему же роду,
Богатство, имя тоже дал.

Прошло венчание недавно
И вечной верности обет,
Могла ли Софья так нещадно
Сотворить с ним столько бед?

Он жертвой стал жены и сына,
Их вдруг взорвавшейся любви,
Он сам засёк всю связь-картину,
В смешенье родственной крови.

Он жил единственной любовью
К своей красавице жене,
Он с ней обменивался кровью
И гордость чувствовал в себе.

Ему завидуют все люди,
Богат, душевный в нём покой,
Судьба теперь со смехом судит,
Жены любовник – сын родной.

Терзала боль души и сердца
Женою нанесённых ран,
Он будто бы наелся перца
И воздуху закрыт был кран.

Он умирал, но не мгновенно,
И в этом тяжесть жизни всей,
И год за годом, постепенно
Душе становится больней.

Такая рана – хуже смерти,
Он опозорен был судьбой,
И мерзкой смерти злые черти
Уже несутся за тобой.

Отныне – очень одинокий,
Он полон всех тревожных дум,
Как сон в его душе глубокий,
Всё колосился словно шум.

Все недруги над ним смеются,
Погрязли в торжестве «друзья»,
Его богатства не дождутся,
Надежду в том свою храня.

«Дружок» Иосиф Витт проснулся,
Письмо Потоцкому прислал,
Он в нём над графом усмехнулся,
Не падать духом пожелал.

Он знает о постигшем горе,
Одну из нимф своих младых,
Ущерба возмещенья в ссоре,
Он предлагал, их и двоих.

Но граф не выдержал насмешек,
Отчаянье повергло в шок,
Ему играть по жизни пешек,
Такого допустить не мог.

Скончался в пятьдесят три года, (1805)
Чин в русской армии – генерал,
Жену и сына он до гроба
Не допустил, их презирал.

Не долго длился пышный траур,
Положенное отрыдав,
Пора свершить ей важный раунд,
Ему законный вид придав.

Спеша узнать, какая доля
Наследства числится за ней,
Какую изъявил муж волю
В предсмертной «партии» своей?

Вдова с огромною охотой,
Пленить решила Петербург,
Сама пленённая заботой,
Чем кончится законный торг.

Ей повезло и так случайно,
И больше, чем гласил закон,
Случилось это или тайно,
Ошибки ли «юристов фон»?

Досталась львиная ей доля,
Огромного наследства куш,
Она – своей хозяйка воли,
Теперь нести наследства гуж.

И – богатейшая из женщин,
Краса Империи, вдова,
Опять же статус, как не венчан,
В соку любовном и года.

Её огромные угодья,
Да сорок тысяч крепостных,
Дворец – с оценкой бесподобья,
Объектов множество иных.

Гурты копытных всех животных,
Включая стадо лошадей,
И не простых, а всех дородных,
На зависть всех её друзей.

Плюс винокуренных заводов,
Червонцев тысяч сто златых,
К тому же – личная свобода,
И много ценностей других.

Дворец с картинной галереей,
В фарфоре, злате, серебре,
Камней, брильянтов всех ценнее,
Подобно золотой горе.

Наследством собственные дети
Все были тоже снабжены,
Потомства Юзефины, «сети»,
При жизни графа – им даны.

Ещё и польские владенья…
Она, хозяйкой став всего,
Словно по щучьему веленью
Не бросит «счастие» своё.

Вернувшись с Северной Пальмиры
В уманский, ныне свой дворец,
Она продолжила все игры,
Им не пришёл ещё конец.

Вдова – в прекрасном настроение,
Влюблённый пасынок – при ней,
Вся жизнь пошла на продолжение,
Не надо прятать от людей.

-- Что Вам, царица, Ваша Милость? –
Так молвил влюбчивый «сынок»;
-- Мне свету, шуму, всюду живость,
Лишь только в жизни – не молчок!

Однако более, чем Софье,
Хотелось «шуму» самому,
Ему бы с кем «ломать бы копья
Подстать природному уму».

Он за свои вновь взялся карты,
Строжайшим был отца запрет,
В крови сидел тот червь азарта,
Но послан был ему «привет».

Его ничто не испугало,
Давно забытые долги,
Ему досталось и не мало
За всевозможные грехи.

Забыл, что выслан из России,
За кутежи, разврат, игру,
Он – пленник карточной стихии,
Она – «жена его нутру».

Дом в плен был взят игрою в карты
Под названьем «Фараон»,
Страшнее не было азарта,
Где нарушался даже сон.

Игра велась и днём, и ночью,
Сводила персонал с ума,
Порядок разрывала в клочья,
Виновна в том она сама.

