Без заглавия

БЕЗ ЗАГЛАВИЯ
Вячеслав ПАСЕНЮК
БЕЗ ЗАГЛАВИЯ
Неизданная книга (2018, 2017 и другие годы)

Состав
1.”В точку, в яблочко, в темечко попадают слова…” стр.1
2.”Инфошум весенней листвы…”
3.”Обрывается подъёмник вниз…”  стр.2
4. “Эту слишком красивую ель…”
5, “Солнце, набирающее силу…” стр.3
6, “Попридержи глагол глаголемый…”
7. “Крепостные стены мощной кладки…”
8. Плакатные строфы. стр. 4
9. “Те же углы, те же места…”
10.”Лето окопное, осень окопная…”
“Надвинув капюшон, сидишь, ровесница…”
“Осенняя жертва, мокруха…”
“Хипстер...франшиза…”
“Что носил мехом вверх…”
“Самоходки в ночи скрежетали…”
Путешествие к центру Земли…”
“Запечатаны в снег…”
“Дешёвый март…”
“И если событиям…”
“Так на так укладывалось просто…”
“фатум рок судьба и доля…”
“Вынутые из щелей…”
“Стану преданьем…”
“Підрости - зрозумієш”, - казали…”
“Тут небо - разгрузка…”
Очереди.
“Звёзды копошатся, точно черви…”
“Птица на трапеции не треплется…”
“Май накрылся душными ночами…”
“Покуда ветка сна не обломилась…”
“Хорошо уходить при шумящем дожде…”
“Когда был подростком, юнцом…”
“Эмили Дикинсон день-деньской…”
“Звідки вітер на країну подує…”
“Солнце село прямо в сено…”
“На яблонях господня благодать…”
“Стояли три терикони…”
“Нет, не пугаю бельмами…”
“Запам,ятати все…”
“Заварю заварочку…”
“Опоздать никуда невозможно…”
“Ты провинился, с тебя-то и взыщется…”
“Больше нету живого тепла…”
“Не с первого раза, но нитку в иголку вдеваю…”
“Помню, мечтал стать стариком…”
“Это привычка или предел…”
“Епоха відчаю неспроможна народити…”
“Низкий ахматовский голос…”
“Писателей всё больше - читателей всё меньше…”
“Из наблюдаемого исходя…”
“Отвыкание от жизни…”
“Прибавь к Стендалю Щедрина…”
“С чем связать и к чему приложить…”
“Между речью хромою и притчею…”
“Жевальщик старости…”
“Хотите о розе - слагайте о розе…”
“Коль не утонем, коль не сгорим…”
“Творец и могильщик вместе…”
“Пусть криво-косо…”
“Прорываясь из прорв…”
“Медленно медленно медленно…”
“Завязанный на память узелком…”
“Пока дела толпой не набежали…”

“Давно стало ясно, что первыми…”

“Литва не снится и не вспоминается…”
“И вживую, и с телеамвона…”
“Я заперт на три оборота…”
“Ночь глупая до неприличия…”

“Обрубят связь - тогда поймёшь…”

“Теперь по сути, для простых голов…”
“И столько открывается зияний…”
“Был покупатель книг…”
“Вам по Тильзиту вдвоём…”
“Длится начальный курс…”

“Взяты строфы с потолка…”

“...и молча указали: “Ваш черёд…”
“Вот и стало нам недосуг…”
“без конца и без края пишу…”
“Бессилие отчаянья…”
“Может быть, идея не тупая…”
“То ли вправду шибко мозговиты…”
“На дне, на дне нетронутою грудой…”
“С оглядчивой опаскою…”
“В насущном пропадали днём…”
“Не умер, значит, не умру…”
“Вот так рядами чинно входят в рай…”
“Мёртводушный народ…”
“Помню трактат, прикованный…”
“Дошло до нас - дойдёт до вас…”
“Электричка до Фенольной…”
“Вокруг Нью-Йорка степи, степи…”
“Вместо снега выпали стихи…”
“Мобила вопила - водила молчал…”
“Ах, какими такими гонками…”
“Бесплодная древь…”
“А всё тобой написанное…”
“Облом и ещё облом…”
“Фейерверки и петарды…”
“Развинтили меня и свинтили…”
“Среда по-киевски, среда по-лугандонски…”
“На разбитом инструменте…”
“Перебитые напрочь развязки…”
“Приговорённые к стихам…”
“В пять рядов стоим сплошняком…”
“Прифронтовые города…”
“Заурядный вокзал. Пассажиры…”
“Та же бестолочь, тот же страх…”
“В башке заевшая пластинка…”
“Развезло отчаянно…”
“Нам бы небо озаглавить…”
“Ирпень приветил Пастернака…”
“Там поверху метёт позёмка…”
“То ли много, то ли мало…”
“Должность Кассандры…”
“Мог или не мог, так или не так…”
“То там фонит, то здесь фонит…”
“Этот въевшийся в печень антагонизм…”
“Угасли скорости…”
“Ветер легко покачивает птиц…”
“Дозревшие вишни красиво…”
“Сиди и думай, зачем дана…”
“За живое не взят, пробуй мёртвое…”
“Кому завидовал Басё…”
“Малинские улицы в малинской зиме…”
“Во сне я был моложе…”
“Дырявые числа, безглазые смыслы…”
“Бытие, как ни глянешь вокруг - бытие…”
“Последнюю книгу читать не спешу…”
“Что мы знаем, старики…”
“Выданные на закланье…”
“На реке Краса…”
“Витает в воздухе, а что?”
“На кухне спозаранку с Сартром…”
“Поплевав, подув, заврачевав…”
“Профессиональный пешеход…”
“Завод смердит, спина свербит…”
“На верхних этежах…”
“Поздние раскопки…”
“Никогда не мёртв, никогда не пуст…”
“Мир отделён окном и стеною…”
“Что рассказано, что размазано…”
“Камень называется кремень…”
“Вселенная? Ушко неведомой иглы…”
“Вовне не растётся…”
“Кровью и сомнением истекает год…”
“Острым по острому…”
“Отзвонили к заутрене…”
“Фигли - цацками…”
“За чертою безвестности…”
“Иродовы дочери…” (Из “Карманного заклинателя”)
“Он не чёрный человек - серый…”
“За нами глаз да глаз…”

“Бесшабашный аэроплан…”
“Пью за перечёркнутые рукописи…”
“Сосуд из бездны поднят…”
“Талая вода…”
“Словно считывая с принтера…”
“Начудив, недовыпив изрядно…”
“Страшный суд творится…”
“Охламон хитрован…”
“Если на ноге - ногти…”
“Жадность особого толка…”
“Ночью вставая…”
“Эй, кто-нибудь, ну, кто там…”
“Всё так и всё не так…”(Цидулки в рифму).
“Избранные, особенные, отмеченные…”
“Что тут сейчас важнее…”
“Судьба не гналась за мною…”
“Спочатку було питання…”
_ _ _

...стихи разговаривают сами с собой
если нам повезёт
дозволяют присоединиться к их беседе
не более того
но ведь и не менее?
_ _ _

* * *
В точку, в яблочко, в темечко попадают слова, –
квочка, курвочка, стервочка, до чего ж ты права!
Ты в любой ситуации заметаешь хвостом.
Истекает Семнадцатый, – что сулишь на потом?
Громоздишь обстоятельства, преподносишь урок.
Чей на шее сиятельства чёрный тонкий шнурок?
Нам подай доказательства, а тебе хоть бы хны:
вертишь странами запросто, надо – вводишь стрихнин.
Вкруг тебя ошивается, ищет где поясней,
на тебе обжигается геродот наших дней.
Блудом блуд, ноты нотами, а в итоге одно:
петли будут домётаны, напрочь выбито дно!
...Оптом опротестована, стойкой болью в мозгу –
мировая история, беспробудный загул.
 
