сбитый куст

приятель мой, пресытившись изрядно
издержками наёмного труда
и восемь лет на дядю отбатрачив,
заделался рантье - продал машину, дачу,
квартиру сдал приличным господам,
сложил деньжата в банк
и взял в один конец билет до мьянмы.
"меня зовут иные города.
цай-джен! бай-бай! адьё! сайонара!»

как сбитый куст, влекло его ветрами
по азии и вдоль, и поперёк.
он в грош не ставил правила, законы,
в сайгоне отмотал недолгий срок -
ему везло. проклятое цунами
его лачуги в щепки не разбило,
и кратеры недремлющих вулканов
не исходили лавой на него.
он был в друзьях с травою и стаканом,
и часто в полупьяном бардаке
какая-нибудь местная сивилла
ему читала по руке.

слуга дорог, биг фиш аборигена,
по вечерам он, солнцем изнурён,
тянул коктейль, откинувшись на спинку
среди фарангов в пляжных кабаках.
менял партнерш, не помня лиц, имён,
и пару раз был даже одурманен -
гашиш, эмперадор, нагие филиппинки,
потом туман и ни гроша в кармане,
опять один, как остров в океане,
как бедуин, затерянный в песках.
и делятся маршрутом пилигримы, -
таиланд, лаос, камбоджа, филиппины,
китай, вьетнам от края и до края, -
бунгало, виллы, хижины, трущобы.
мешком висит одежда от худобы.

палило солнце, густо затемняя
овалы бледных лиц.
брели они по линии границ,
в душе границы эти презирая.
держали путь на яркие огни,
как корабли – фарватером, без мели.
и в праздности уничтожая дни,
ничем заняться так и не сумели.

мне как-то, пивом полируя маотай,
сказал один: «скитаюсь как улисс».
тогда спросил я: «где твоя итака?
и пенелопа где, улисса верный друг?»
он сразу весь осунулся и скис,
и я прочёл в глазах его испуг -
ни там, ни здесь
не ждали пилигрима.
он справился с собой и произнёс:
«ты не поймёшь – я ронин, самурай.
своей дороге верен, как собака».

а что ж приятель? - спросишь ты меня…
спустя десяток лет и трех оставив жён
на родину он тихо возвратился.
в портовом городке у моря, на мели,
живёт как все, не лезет на рожон,
сожительнице часто изменяет.
когда темнеет, он уходит к пирсу
и взглядом провожает корабли.