На запах лёгкой всей наживы,
В ума;нскую их глухомань,
Как будто бы взглянуть на диво
И как бы отдавая дань;

Стекались шулера Европы,
Из первых был Гадзевич, плут,
Знал в играх тайные все тропы,
И «прочно занял свой редут».

Хитёр, скандально знаменитый,
Он жертвой Юрия избрал,
Кто в картах много раз побитый,
Хотя всё время в них играл.

Спускал огромные он суммы,
И со слезами на глазах,
Вновь делал ставки столь безумны
И снова превращал их в прах.

19

Черты «безбрежного» разгула
Снискала жизнь вся во дворце,
Неслись оттуда звуки гула
«На разносящей их пыльце».

Дворец светился словно пламя
Горело адское внутри,
И вечерами, и ночами,
И вплоть до утренней зари.

Балы, концерты, маскарады
И вакханалий все черты
Струились в нём, как те каскады,
С высот низвергнутой воды.

Попраны правила морали,
Лишь всплеск всех низменных страстей,
Людей порядочных пугали
И достигали всех ушей.

Как полновластная хозяйка,
Исчадьем наполняла быт,
Она, как хищная та чайка,
Быт должен – до предела сыт.

Ей, соблазнительной, красивой
Всем надо было показать,
Она, как конь ещё ретивый,
Хотела перещеголять;

Своею дерзостию хищной
Мужчин и женщин, и «сынка»,
Пусть Юрий знает, в жизни личной
Огонь бушует неспроста.

Её супружество с Потоцким
Забыть заставило тот мир,
Какой запомнился геройским,
Казалось, будет вечный пир.

Не гасли страсти по Парижу,
Очаковских пирушек блеск,
Ей нужен вольный дух престижа,
Ей нужен жизни новый всплеск.

Она бесстыдною вакханкой
Сподобилась отныне жить,
И без стыда с его огранкой
Такую жизнь ей возлюбить.

Всё понимая, жизнь прекрасна,
Она уже не молода,
С годами делается ясно,
Её завянет красота.

Уже конец совсем как близок,
Соблазна женской красотой,
Любой шаг потому не низок,
Уходит век её златой.

Живёт невенчанною жизнью
С влюблённым пасынком своим,
Не замечая всю ту гры;зню,
Что так дозволена другим.

Всё чаще возникают мысли,
Что к ней не пылок так «сынок»,
Все эти мысли больше грызли,
Чем средств проигранных поток.

Усталый, тусклый, безнадёжный
Её любовника был взгляд,
Он как бы сделался порожним,
Она – как влила в «сына» яд.

Почти что стала безразлична
Она, как женщина, «сынку»,
Он проигрался так прилично,
Что не до женщины ему.

Чрез год им от подобной жизни
Обоих бы настигнул крах,
Они, как светоч всей отчизны,
Впервые уловили страх.

Конечно, это тот пройдоха,
Гадзевич, шулер, он, как клещ,
Не даст он пасынку и вздоха,
Пока богатство всё, как вещь;

Не перейдёт к нему навечно…
Но надо шулера прогнать,
Пока оно так скоротечно
От них стремится уплывать.

-- Вы, сударь, истинный мерзавец,
Вы взяли пасынка, как в плен,
Кем Юрий стал, такой красавец,
Вы превратили – просто в тлен.

За непомерную вы жадность,
Он жертвой стал за ваш обман,
Исчезла вовсе в жизни радость,
В игре вы просто – шарлатан.

Не может быть в игре такого,
Всегда, всё время – не везло,
Итога до;лжно ждать другого,
Не только одному назло.

Ответ держать вам перед богом! –
Так «оскорблён» был этот гость;
-- Мадам, не «мучьтесь» громким словом,
Не поминайте всуе злость.

Ваш «сын» куда как боле жаден
И даже – более меня,
Его доход не им был создан,
Бездельник, проще говоря.

Не приведут Вас к разоренью
Те деньги карточной игры,
В два миллиона, без сомненья,
Доход «не даст терять штаны».

Живёте слишком Вы роскошно,
Здесь жизнь беспутная течёт,
Он память об отце нарочно
В могилу, вслед за ним сведёт.

-- Замолкни, негодяй отпетый!...
-- Нам ссора не нужна, зачем?
Мы с Вами словно в хоре спеты,
Давно понятно это всем!

Судьба обоих нас швырнула
На удачи чудный бал,
Обоих словно нас встряхнула,
Чтоб каждый чуть богаче стал.

Меня – по суше, Вас – по морю…
Напомнив Софье, кто она,
Напомнив ей о детства горе,
Обоих подняла волна.

Обижена непониманьем
О жизненном её пути,
Стамбульским прошлым всем «сияньем»,
В его и голоде, пыли.