***
Инфошум весенней листвы:
не распустилась, но слышу.
Инфошум затопляемых шахт:
с головою накроет нескоро.
Инфошум сообщений,
набегающих, как слюна.
И молчание кладбищ,
где молодых погребают
чаще, чем стариков.
 
***
Обрывается подъёмник вниз -
сердце отстаёт, а всё ж догонит.
Уханье, и рявканье, и визг,
в морге просыпается покойник.
Он молчит, им говорить нельзя,
мы за них болтаем и трепещем,
в рюкзаках уродливых неся
наспех упакованные вещи.
Где обстрел застанет, там предел,
красная черта в прямом значенье:
каждый гибель на груди пригрел,
зачарованный её свеченьем.
Птицы не смолкают, миномёт
тоже не смолкает: кто упрямей?
Кто последним словом оборвёт
дикий спор в степи, в долине, в яме - - -
 
***
Эту слишком красивую ель,
не вмещаемую в квартиру,
оскорбили, обрезав вершину:
обезглавлена, как ей теперь?
Ей теперь и зима не зима,
времена от неё отделились,
небеса от неё отдалились,
но как прежде питает земля.
И одна из протянутых лап,
повинуясь какому закону,
соответствуя скрытому корню,
поднялась, изогнулась, пошла
в рост, утрату собой возместив,
пусть не полностью, пусть однобоко.
...Нелюдь ест хорошо, спит глубоко,
и пила о себе возвестит.
 
***
Солнце, набирающее силу,
загоняет в угол холодок
хватит, помянули вдосталь зиму.
На каштанах каждый кулачок,
клейкий, по-младенчески серьёзный,
разжимается, - хвала весне!
Самые непрошеные слёзы
наворачиваются, как во сне.
Радуница - терпкое названье,
благодарность, слитая с тоской.
Не стучась, не веря, не названивая,
гнёшься виноватой головой.
Павшие до срока или старость
без остатка смогшие дожать, -
что им наша скорбная бездарностть
в свете куража и дележа…
 
***
Попридержи глагол глаголемый,
послушай, что вещают горлинки,
не страшно, что не всё поймёшь,
а важно. что пронижет дрожь.
Кукушки так, пустая блажь,
а этим вынешь и отдашь -
из сердца, из души, из сущности
и даже, может быть, из ссученности...
Всхип горлинки такой бессмысленный -
неклянчащий и независтливый,
как будто кто предостерёг,
а ты понять его не смог.
 

* * *
крепостные стены мощной кладки
эти своды впору небесам
грубые квадратные колонны
никому отчёта не дают
вот собор да не придумать веры
дабы здесь дышала не дрожа
вот дворец да не сыскать тирана
дабы здесь прописанный не сдох
каменные полчища войне
посвящались да не пригодились
арсенал арс лёнга дольше дольче
книга слаще сладкого вина
вита брэвис книга дольше дальше
прелесть тлена бренности парча
даже на петровке в грубых грудах
обречённая влечёт к себе


ПЛАКАТНЫЕ СТРОФЫ
(накануне 3.12.2017)
С душой возгривой, судьбой совковой:
им что за гривню, что за целковый.
Бредут на битву во имя класса:
какое быдло – такая масса.
И гимн исполнят, и знамя вскинут:
напев испортят, ударят в спину.
Как ни обидно, не будет сладу:
импичмент – быдлу, импичмент – стаду!
 
* * *
Те же углы те же места
движ головы кста и некста
те же дрова в виде дерев
свет задарма тьма как припев
тот же набор тот же состав
где прохрипев где просвистав
тех же людей та же толпа
стой и балдей если балда

* * *
лето окопное осень окопная
жмётся и мёрзнет и меркнет душа
словно бы вся её суть подноготная
значит не больше гроша и шиша
знаю не прав с этим старческим вывихом
эта зацикленность тянет к земле
пусто в ночи не последний ли выехал
знавший умевший гадать на золе
 
* * *
Надвинув капюшон, сидишь, ровесница,
сама решаешь и сама решишь.
Давно могла преставиться, повеситься,
но ты живёшь, газетку ворошишь.
Обрубок изувеченной сосны
тебе милее ломаной скамеечки,
и без очков слова насквозь ясны,
в кармашке недолузганные семечки.
На многих не отыскан укорот:
им снятся бесконечные соития,
спешат, упрямо наклонясь вперёд,
вписаться в поворот, в декабрь, в события.
А мы с тобою вписаны вполне
в сей морок, наползающий с окраины,
Признанья, растворённые в вине,
как ни верти, последние, сакральные.

* * *
Осенняя жертва, мокруха,
лесов расчленёнка, гнильё.
Край неба, край мира – краюха, –
о, дай откусить от неё!
Я больше, чем голоден, больше,
чем жажду и к жизни тянусь, –
собою раздавлен и брошен,
в себя не приду, не вернусь.
И знаешь, не больно нисколько,
развязан тугой узелок:
ни зла, ни обиды, ни скорби
по скарбу, который волок.

            ***
хипстер... франшиза...
лень запрашивать значение этих слов
оставлю их для себя нерастолкованными
без них дожил до старости
сам не знаю как
но и отказываться от них не хочется
уж больно красиво звучат:
хипс-те-ер
фран-ши-и-за
ладно
буду поглядывая в зеркало по утрам
произносить удручённо
– Эх, ты, хххипстер!
а вечером подтыкая одеяло уставясь носом в потёмки
шептать отрешённо
– Эх, жизнь моя...франшиза

***(Иоганнес Бобровский)
Длилась насыпь, точно змиев вал,
что прополз от края и до края.
Сверху поездок легко бежал,
пункты А и Б соединяя.
...Узкая сверкает колея -
уже некуда, ну и не надо.
С глубиной и пышностью обряда
катимся над полем, не пыля.
Паровозик, взрослая игрушечка.
не споткнётся, выдраен на ять.
И кукует щедрая кукушечка,
не решаясь разочаровать.
Перепрыгнем через тучный Неман,
оставляя за собой Тильзит.
Справа Шлоссберг вырастает немо:
умоляет? морщится? грозит?
Капище, святилище, урочище:
древних пруссов детский голосок.
Вырастают сосны, как народище, -
спи, народец, втиснутый в песок.
Мальчик Иоганнес помнит, помнит,
он потом напишет, уцелев,
про песок и вырванные корни,
а пока - минуй Господень гнев.
Проданы билеты. Дамы пудрятся,
а кондуктор в мыслях дует бир:
каждая начищенная пуговица
отражает нерушимый мир.
К поводку привычен чёрный пудель,
не пугает паровозный дым.
            Этим летом ничего не будет,
            всё случится летом, но другим.

