Плесень

В наше лето 2004 мы с братом впервые узнали, что такое смерть. Умер пацанчик со двора – Толик. Толик был торчком, но тогда мы еще толком не понимали, что это значит. Торчок – значит, торчит, а каким образом – неизвестно. Брату было 12, мне – 10, и я рассчитывал, что брат объяснит, что значит «торчать», но Миша только раздражался. «Отстань, откуда я знаю, это пацанская тайна, старшие пацаны такого не рассказывают младшим».
Толика привезли в смешной машине, вытащили гроб. Мама строго приказала, чтобы мы не выходили на улицу, и не выглядывали из окна. «Посмотришь мертвецу в лицо – он за тобой придет ночью», - сказала мама, на ходу доедая бутерброд с варенкой и куском помидора. Она пришла на обед, разогрела нам суп, и даже успела поджарить картошки.
Мне хотелось взглянуть на мертвого Толика. Эта сука пробила мне футбольный мяч в конце августа, вот так херово закончились мои каникулы. На мяч я откладывал все деньги, которые мне дарили на праздники. Конечно, не очень хотелось, чтобы ночью этот дурак пришел, после того, как я взгляну ему в лицо, но я был одержим детским любопытством и какой-то странной злостью, от которой болел живот.
- ешь, - сказал Миша.
Я полоскал ложку в супе, и мне было как-то не по себе.
- ну я побежала, - бодро крикнула из прихожей мама, и бросила нам два воздушных поцелуя. Мы услышали, как она чмокнула воздух дважды.
- может, все таки посмотрим?, - с надеждой смотрел я на брата, который, казалось, тоже был одержим похожей идеей – взглянуть в лицо мертвого Толика.
- ешь, - раздраженно сказал Миша.
Картошка манила поджаристой ароматной корочкой, и я демонстративно отодвинул тарелку с супом.
Миша подвинул деревянную подставку, и принес сковородку с картошкой. Мы ели со сковородки и молчали.
- а конфеты раздавать будут?
- новый год, что ли? Ты, Лёха, совсем глупый.
В открытую форточку подул тревожный ветер, и я услышал пронзительный женский крик. Вероятно, рыдала мать Толика. Миша закрыл форточку.
Под подъездом было какое-то движение, но когда грянул оркестр – мне стало очень страшно. Каким бы не был Толик, но такой идиотской музыки он точно не заслужил.
Когда он был уже совсем плох – выносил полки с кассетами, и продавал их за смешные деньги. У меня тогда было 6 гривен, сэкономленных на школьных завтраках, и я купил Продиджи.
- бери еще «Красную плесень», - чуть ли не умолял Толик. Давай за десятку отдам две.
- но у меня только шесть.
- тогда пошел нахер.
Я побежал домой, и выпросил у отца 4 гривны, как будто на жевательные конфеты. Отец был с жесткого бодуна, и еле вспомнил, куда спрятал заначку. Может быть, и не вспомнил, если б я не пришел к нему за этими 4-мя гривнами.
- йоб твою мать, в носок положил, точно, - чесал жопу батя через семейные трусы, и рылся в грязных носках, которые мать еще не успела бросить в стирку.
Тогда он дал мне не 4, а целых 5 гривен, и я решил, что куплю у Толика кассеты за 11 грн, пусть он порадуется. Через неделю он пробьет мне мяч гвоздем «по приколу», а тогда я еще не думал, что это такая скотина, и хотелось выручить пацана, потому что он нервно чесался, ёрзал на ступеньке со своими кассетами, и глаза его терялись в серости нашего мрачного спального района. Толик уже тогда был похож на мертвеца, и может даже не отбрасывал тень, но тогда я не приглядывался. Сейчас бы пригляделся, сделал выводы, и возможно, не стал бы покупать такое дерьмо, как «Красная плесень». Больше всего меня раздражала песня про деда мороза: «Простите, простите мине, нэ трэба мине гасыты, я ни дид мороз, я твий кум - ДПСник Петро». Что, ****ь, за йобаная ***ня? «Продиджи» еще ладно, куда ни шло, но с «Плесенью» я промахался жестко, и прятал потом эту кассету под ящик с батиными рабочими шмотками, которые он никогда не разбирал.
После того, как Толика увезли, мы с Мишей вышли на улицу. На лавочке сидела подруга покойного нынче Толика – Светуля, по кличке «Ветка». Она была худая, как велосипед, с черными кругами под глазами, и качалась в разные стороны. Теперь я понимаю, что она словила приход, и отстала от процессии, а тогда это просто выглядело малость мутновато. Я предложил Мише поиграть в войнушки.