Не гаснет память вся о прошлом,
«Из грязи в князи» возвратясь,
О высшем обществе столь чёрством,
Всегда графиню сторонясь.

Все дамы знатных тех фамилий
Гостями не были у них,
Её, как общества лишили,
Оставив с графом их одних.

Ей вспомнилась и в Гамбург ссылка,
Чрез много лет – один итог,
А для богатой – это пытка,
Какой-то жизненный ожог.

Для тех персон, кто с государем,
Что в танцах открывают бал,
Её считали, им – не пара
И потому бомонд молчал.

Себя сравнила с Юзефиной,
Её никто не обижал,
Для света род её –  невинный
И к роду Мнишек примыкал.

Хотя для той Марины Мнишек,
Царицы будущей в Руси,
«Наставить вправе много шишек»,
Но высший свет её простит.

Ясновельможную же пани
Её же кучер утешал,
Никто не смел ни слова брани,
Об этом ей намёк не дал.

А этот, наглый же пройдоха
Посмел графине дать упрёк,
Ей даже сделалось так плохо,
Но даром не прошёл урок.

Она прогнать решила вора:
-- За Юрия отдам вам долг,
Терпеть не можем мы позора,
Пожалуй, в этом будет толк.

-- Но, поздно, милая графиня!
Характер мой – как тот нарыв,
Он сладок мне, как спела(я) дыня,
Он вдохновляет на порыв.

Порыв – удачно кончить дело,
Конец, когда прорвёт нарыв,
«Сынок» -- такой азартный, смелый…
И Ваш к нему учесть порыв…

Придётся дать мне много денег,
Тогда прорвётся он быстрей,
И я покину здешний берег
Без всяких лишних всех речей.

Самой понятно, что всё поздно,
Она теряет весь престиж,
Долги, богатство – всё так сложно,
Да и любовь едва брезжит.

Вся жизнь угарная по кругу
Несётся к старту, вновь в Стамбул,
Утеря мужа, «сына»-друга –
Итог – за весь её разгул. 

Всё чаще в их совместной спальне
Не пахнет запахом любви,
Вся спальня стала усыпальней,
Любовь струится из крови.

«Сынок» отчаяньем как ранен,
Смертельной рана может быть,
Партнёр по картам – беспощаден,
Не хочет Юрий больше жить.

Он проиграл богатство братьев,
А он ведь младших – опекун,
На нём сидит теперь проклятье,
Он – вор и в их глазах – и врун.

-- Меня спасёт одна лишь пуля!
И сам я тоже разорён,
За что же мне такая доля,
Я жизни всей теперь лишён.

-- Тебя спасу. Не беспокойся,
Но есть условие одно:
Ты быстро так из дома скройся,
Ты как бы ляжешь там на дно.

-- А как любовь? Не понимаю!
-- Закладываем лошадей!
Я всю вину с тебя снимаю,
И сторонись плохих людей!

Тебе уплата – ежегодно
Червонцев тысяч пятьдесят,
Поверь, так нужно и удобно,
Проблемы больше не висят.

Платить до самой смерти буду,
А после – обяжу детей,
Игру же в карты, как простуду,
Тебе лечить до смерти всей.

Ушла, лишив ответной речи,
Уехал Юрий навсегда,
На хрупкие сложил он плечи,
Долги – на долгие года.

Чрез год, во Франции скончался,
Весь одинокий и больной,
Похоже, плохо он старался
Пороки двинуть стороной.

Прислал письмо он перед смертью,
Прощался с нею навсегда.
«Взорвался» в жизни круговертью
За прожиты;е с ней года.

Просил прощенье, вспоминая,
Как сказочный и чудный сон,
Себя виня и проклиная,
Что не ценил он свой «притон».

20

Себя считала виноватой
За всё случившееся с ней,
Чтоб не губить детей расплатой
И не позорить всех людей;

Решила приняться за дело,
Несвойственное раньше ей,
С решимостью, довольно смело,
Спасая будущность детей.

Она ещё вполне красива,
Она ещё и молода,
Пора кончать жить так игриво,
Как все прожитые года.

Строительство и блеск в усадьбе,
Конечно, надо прекратить,
Детей готовить нужно к свадьбе,
Сама не прочь её свершить.

В архивах много документов,
Известно нам немало дел,
О всех хозяйственных моментах,
Когда период тот созрел.

В аренду сдача всех имений,
Заводов, пастбищ, части ферм,
И неуёмных устремлений
Коммерческих принятью мер.

Изготовление портера,
Английской выделки сыры,
Всё это только для примера,
Других продуктов интерьера,
Что так в хозяйствах всех нужны.