* * *
Что носил мехом вверх,
стал носить мехом вниз.
Разобрал до химер
часовой механизм.
Разодрал карту сфер
до частиц, до клочков.
Вот я – здесь и теперь,
и на крайность готов.
Вроде веретена
древо передо мной.
Мир был миром, война
остаётся войной.

* * *
Самоходки в ночи скрежетали.
Петухи и собаки примолкли.
Заноси дребедень на скрижали,
что насквозь чьей-то кровью промокли.
Скажешь, камень промокнуть не может,
разве только продрогнуть, – пожалуй.
Так вбирай всею собственной кожей
дрожь, и скрежет, и плач запоздалый.
 
            ***
И если событиям
рано ли, поздно ли
всё равно суждено
разразиться и завертеться,
почему бы им в самом деле
не разразиться,
не завертеться
теперь?
Чего они дожидаются,
какого рожна им надобно?
Какой такой капли в чаше,
которой песчинки в самуме,
которого камня в лавине?
Ежели речь обо мне,
если дело только во мне,
я согласен:
пусть приходят и удоволятся.
Лишь бы разразилось,
лишь бы завертелось,
ибо сколько же можно -
четвёртый год на исходе...

* * *
Так на так укладывалось плоско.
Въехал танк – посыпалась извёстка.
Въехал – врыли, и, по плечи вкопанный,
водит рылом с вытянутым хоботом.
В мой утёс, в мой – на планете – угол
(между звёзд и огородных пугал)
въехал бог, гибридный, габаритный:
он не лох, к нему не льнут с молитвой.
Жаль наивных, очень жаль наивных:
"Джавелины, где вы, джавелины?"
...Слабый жаждет меры – сильный мерит.
Слабый ищет веру – сильный верит.

* * *
(фатум рок судьба и доля)
мій горох твоя квасоля
хто за ким і що до чого
чий хомут чия дорога
в бога в матір (рок судьбу)
в інтернеті як в степу

***         
Вынутые из щелей, с молотка уходят вещи:
распродажа тех вещей завершает век зловещий.
В узелок кой-что собрав, мы пошли, не причитая,
изо всех наличных прав право знать предпочитая.
Этим подавай кишмиш, те не раз, не два слыхали
и про то, что крепче спишь, и про многие печали.
Если спорить с дураком стыдно и небезопасно,
как не помянуть добром старину Экклезиаста?
Он-то знал, о чём твердил, вдоль и поперёк изведал,
он рецептов не сулил, не навязывал советов.
Хочешь - знай, не хочешь - жмись, уклоняйся, пригибайся,
пусть ублюдочная мысль растворится в гигабайтах.
Жёсткоглазый коновал, прежнему уподобляясь,
            новый век идёт, вихляясь, по айтишным головам, 
Зная сумму огорчений, чтобы лишку не петлять,
            вместо умопомраченья буду стихопросветлять.
            Если отыщу, конечно, в глубине души смешной,
            где потешное с кромешным не ведут последний бой.

***
(просьба в конце письма)
...Стану преданьем? Это навряд ли.
Прахом и тенью? Это конкретней.
Как наступают на прежние грабли,
я попадаюсь на свежие бредни.
Что за следы оставляет кузнечик
на травке-муравке, на серой земле?
Ему, бог ты мой, и утешиться нечем
в мелкой среде, в насекомой семье.
У мурашей, у бездумных  растений
вместо истории - ветхий завет,
ветхий как есть - без утрат, обретений:
ни наваждений, ни бед, ни побед.
Нам повезло: нами дышат и движут,
наш вавилон слеплен, сложен из нас,
тех, кто подальше, и тех, кто поближе, -
всех подгребают, вплетают в каркас.
Каждый при деле: и те, кто на гребне,
и посреди, и под чьей-то пятой, -
рёбра, хребты, чем грубей, тем портретней,
тем и потребней в борьбе со тщетой.
Несановитые, незнаменитые
птички-сестрички и кум-воробей, -
то ли жалею, а то ли завидую...
            Здесь перебью, или ты перебей.
Помнишь из детства: частые гребни.
В сказке одной гребень был золотой:
вычесать память, те самые бредни,
редкие вредни - одну за другой.
Может быть, где-то на распродаже,
если увидишь, возьми, не пожилься  -
не золотой, но с зубцами почаще.
Твой навсегда - рядовой небожитель.

* * *
"Підрости – зрозумієш", – казали.
Ось, підріс. Що далі?
"Одружись – зрозумієш", – казали.
Одружився. Що далі?
"Дочекайся онуків", – казали.
Дочекався. Що далі?
"Чорт тебе забирай!" – казали.
Я у чорта. Що далі?

* * *
...тут небо – разгрузка: и тяжко, и узко,
зелёнка, в которой постлать бы соломки.
Рванёт под ногами – а чтоб тебе пусто! –
и будет о чём заполнять похоронку.
Пусть имя, приметы мои до единой
сожрёт комарьё, муравьи изничтожат.
Я был только миг золотой серединой –
ты мне позавидовал, господи боже.

ОЧЕРЕДИ
...серая – пятидесятых
склочная – шестидесятых
хитрая – семидесятых
бесконечная – восьмидесятых
по привычке – девяностых
интереса ради – нулевых
электронная – ...надцатых
пулемётная подгребает одинаково аккуратно –
что в рай, что в ад, что в чистилище
 
***
Сцепил бы зубы, да все повыпадали.
Сжал бы кулаки, да пальцы скрючило.
Крикнул бы во всё горло, да голос сорван.
Грозно гляжу подслеповатыми глазками.
Шествую на подгибающихся ногах.
Из вкусовых ощущений - горечь.
Обоняние улавливает запах тлена.
Осязание реагирует на кору дуба.
Память выгорела.
Из настоящего только красавицы-внучки
и мудрые внуки:
с ними Украина,
у них весь мир.
Больше добавить нечего.
 
***
Не дешёвки и не подстилки,
просто не разбери поймёшь.
От Дружковки до Константиновки
не допреешь - тогда допрёшь.
На последнем дойдёт перегоне,
что не помер и вновь не помрёшь,
потому что собой переполнен,
а себя на клочки не порвёшь.
Утро в тамбуре: слева - пыланье,
            справа - тонко сквозит холодком,
            прямо - смутных картинок мельканье,
            там сознанье твоё за стеклом.
            Догони, расспроси, да подробней,
            пусть не скрытничает уже.
            ...Как на грани, стоишь на перроне,
            и на паперти, как на меже.