- какие в сраку войнушки, вообще нет настроения. Давай, иди к своим писюнам, а я пошел на «горы».
«Горы» - это такие камни за железной дорогой, там тусила Мишина компания. Ничего бестолкового они не делали, но и полезного тоже. Например – осваивали самодельный лук, стреляли в нарисованную мишень. Мои «писюны», как называл Миша моих друзей, наверное были заняты дневным сном, это я скитался без толку, не получив от дня ничего, кроме тревоги и разочарования.
Миша ушел, я сел возле Ветки, которую уже вроде как начало отпускать. Изо рта у нее текла слюна, и она небрежно вытерла ее рукавом.
- есть чо?
- в смысле?
- гасишься?
- мне 10 лет, - зачем-то сказал я.
- соболезную.
- и я вам. Толик был ваш парень?
- мудила он был, а не парень. Короче, чо ты пристал? Я детей не ебу.
- хотите, я вам кассеты Толика подарю? У меня есть «Продиджи» и «Красная плесень». Будет вам как память.
- нахуй они мне всрались. Лучше б закинуться предложил. Что, вообще чистый?
- мне 10 лет, - повторил я волшебную фразу, и Ветка махнула рукой.
Когда она вставала с лавочки, мне показалось, будто у нее деревянная нога. Как-то нелепо она ее тащила за собой, как ненужный девайс.
Ветка остановилась, и посмотрела на меня с интересом.
- хочешь, покажу, какие у меня вены? Хаха. Смотри.
Она задрала рукава тоненькой кофты.
- у меня их нет.
После этого она медленно поплыла в сторону соседнего двора.
Я снял с шеи веревку с ключом, и пошел домой. Дома разбил обе кассеты, а пленку разматывал и рвал, хотя она не охотно рвалась.
Вот и хоронили бы Толика под эту «Красную плесень», авось, не так уныло бы все прошло.
На ум пришла очередная песня этой группы:
«Ничего на свете лучше нету,
Чем ***рить гопников кастетом,
Мусоров отряды голубые,
Поцелуйте в жопу нас, родные».
Вот если бы под такую музыку хоронили Толика – было бы все логично.
В тот день я все равно не узнал, кто такой торчок, но понял, что торчать – плохо. Миша тоже ничего не рассказал, когда вернулся домой.
- давай ты не будешь трахать мне мозг, а я не скажу, куда тебе идти.
Вечером мы молча ужинали переваренными макаронами с сардельками. Мама не разговаривала с отцом, как обычно, потому что он заебал бухать и нычковать бабки.
Отправляясь ко сну, я все таки жалел, что не посмотрел в лицо мертвого Толика. Пусть бы уже пришел, объяснил, что такое «торчок», и нафига он проткнул мне мяч гвоздем «по приколу». И почему у Ветки нет вен на руках.
Но я быстро уснул, и от эмоционального передоза мне даже ничего не приснилось. Такого спокойного и крепкого сна у меня не было уже давно, и казалось, что каждая клеточка моего тела отдохнула в ту ночь, зарядившись какой-то космической силой.
- вставай, батя помер, - разбудил меня Миша, стыдливо всхлипывая.
Я ничего не понял, но первым делом натянул свои серые носки.
А через неделю хоронили Ветку. А потом еще через пару дней умер наш дед Саша, прошедший Афган. Повесился в сарае на рабочей переноске.
И всех хоронили под одну и ту же музыку. Я тогда впервые пожалел, что разбил кассеты Толика. Но зато знал, где батя прятал заначку, царствие ему небесное, и спустя какое-то время купил собрание лучших песен «Красной плесени». Слушаю до сих пор, присылаю Мише на Вайбер, когда набухиваюсь или накуриваюсь вхламину. Он злится, обзывает дураком, обещает насильно запихнуть в рехаб. Я забиваю еще один косяк и пишу ему:
"Мы гуляли с тобой по скверу
Я был примерным пионером
С тобой по парку я гулял
И только в щёчку целовал
Тут подошел весь в жопу пьяный
Мужик не бритый и в пижаме
Он кулаком мне погрозил
И пять копеек попросил
Он хочет доебаться
А я могу усраться
Перед девушкой моей
Он хочет доебаться
А я могу усраться
Перед девушкой моей" (с) Из песни гр. Красная Плесень