Но долг был к выплате огромен,
Ей не хватило жизни лет,
И сын её не был тем сломлен,
Он завершить помог обет.

Жизнь подарила ей, Потоцкой
Суровый памятный урок,
Она бывает слишком жёсткой,
Урок пошёл ей в этом впрок.

Всё то, чем жизнь её дышала,
Успех, пленяющий мужчин,
Красой, что с детства обладала,
Любой к ногам склоняя чин;

Срывать потоки удовольствий
В любых отчаянных местах,
Теряет признаки препятствий
В её совсем других делах.

Нет, не совсем она – монашка,
Нет, не совсем она – ханжа,
Но и не стала «замарашкой»,
Она – всё та же госпожа.

И не померкла красотою,
И сердце вновь «готово в бой»,
Роди;лась с новою душою –
Реванш – как будто над собой

Она направила вниманья
В другую жизни остроту,
К её духовным пониманьям,
На нужды бедных – сторону;.

На щедрую и постоянно,
Больным на помощь, беднякам,
Сиротам было бы отрадно
Их горе донести богам.

В ней видеть привыкают люди
Души отзывчивый момент,
Её теперь никто не судит
За праздной жизни сантимент.

На всякое людское горе
Отзывчивость ей вникла в кровь,
И даже глубже, даже боле,
Чем слыла прежняя любовь.

Людские обо всём преданья,
Отчаянья и даже плач,
В её всё словно оправданье
Неслись в народе как бы вскачь.

Она всё знала о кончине,
Врачей суровый приговор,
Хотя и были те причины,
Что можно ставить ей в укор.

Без слёз, отчаянья, спокойно,
Прожитой жизни ярких грёз,
Она покинет жизнь достойно,
Без пролитых напрасно слёз.

Теперь хотелось ей покоя,
Его, не встретив на земле,
Где движет вечная погоня
За счастьем будто бы во мгле.

Так весть встречали о кончине,
Красавицы былых времён,
Покинув бедность, став графиней,
Среди красавиц и имён.

Торжественно с большим размахом
Прошёл её последний путь,
Собор Успенский стал ей прахом,
Ей в нём позволили уснуть.

Обставлен бочками с смолою
Вёрст десять до собора путь,
Казалось людям, что порою
Огнём поглотит эта жуть.

Язы;ки пламени из бочек
Бросали искры вдоль пути,
И люди шли вдоль светлых точек,
Не смея в сторону сойти.

Вдыхая дым смолы горящей,
Но каждый выполнял свой долг,
Так почести царевны спящей
В народе задержался толк.

Священники числом полсотни
Сопровождали катафалк,
Толпа за ними в многи(е) сотни,
И шум речей их в ночи смолк.

За гранью бытия земного
Шагали толки небылиц,
Они дополнили намного
Рассказы многих местных лиц.

Ещё тогда, в годах тридцатых,
В том месте, где стоял собор,
Землетрясением объятый,
Разрушен был он до основ.

Среди развалин точно злато
Мерцал Потоцкой Софьи гроб,
Он как бы был в том виноватым,
За Софьи жизнь – таких особ.

Подземные толчки подняли
Их склёпа гроб, из глубины,
Они отмщеньем награждали
За жизнь, достойную вины.

Потом развалины собора
Убрали через пару лет,
Очистив местность всю от сора,
Установив другой предмет.

На место алтаря внедрили
Огромный деревянный крест,
Решёткой крест огородили,
Собора – символ словно перст.

А Софочки Потоцкой праху
Пришлось искать другой приют,
В местечке Тальное, на плаху,
На кладбище следы ведут.

Судьба Потоцкой несомненно
Рождала интерес людей,
Годами прежними бессменно
Плелись истории о ней.

Страницы книг, газет, журналов,
Судьбою связанных двух стран,
Как в приключенческих романах,
Эпохе Софьи миф воздан.

Все публикации портретом
Снабжались дивной красоты,
От живописца, как поэта,
От Сальватора де-Тончи;.

Как неземною красотою,
Портрет разил всех наповал,
С брильянтом брошью золотою
Блистал лица её овал.

Покатости плечей столь нежных
И чудо оголённых рук,
Цветочек будто бы он вешний,
Такой не сыщешь и вокруг.

Портрет исполнен был пастелью
Отгравирован был потом,
И, как подхваченный метелью,
Не один пополнил дом.

Не только дом, но и витрины
И магазинов, лавок, где,
Он заменял уже картины,
Сказать так можно и везде.

Везде, где собирались люди,
Без подписи, кто был на нём,
Не связан, кто на нём пребудет,
Как с историческим лицом.

Как символ оживала Софья,
Очарованья красоты,
Как символ просто бесподобья
Всех женских прелестей черты.

Февраль  2019