* * *
Звёзды копошатся, точно черви,
в куче неземного вещества.
Чем живёшь, не скажешь даже вчерне:
на язык не просятся слова.
Из варягов переходишь в греки,
съёжившись едва не до нуля.
Блокпосты, изломанные штреки,
в серой зоне – серые поля.
 
***
Начитавшийся Керуака
не поймёт, что такое коряга,
и откуда она всплывает,
он не хочет знать и не знает.
Все дороги текут туда,
где для них отворяются двери.
В этом месте вступает труба, -
помолчите, по крайней мере.
Древо, всплывшее вниз головой,
отвергает своё корневище, -
оттолкнувшись от самого днища,
не становится древо собой.
А в вагоне оно на хрена ж -
из случайного, в общем наброска?
У меня одного карандаш,
остальные ныряют в устройства.
И не то чтоб отстал и дремуч,
просто грифель мудрее каракуль.
И к вопросу по Керуаку:
внучке люб этот хипстерский путч.
Оглашение на трубе:
номер первый - ниспровергатель.
Обывателем быть трудней,
если знаешь, что обыватель.
 
 
***
Ну как дела амурные? Ажурнее, чем шкурные?
Или такие ж вялые, унылые, как валенки?
А что ещё имеется, не прячется в запасниках,
никак не перемелется подёнными напастями?
Понятия дежурные, объятья по касательной
и кружева кожурные сноровки показательной,
границы нерушимые, бумаги ненадёжные,
объектища режимные, - лазейку б...где найдёшь её?
Итак, дела паршивые, но как-то продвигаются,
газетными подшивками в сознанье отлагаются.
Тут качество с количеством расслаивать закаешься:
от пыли исторической першит - не расчихаешься.
Вершители реальности, народов потрошители,
банальности о равенстве, мочилове решительном.
Не обнесли баландою и пайкой не обидели -
и в этот раз поладили с гнобимыми гнобители.
Дописана история, в песок уходят версии.
Закончен курс ускоренный, таблички перевесили.
Ждёт у подъезда скорая, а пассажир замешкался:
его поклажа собрана, путь обозначен вешками.
Острей и тоньше лезвия пробьётся травка сорная -               
такая бесполезная, такая беспризорная.
 
 
***
Было дело: мечтал перепрыгнуть в тридцатый век.
Юность - это масштаб, закидоны, размах:
птица в левом жила рукаве,
птица в правом жила рукаве,
да планета камнем висела
на башмаках.
Маяковский, Рождественский переселились туда:
вместо стёжки-дорожки
строка за строкою уступом.
Что там - тундра, тайга, до небес лебеда?
Или нечто настолько иное,
что амба и ступор?
Перепрыгнул, а с кем и какой огород городить,
если мыследвижение сплошь
и одни мыследвижцы?
Я бы рад говорить, но не нужно уже говорить:
словно гипс на лице,
лицевые ссыхаются мышцы.
Соль туда приволок, как положено, целый пуд,
негде есть: место временем стало,
а время - пространством.
Хоть бы кто обратился, заметил:
“Привет, шелапут!”
Без меня им прекрасно
размышляется о прекрасном.
Красноречивым жестом,
будто надёжным шестом,
управляюсь в трепещущей общей массе:
оказаться бы в месте пустом,
самом тёмном и несвятом -
таковых не осталось в принципе,
всюду сыр катается в масле.
...Закидоны попали в отстой,
а масштабы - в общий котёл.
Юность съела себя без остатка,
не брезгуя где попало харчиться:
закидоны попали в отстой,
а масштабы - в общий котёл.
В забегаловках соль,
в дешёвых столовках горчица
и дурацкая присказка
про неведомый суп с котом.

***
По какой идти дороге? По обеим сразу.
Кинут в спину: “Параноик!” - в обе не промазав.
Две спины уйдут, шатаясь - им вослед заплачу.
Станут за моей шептаться, не таясь, не прячась.
Зная точно: не посмею обернуться, глянуть -
кто те суки, кто те змеи, кто над ними главный?
У кого длиннее руки и лохматей длани?
Кем записан я в придурки во всеобщем плане?..
По какой идти дороге? Обе перекрыты,
и бетонные берлоги в полотно зарыты.
Подойдёшь - из подземелья гаркнут, оглоушат,
будто все права имеют: “В гроб тебя и в душу!..”
Молодые, удалые, звякают медали, -
то ли совесть удалили, то ли недодали:
вместо глаз - глазки дверные прямо в душу влезли:
мол, чего ты, дед, не с ними, отчего не весел?
Обозначиться поступком, жестом или словом
не могу, и так паскудно, будто освежёван.

***
Голой ахиллесовой пятою
всё на свете стало.
Пляшут припеваючи потомки,
им и горя мало.
Пренебрёгши нашею тусовкой,
эти апатриды
словно бы прививкою особой
наглухо привиты:
триллеры и хоррор, катастрофы,
бред антиутопий,
взятые за горло небоскрёбы,
в целом, им до попы.
Ссыпаны сверхглупость и сверхумность
в баночку с попкорном,
в рюкзачке грядущее свернулось,
ждёт-пождёт покорно.
Боже упаси - не осуждаю.
Может, это зависть?
Если б дали притулиться с краю,
я б завис и замер.
Молод был, но никогда раскован,
похвалиться нечем,
ухарством, рисковым, подростковым,
тоже не отмечен.
И пошло: просчёты, незадачи,
каверзы, каверны.
Мне ли урезонивать, судачить,
что у них неверно?
Помолюсь хоть дереву, хоть камню -
что ещё осталось? -
пусть, в развале мировом не канув,
просто встретят старость.

***
Топтался по дворам, пока не подобрал
(там этого добра навалом)
созвучья к топорам, к отринутым дарам -
к тому, что было, да не миновало.
Мотался по местам застройки гнездовой
(не памятны ничем, не близки),
предместьям и хвостам не свой и не чужой,
как в марте ледяные обелиски.
Болтался по тылам, где как бы благодать
(в последней сводке три обстрела),
но вновь молва про то, что всем несдобровать:
топор войны день ото дня острее.


***
Заселяющие мозги,
ждать напрасно от вас пощады:
подберите с земли автоматы,
расстреляйте меня на куски.
Потому что ни спать, ни есть:
донимает глухой головняк.
Потому что жестокая жесть -
по кольцу гонять товарняк.
На ходу отмахнёшь полстены,
и в проём - имена и числа,
будто с той, нежилой, стороны,
свет неясный сюда просочился.
И нагляднее, что ожидать,
а чего и не ждал, и не надо.
Разгулялись в полях автоматы,
им понравилось отжигать.
Жизнь насмарку, а нас на свалку?
Циник, дай закурить.
Нам весёлую выдали справку,
по которой дозволено жить:
снег закатывать в кругляши,
возводить небоскрёб из песка, -
в общем, петь и плясать для души
от куска до другого куска.
Не получится разговора
в этой местности на нуле.
Перебитая в шее опора
стелет волосы по земле.

