Памяти Авеля

    Книги, которые добыть трудней всего, самые востребованные. При советском дефиците на литературу, когда приобреталось все, что печаталось, иметь домашнюю библиотеку было верхом престижа. А такие книги как «Коран»,  «Библия» или произведения Ницше и вовсе были под запретом. О них говорили, на них ссылались, и выглядело это верхом эрудированности и начитанности. Одним из разрозненных источников содержания Библии, например, была «История Искусств», как основа сюжетов основной массы мировой сокровищницы живописи и скульптуры.
 
  Это я к тому, что друг детства учился в художественном училище и пять или шесть толстенных томов по истории искусств валялись в его комнате, дополняя живописный кавардак. И пока проходили часы, в которых я был натурщиком, какой-нибудь том на моих коленях был и платой, и веревкой, чтобы не вертелся.  Краткие биографии величайших художников, иллюстрации картин, описание сюжетов на полотнах, объяснения перспектив, техники живописи и многое другое требовало времени на прочтение и понимание, ну, и на дискуссии с другом. Теперь, когда уже и друга, талантливейшего скульптора нет в живых, в воспоминаниях как заклинания всплывают имена:  Франциско Гойя, Эль Греко, Паоло Веронезе, Рембранд, Тинторетто… Кстати, картина Тинторетто «Каин убивает Авеля», где разъяренный озлобленный Каин занес руку с ножом, готовым вонзиться в поверженное тело Авеля, в свое время потрясла меня. И библейская притча о двух братьях удивила и запомнилась надолго, навсегда.
 
  Размышления о библейском сюжете всегда уводили в плоскость атеизма, что собственно было нормальным явлением. Мы воспитывались и были в результате воспитания антирелигиозными людьми. И такие заповеди, как «подставь после удара другую щеку» вызывали возмущение. Ну, почему Авель дал так просто убить себя, почему не защищался? А Каину убить брата было просто, как зарезать барана? Это же какой яростью и злобой должен быть наполнен дух убийцы, чтобы решиться на это!
    Эти размышления были частью юности, которая пролетает и высвечивается в памяти романтической дымкой. А вынуть их из небытия помог случай.
   Ехал я как-то по делам в Дебальцево. До войны, когда ходили «Дизеля» и электрички, народ работал на предприятиях и заводах, а сами заводы и шахты работали, и было трудно даже представить жизнь иначе. Так вот, по времени попал я в рабочий поток на «Дизель». Такой посадки и плотности людской в салоне вагона сейчас не припомнить. Потоком внесло меня во второй или третий от входа промежуток с деревянными лавками и мутными вагонными окнами. Народ притирался потихоньку, каждый принимал позу наиболее удобную для себя и соседа, понимая, что ехать-то всем надо.
   
И в этой атмосфере всеобщего единения, звучал голос, вещающий слово Божие. Пронизанный искренней Верой, он принадлежал девушке не старше   лет двадцати. Она сидела у окошка и, пользуясь тем, что публика в ближайшие пол часа никуда не денется, громко рассказывала вроде о себе и не только. О том, что все в её жизни случается по воле Божией, и Отец небесный своей доброй и покровительствующей рукой ведет, оберегая от бед и приключений. Голубые глаза излучали наивность и нечто доверчивое, беззащитное, распахнутое для всех окружающих. Хорошо поставленным голосом, используя к месту тексты святого писания, она держала публику, как хороший актер. Мне были знакомы такого рода миссионеры, которые ходят по квартирам, останавливают на улице, используют любую ситуацию, чтобы «вернуть заблудшую овцу в лоно церкви». Обычно я отбивался от таких охотников за душами вопросом: « Это почему же Вы решили, что знаете библию лучше меня? Разве на мне написано, что я дурак, которого вы, умненькие, должны научить уму-разуму?»  Обычно связываться в дискуссию у этой публики желания  не было.         
   
  Признаться, скорее от «нечего делать» и желания скоротать время я ввязался в разговор. Припомнил «Нагорную проповедь», в которой роль женщины выглядит не лучшим образом. И так слово за слово мы с ней сцепились на потеху публике. Вот тут и пришел черед притче о братьях Каине и Авеле. Она яростно доказывала, что Каин получил кару от Господа поделом, потому что у него был выбор, как и у всех людей и ныне есть выбор между добром и злом, и что Бог, наказывая, все равно любит, даже проклиная весь род его до седьмого колена.
  Мне,  защищающему Авеля, довелось процитировать строчки: 

Считать за милость или честь,
Что Божья длань в благословеньи,
Подвигла  Каина на месть
А  завершилась преступлением?

Свобода выбора – химера,
Ведь Бог не мог не знать финала.
Пусть в мире устояла Вера,
Но –  Справедливости не стало…

  И, поясняя сказанное, возмутился: «Но Бог знал, какой выбор сделает Каин? Знал! Ведь он же Бог! Он же должен видеть и знать будущее. То есть, принимая дары от простодушного Авеля, Боже видел смерть на челе его.
Видел он и черную душу Каина. И мог бы поступить по-другому, не искушая и не испытывая завистника. Тем более, что на кону была человеческая жизнь.
Значит, ему нужна была смерть Авеля, иначе бы он защитил его.
Страшно сказать, но он выступил заказчиком убийства, а Каин просто был наемным киллером. Киллером, который в оплату за заказ получил пакет проклятий не только для себя, но и для всего своего рода. Даже не причастные к разборкам дети его огребли по полной».
 
  Моя собеседница, признаться, не ожидала такого поворота в разговоре. Любопытный народ с интересом следил за теологическим спором. Припертая к стенке логическими вопросами к моему удивлению  не растерялась и не уходила от острых моментов. И её ответ запомнился не просто как рядовой аргумент, а именно к месту и поставил все точки над «i». Ответь она как-нибудь иначе, я уверен, что не запомнил бы этот эпизод в бесчисленных своих дорогах и встречах. 

  Ответила она притчей.
«Шел по берегу паломник. Один из тех, кто во всем ищет смысл, переводит гору бумаг в различных толкованиях святой Книги и жаждет встречи с каким-нибудь мудрецом, способным ответить на все его сомнения.  Ветер низко гнал над морем свинцовые тучи и разбивал горбатые волны о шелестящую гальку.  Только вдруг в разрыве туч прорвалось солнце, и в столбе света паломник увидел Ангела. Ангел метался по перешейку между морем и лужей с кувшином. Зачерпнет из убегающей волны воду и хромая, помогая себе изредка промокшими крылами, выливает добытую с трудом воду в лужу. «Чем занят ты?» - спросил паломник Ангела. «Да вот, хочу переносить все море в эту лужу». Рассмеялся паломник, - «Ничего глупее в жизни не видел! Да разве вместит эта маленькая лужа такое огромное море?». «Зря смеешься, - возразил Ангел – разве ты не занят точно таким же трудом? Ведь вознамерился ты своим убогим умишком постичь величие замысла Божьего?».
 
 На перроне Дебальцево, в толпе прибывших на «Дизеле» вдруг увидел свою недавнюю собеседницу, стоящую в окружении молодых ребят. Всего на мгновение пересеклись наши взгляды. И на мгновение я даже споткнулся, столько злобы было в этих глазах, когда-то показавшихся мне такими красивыми. И стало ясно, что публичной полемикой, в которой ей было далеко не просто, была сорвана миссионерская проповедь, цель её поездки.
Она не искала истины, у её были другие задачи. И чего это я влез?