***
Известный не по книжке, а с детства понаслышке,
стоит поэт Малышко над улицей Малышко.
Вскипал семейный чайник, мы радио включали
и громко подпевали, насколько поспевали.
Дороги между нами и травы при дороге
накрыты рушниками, и никакой мороки.
Всё отлегло от сердца, отныло, отступило,
пока звучала песня, в которой счастье было -
то самое, где доля, любовь и расставанье,
как будто текст намолен, а не рождён словами.

***
Сайты, блоги, книги, боги -
корм задать уму.
Он не блещет, но трепещет:
боязно ему.
Голоден, а взял за моду
морду воротить,
хочет проявить породу -
надо б укротить.
Спозаранку запрягаю:
что там на кону?
И склоняю, и спрягаю -
он ни тпру ни ну.
Мерин сивый, ум ледащий,
ну хотя б давай
борозду одну пропашем,
там - хоть помирай.
И, вихляясь, мы протащим
лемех и отвал,
и не будет день пропащим,
как бы ни был мал.
               

25.07.2017
***
Мерцая жёлтым язычком,
Свеча всё больше оплывает.
Вот так и мы с тобой живём:
Душа горит и тело тает.
1926
Арсений ТАРКОВСКИЙ (родился 25 июня 1907 года).
 
 
 
***(о пользе желательных уточнений)
Трум-ту-ру-ру! -
это значит - ноутбук под парами.
Первое, что поутру
всплыло на тощем экране:
в Московии уточнили,
сухо, не нагнетая ужасы,
что в рухнувшем самолёте
находились не 32 человека,
а 39 военнослужащих.
Сиречь, и эти семеро,
добавленные при пересчёте,
не заявятся на Донбасс,
не припрутся в Крым:
им не будет дела до нас.
мы не будем придирчивы к ним.
Оборот обоюдной выгоды
похеривает грехи.
Вот такие скромные выводы
и такие простые стихи.
 
 
***
птица на трапеции не треплется
свиристит на жёрдочке сидит
в пух и перья спрятанное тельце
образ непреклонного судьи
да тщедушен но неравнодушен
он вникает в каждое зерно
как спасает взаперти отдушина
так он ищет нужное звено
и найти отчаянно надеется
дело не зазря заведено
в пух и перья спрятанное тельце
набросало приговор давно
мелочи остались неувязочки
эта птичка многих допекла
все мои резоны и отмазочки
для неё подобье толокна
потому пренебрегу косметикой
на плетень не навести ажур
если предоставят от последнего
слова непременно откажусь
 
 
*
Путешествие к центру мечты -
погружение в степь продолжается:
самолёты, вокзалы, мосты -
бесконечное приближается.
Путешествие к центру Земли -
у фантаста звучало затейливо.
От затейливости мы ушли:
словно высшими силами велено,
воплощаем за пунктом пункт -
прочь, просевшее наваждение! -
отправляем в последний путь
многослойные нагромождения.
Опасаясь куда не успеть,
набузили и нашустрили?
Поглощает разверстая степь
индустрию и постиндустрию.
Рельсы, башни, аэропорты -
мы беречь их не подряжались:
в жертву, в топку. в тартарары
сокрушённое погружаем.
            Это будет - уйдут города
            в землю, в прорву, к ядру и мечтанью!
Словно мёртвая голова,
террикон призывает к молчанью.
Здравствуй, голая степь мужика,
осенённого автоматом:
от окопа до нужника
под прицелом - туда и обратно.


***
- Погляди: вот красная черта,
перейдёшь - увидишь, что за нею!..
Перешёл - за нею ни черта,
нет, черта, она ещё краснее.
Чистой кровью криво провели,
набухает и сочится кровью
сквозь бурьян и через ковыли,
сохранившиеся по укромью.
Многие понятья иллюзорны -
не сменив ни кожи, ни души,
переходим в божий мир из зоны,
преодолевая рубежи.


***
запечатаны в снег он летит мы летим
замурованы в склеп в белый морок интим
время года - метель снеговей снеговал
словно светлый плетень сверху донизу встал
и упал и стена и завеса за ней
и ступает ступня что ни шаг неземней
опадай вещество белых снов белых дней
нам с тобой повезло и везёт всё ясней
тю! дурной а занос а расход мощностей
намолол невсерьёз языком без костей
я же так без корысти без задних мыслей
он последний расхристанный
мой единственный снег
то наотмашь то наискось по линейке то сплошь
беззаветное райское - занесёшь? заметёшь?
...шита белыми нитками отведённая пядь
я прощаюсь с попытками хоть бы что-то понять


***
дешёвый март микрорайон Зелёный
зелёная тоска бетонная тоска
зелёный чай умеренно солёный
чай со слезой забытая треска
забытый вкус из детского мирка
где стольких штучек не было в помине
где блох гоняли связкою полыни
зато была копчёная треска
приплывшая из Клайпеды - Клайпеды
портовый и фартовый городок
над ним после войны сошлись планеты
по центру - слабая на передок
а тот в доспехах красномордый циник
в тени укрылся спрятался за ларь
приплыли корабли и слово - финик -
вошло в наш дом и в куцый мой словарь
халва в высоких тонкостенных банках
латунный блеск и золотой отлив
с небесной манной уравнялась манка
меня витальной силой наделив
а козье молоко ещё древнее
(шатры на остывающем песке…)
за козье племя чай допью вернее
за тех кто рос на козьем молоке
на рыбьем жире пионерской зорьке
на вере в то что наши победят
на длинном поводке короткой сворке
состарились коленками назад
мы не потерянное поколенье
мы вывихнуты вынуты и в схрон
заложены на долгое храненье
зелёная тоска микрорайон
 
***
(Откликаясь на классику)
Май накрылся душными ночами,
медным тазом, мутными мощами.
Крупно: Кремль и загнанная крыса...
Май – накрылся.
Мне – в июнь, а повезёт, и дальше:
на ФБ клепать, скрипеть и кашлять.
Ждать впотьмах: вот крысоловка грюкнет!..
Что там - в рюмке?
 
 
* * *
Покуда ветка сна ещё не обломилась,
а старая вина ещё не обновилась,
порадуйся хрычу: воздай его сноровке,
похлопай по плечу, порадуйся хрычовке.
Порадуйся дождю в задушенном июне,
забитому гвоздю – по шляпку, накануне.
Порадуйся кусту: забыли, и разросся!
Порадуйся куску, доступному без спроса.
Порадуйся тому, что день ещё не начат,
что терпится уму, а сердце дальше скачет.
Порадуйся воде, ещё не знавшей солнца:
ей трудно в темноте – пускай она прольётся.
 
 
* * *
Хорошо уходить при шумящем всю ночь дожде,
при птичьем перещёлке-пересвисте,
при перестуке не тебя увозящих вагонных колёс.
Неправильно уходить под перебранку соседей.
под бормот невыключенного тэвэшника,
под уханье миномётов возле ближней посадки.
 
 
            * * *
Когда был подростком, юнцом,
страшно интересовало,
как жили за тысячу лет до меня,
как станут жить через тысячу лет после меня.
Я верил тем, кто подробно об этом рассказывал,
до того подробно,
что пыль бывших времён
смешивалась с пылью времён небывалых:
один цвет, один запах, одно беззвучие.
...Постарел, и времена подступили ко мне вплотную:
откачнёшься назад – упрёшься в прошедшее,
качнёшься вперёд – уткнёшься в будущее.
По колено в сером, горчащем. беззвучном,
не взываю, не предъявляю, не опротестовываю –
проникаюсь чувством исполненности.
 
 
***
Эмили Дикинсон день-деньской,
то есть целый божий день,
говорила сама с собой,
от себя отрывая тень.
Очень долгою эта беседа была,
то есть было о чём говорить.
Собеседников отняли от стола
и понесли хоронить.
Читали молитву, отирали слезу,
глазели по сторонам...
Когда-то начатый здесь, внизу,
разговор продолжается там.
И так хорошо им в своём кругу,
как будто они одни.
Я слышу речь и понять могу,
но вставить словцо ни-ни.
 
 
* * *
Звідки вітер на країну подує,
звідки сонечко зійде та про інше
я хотів би спитати в бабуні,
та на жаль її ніколи не бачив.
Чи умнішають люди з роками,
чи руками досягнемо неба,
дідуся я хотів би спитати,
та на жаль його ніколи не бачив.
Все життя у бабуні відібрали,
замість хліба дали свічку потримати.
Все життя в дідуся відірвали -
дали кулю у грудях потримати.
І не знаю, звідки вітер подує,
чи руками досягнемо неба,
бо ніколи не бачив бабуні,
дідуся теж ніколи не бачив.
 
 
* * *
Солнце село прямо в сено, а когда оно взошло,
всплыло сено, словно пена, если взбить её веслом.
Травка, дурочка, тихоня... Мы не поднимаем глаз:
после моря, после горя сено укачало нас.
Не ходи, дружок, налево и направо не ходи:
здесь положим два полена, что-нибудь найдём в груди.
Пустим по ветру сознанье, проследим его полёт.
Где-то там живёт сказанье и тебя – как манны – ждёт.
Не дождётся: небо ясно, и земля понятна вся,
кое-где шарообразна, спит, на ниточке вися.
А вокруг она полога, замечательно плоска -
как широкая дорога, много шире, чем тоска.
 
 
* * *
На яблонях – господня благодать,
на абрикосах – отраженье рая.
Упавшее не надо подбирать,
как деньги, равновесие теряя.
Они уже не нам принадлежат,
совсем иным созданиям ворожат.
Их прежний, их почти разумный взгляд
уже, как всё отжившее, несложен.
Не беспокойте: пусть земля сама
возьмёт своё – без суеты и спешки,
как многое задумчиво взяла,
не опускаясь до гнилой усмешки.
 
 
* * *
Стояли три терикони:
один – з абрикосів, які назбирали мої онуки;
другий спорудили вугляри – з пустої породи,
що зайвою була під землею,
зайвою залишається на поверхні;
третій – з кісток, арматури, бетонних плит -
сгортали ті,
хто втомився бути людиною.
Три кургани – як у казці.
Історія іноді схожа на казку,
але казка ніколи не мусить дорівнювати історії.
 
 
* * *
Нет, не пугаю бельмами, не пью с утра по-чёрному:
тянусь к Андрею Белому – он гонит к Саше Чёрному.
Вороны над заборами, наверное, те самые,
ворота под запорами, за ними байки сальные...
Господь меня помилует, господь меня пожалует:
отымет всё унылое, отымет всё ужасное.
Не станет ждать с молитвою, не спросит, како верую,
шепнёт в сердцах "едриттвою!", даст самой полной мерою:
житья полуразутого, бытья получиновного,
глоток питья лазурного из золота червонного.
 
 
* * *
Запам’ятати все:
той лайнер, що у небі, як в степу,
собаку, що майданом пробігає,
не полишаючи слідів –
на камені їх полишають кулі.
Вбивають люди,
зачинають люди.
І камінь виривають, наче душу.
Від сорому до відчаю проходить
той, хто був кимось названий
людиной.
О, ті дерева, що знайшли свої обличчя,
примотані пекучим дротом
або слизьким холодним скотчем
до стовбурів –
як далі їм рости,
річні в собі придушуючи кільця?..
Запам,ятати все, щоб далі жити.
 
 
* * *
заварю заварочку заварю любезную
расскажу товарищу как живу да бедствую
мне ответит гостюшка – что ты споришь с Кафкою?
чтоб держали косточки закрепи булавкою
что на чём качается то на том кончается
а пока не кончилось надо чтобы корчилось
и не тронь всевышнего – что ему до мужества?
он не просит лишнего дай ему домучиться
 
 
*
Опоздать никуда невозможно,
никуда невозможно успеть:
позади только жизни немножко,
впереди только чуточку смерть.
Выходящие стенкой на стенку,
порождённые общей средой,
даже если общаемся с кем-то,
сообщаемся сами с собой.
            Не уйти от подкормки подкорки
силуэтом, напевом, столбцом, -
чем топорней, грубее подпорки,
тем надёжней придуманный дом.
Пусть в иное больное пространство
с диким свистом уносится клеть,
доверяй обретённым пристрастьям -
продолжай обречённо стареть.
В этом нет ни греха, ни унынья,
горький перечень тут ни при чём:
столько раз принимался - доныне
восемь строк до конца не прочёл.
 
 
***
Ты провинился, с тебя-то и взыщут
время, история, строй.
Вас миллион и немалые тыщи
тоже с провиной такой.
Переселенцы, перевыселенцы,
сдунутые по кривой, -
не отцепляетесь, как заусенцы,
сколь ни трясти рукой.
Степень родства и ступени соседства
к месту больному прижать,
где бы ни греться, лишь бы согреться,
дрожью дурной не дрожать.
Сломанный стол и разбитое кресло,
всё между ними - маржа.
Глядя в пролом на тяжёлые рельсы,
сжатые пальцы разжать.
Это мгновенье, картинка, не боле -
ну же отпрянь, отвернись!
В смысле глобальном мы все тут в неволе,
чей-то неумный каприз.
Есть для всего специальные средства -
и хоронить, и рожать.
Чем удержать уходящее сердце?
Нечем его удержать.
 
 
***(1969, июль)
Больше нету живого тепла,
лишь небесные кружат тела,
но не стану тебя сочинять,
не останусь с тобой ночевать.
Там, где зрелище, дозревают,
где хранилище, там хоронят,
выживалище - где выживают
в нишах, точно в хоромах.
Ставим опыты на словах -
ставим опыты на себе,
остальные не при делах,
то бишь ходят навеселе.
А ежели мы, имхо,
всё-таки замолчим
(мужчины в недрах стихов,
женщины без мужчин),
жизнь будет не столь ущербной,
будет просторней гроб?
Так продолжайся, щебет
и не кончайся, трёп!
Эти медленные стихи –
мой фонарик в слепой степи,
где несёт на себе человечек
части тела, как части речи.
 
 
* * *
Не с первого раза,
но нитку в иголку вдеваю.
Не с первого раза,
но понимаю: вопрос обращён ко мне.
Не с первой попытки,
но к слову привязываю следующее слово.
Не с первого шага,
но некий темп набираю.
Потеряно многое,
но ещё не всё, ей-богу, не всё.
 
 
***
Помню, мечтал стать стариком,
да не простым - Хоттабычем.
Вот и попал в мечту прямиком,
             надел стариковские тапочки.
             Помню, ещё тюбетейка была,
             липла к макушке копейкою.
             Слава аллаху, цела голова,
             не унесло с тюбетейкою.
             Волькою быть ни за что не хотел,
             поскольку и так был Волькою,
             но в географии поднаторел:
             Лену не путал с Волгою.   
             Вот я старик, не Хоттабыч ничуть,
             сижу и посильно кумекаю:
             чего бы хотелось седому хрычу,
             исключая Медину с Меккою?
             И понимаю, хочу одного,
             надев стариковские тапочки:
             чтобы не стало в Кремле никого,
             даже для этой - для галочки.
             Чтоб никого не осталось в Москве:
             умчались по навигатору.
             Только песок, и на этом песке
             нежатся аллигаторы.
      
***
Это привычка или предел -
жить за чертою бедности?
Будто в провал, уходя в пробел
честной во всём безвестности.
Не давит тщедушность, не колет тщета,
латаем с великим тщанием.
Не оскорбительна нищета,
приличествующе-прощальная.
Опять со Светланой сойдёмся на том,
чего ни наплакать, ни выплакать:
истории нет, есть вселенский облом -
расплата, доплата, выплата.
Посеем весною - повсходит пусть
крутая репа и прочее:
телу - укрепа, и грусть не грусть,
сердечное многоточие.
 
 
***
Епоха відчаю неспроможна народити нічого,
окрім мистецтва відчаю.
Героічного відчаю.
 
 
             ***
(Перепев своих же строк 1978 года)
Низкий ахматовский голос,
чёрный бархатный том.
Из недр извлечённый конус,
видение птицы на нём.
Скажешь: несовместимы
чёрный бархатный том,
зарядами холостыми
разбуженный танкодром,
низкий ахматовский голос
в серебряной тишине,
из недр извлечённый конус,
задействованный в войне, -
            согласен. Опять миновали
            библейские сорок лет:
            очнулись в подвале, в завале
            вносители всяческих лепт.
            Ни кровно, ни шапочно с ними
            не связан, однако терплю,
            поскольку путями одними
            идём от “ноля” и к “нолю”.
            На выстрелы не отвлекаюсь,
            запретное не верну.
            Пасует приснившийся хаос
            пред хаосом наяву.
 
 
***
Писателей всё больше – читателей всё меньше:
соотношенье божьего с хернёй уравновешено.
Доселе мир не рушился и сохранится далее,
он, перебрав оружия, повис, вроде медали,
на чьей груди неведомо - крестом, почётным знаком.
Сношаемся, обедаем - под неусыпным зраком.
Представь, что все кропавшие попали в чьи-то лапы,
воды ли в рот набравшие, заткнутые ли кляпом,
замолкли. Ночь. Безмолвие. Растущее давление.
Сухие блещут молнии в тоскливом отдалении.
Кто первым отречётся, кто первый скажет: “Баста!
Прощай, господня ль, чёртова, писательская каста.
Винюсь - казните, милуйте. где  в чём набедокурил,
но тексты, пусть и хилые, мои! Не трожьте, курвы...
 
***
Из наблюдаемого исходя,
следом за мартом что?
Эсхатология данного дня
предполагает шторм?
Выброс апреля, взрыв и разлёт
флоры как таковой?
Вздрогов щенячьих перерасход
оборачивается бедой.
Будет иное: полный мартец 
и запредельный мартяк,
то есть придут натуральный мертвец
и нереальный мертвяк.
Это нисколько не пессимизм,
не взятый за горло бот:
скатывается по наклонной вниз
переигравший бог.
Надеялся: он, сотворивший ночь
и день, как никто хитёр.
Теперь, дабы выволочь и доволочь,
надобен волонтёр.
 
 
***
Отвыкание от жизни,
            от участия живого
в неприязни, укоризне,
правоте полусвятого:
в обманулове чернильном,
в обнажении дословном,
в убеждении червивом,
            переставшем быть заслоном.
Зоркостью полуслепого
проницаю сквозь завесы,
наблюдаю исподлобья
неизбежные процессы:
отмокание в растворе
оттепелей и распутиц,
обмякание в рассоле
            густонаселённых улиц.
Без помет ясны, без сносок,
без заглавия понятны
суть полуночных допросов
и значение попятных:
            слов, отпущенных на волю,
            переставших быть делами,
            дел с поникшей головою
            в очереди за дарами,
            Сле-  направо, спра-  налево
            на старинные бобины
перематывалось лето
с воркованьем голубиным.
Так проматывались шансы -
легкомысленно на диво:
и пассивные запасы,
и посильные активы.
            ...Текст заучен, да нетвёрдо,
            потому как не усвоен.          
Мы к самим себе припёрты,
            но самих себя не стоим.
Отвыканье от системы:
от заначек, проволочек.
            Ни заглавия, ни темы:
книга собрана из клочьев.
 
 
***
Прибавь к Стендалю Щедрина,
чтоб равновесье не смещалось
и сердце с телом совещалось,
как с теснотою  ширина.
Не происходит ничего -
ни бичеваний, ни сожжений:
мир перехвачен бечевой
в пределах нескольких саженей.
Крест-накрест в стопки увязав
собрания всех сочинений,
в отстой увозят на возах
надежды прежних поколений.
Мы постарели - мы помрём, -
простые трезвые глаголы.
Пространство, взятое в наём,
вам возвращаем, балаболы.
Здесь незнакомые знакомей
соседей, взятых во плоти,
на коммент забивают коммент,
плодя посты, постя плоды.
С нас хватит и добра, и зла,
стыда и громкого бесстыдства.
Кому воздастся - тем простится?
О, древних скриптов новизна...
След соскрести и честь по чести
замыть, очистив обиход.
Смерть  родилась со мною вместе -
со мной однажды пусть умрёт.
 
 
***
(И ещё один старичизм.)
С чем связать и к чему приложить? -
“Трикстер!” - вброшено в полусознанье.
Как примерить к себе, прикрепить,
машинально творя полосканье,
этот хруст, этот хряск, этот писк?
Что из памяти полуподвальной
извлекает словарный изыск?
“Мистер Твистер”, текст паранормальный.
Материк обескровленных книг
отодвинулся, без вести канул.
Наплывает иной материк, -
не приписан ты к новому клану.
 
 
***
Между речью хромою и притчею
нам с тобою хреново и китчево.
Не тяни, не надейся: не выклянчишь,
ни задумки, ни действа не вычленишь.
Если слово не взято, не схвачено,
значит, дело не свято, - сворачивай.
            Между благословеньем и порчею:
            кто сомлеет, того не попотчуют.
            Тех попотчуют, удостоят,
            кто устойчивей  и пристойней.               
            Воды пасмурные, проточные
            зашумят, набегут, навалятся:
            все беспаспортные, беспорточные,
            если бог призовёт, не явятся.
 
 
            ***
            Жевальщик старости, мусольщик новостей,
            пропитан сыростью до каждой из костей,
            тебе сказали: больше не жилец,
            с бедой связали тысячью колец.   
Неси останки, что есть сил тащи,
пинай жестянки, раздвигай хвощи.
Ещё часочек отвоюй, отвей,
ещё денёчек отыграй, отбей.
Пророчество, в котором проку ноль,
порочнее, чем смрадный алкоголь.
плод диких каверз праздного ума,
куда прокрались порча и хула.
Неси в потёмки и тащи на свет
свои котомки, полные замет.
 
 
***
(поминки по 1969 - 1971)
Хотите о розе? Слагайте о розе,
а я вспоминаю про азбуку Морзе:
пять цифр в каждой группе, по пять и не больше.
Мы строем, мы вкупе, нас не огорошить.
Тут цифры везде: на ремне, на бушлате,
на каждом стволе и на каждом солдате,
и если бы сердце достать и вглядеться,
открылись бы цифры на трепете сердца.
Заполнен эфир мировою толкучкой, -
что я поясню передачей докучной?
Моя незатейливая морзянка
проймёт ли тебя, дорогая мерзавка,
моя золотая зловреда, злокраля…
Стучу на ключе, достучаться б до края.
Волна, частота, позывной неизменен:
постой, задержись, оглянись хоть во гневе - - -

***
Коль не утонем, коль не сгорим, -
ножкой притопнем и воспарим.

Скручено тело в свиток, зато
для беспредела самое то.

Помнишь: не верил, спорил, курил,
рай на фанере хаял и крыл?

Голос ли сорван? Тихо летишь,
внутренним взором в душу глядишь.

Вон - за чертою - потусторонь,
как за рекою смутный огонь:

не приголубит, свет не прольёт -
любит...не любит...к чёрту пошлёт…


***
Творец и могильщик вместе,
запойный профессионал,
породив, погребаешь тексты, -
когда ты себя прозевал?
Когда сам себя профукал,
за красным словцом гонясь
по тёмным кривым проулкам,
где царственно нежится грязь?..
Затягивающая воронка,
            как будто куда зовут.
            Дремучая татуировка,
            под кожу заползший зуд.
            Дал маху, такого маху, 
           такого свалял дурака! -
           Смирительная рубаха
           спасла бы наверняка.
           Ты пальцы макал в чернила,
           как в раны влагают персты.
           Расправу строка учинила,
           строка привела на пустырь.
           Здесь права просить лишается
           кому добрести повезло.
           ...Тихое помешательство,
           сомнительное ремесло.


***
                Александре Лозовой
Пусть криво-косо, пусть влево-вправо, -
отыскан способ борьбы с растравой,
с глухой обидой, слепой прорухой.

Другим не выдам - подставьте ухо:
шепну приёмчик, не самый хитрый -
разряд примочек, растёртой хины.

Берите в скобки, а то в кавычки:
что было скотским, дыхнёт комичным.
Казалось диким, необоримым?
Предстанет тихим, вполне терпимым.

Меняйте статус, подходы, цели,
снижайте градус. сбивайте цены,
и станет проще и даже краще
и в чаще рощи, и в роще чащи.

...Как будто скомкан до неприличья:
а я в чьих скобках? и в чьих кавычках?


***
Прорываясь из прорв, выдираясь из жерл,
эпос пробует кровь, эпос требует жертв.
Каждой клеткой усвой, начиная тетрадь:
всю омочишь слезой эту десть, эту пядь, -
как юнцом, в сад войдя, так и старцем-хмырём,
вбитым, вроде гвоздя, в глушь бетонных хором.
Кто нас приговорил,тот не думал о нас:
где землёй привалил, где - движением масс.
Демон, рок, вельзевул - кто куда зазывал?
Ты уходишь в загул - попадаешь в завал.
Чей-то дикий заказ - по живому разрез:
ты уходишь в запас - попадаешь в замес.
Исторический всхлип, истерический вброс:
словно нехотя влип, точно исподволь вмёрз,
и теперь повлечёт, и умрёшь - не уйдёшь,
только там, где печёт, наконец-то уймёшь.


***
Медленно, медленно, медленно
к вечеру вынырнет весть:
нет его, нет его, нет его -
вычеркнут, вымаран весь.
Заново, заново,заново
счёт-пересчёт повторять:
потустороннее зарево
в духов плиты претворять.
Наново сказочки сказывать,
явь приплетая хитро,
живших с нежившими связывать,
роя в сознанье метро.
Мучился, корчился, кончился,
как человек, опочил
год полоумного творчества,
следствий, лишённых причин.

***
Завязанный на память узелком,
закатывал глаза и бормотал:
“Пустырник, валерьяна, спазмалгон,
боярышник, мелисса, барбовал...”
Под жизнь замаскированная смерть
прольёт, обезоруживая, свет
на сплошь закамуфлированный лес,
последний спрос начав теперь и здесь.
Нет, невозможно: нынче рождество -
раздвинутое вширь и вдаль родство!
Но даже пребывание в родстве
не пресечёт очередной обстрел.


***
Пока дела толпой не набежали,
не взяли в плен,
заполни неподъёмные скрижали
хотя б до буквы эн.
Узлами вены опояшут ноги
в разгар вытья -
верни долги и уплати налоги,
упёршись в букву я.
Весь алфавит, всю азбуку печали
забудь, сотри -
бездумный лепет, что звучал в начале,
расслышь и повтори.


***
Давно стало ясно, что первыми
ни в коих рядах не бывать.
Перину, набитую перьями,
не стоит с боков подтыкать.
Зачем шевелить перепрелое?
Полвека прошло и - шабаш.
Бумажное, затхлое, бренное
за так никому не отдашь.
Тебе полегчало хоть сколечко?
Спасибо скажи и смирись.
А есть под рукою настоечка,
налей и в реальность вернись.


***
                Marijai Kalvaitienei   
Литва не снится и не вспоминается -
я в ней живу, кукую, пребываю,
хоть и заочно, или не считается,
когда заочно? Я о том не знаю.
И, оставаясь в золотом неведенье,
шилутское родное изначалье
лелею в памяти, уже неверное,
почти мерцание, почти молчанье.
...Не веяло ни мирром там, ни ладаном:
чертяки ныкались в церковных нишах,
забита дверь - сколь ухо ни прикладывал,
молитв не слышал, шелеста не слышал.
А может быть, под стрельчатыми сводами 
молитвенник, весь в кожаном и тёмном,
лежал, раскрыт движеньями бесплотными
на самом важном, так и не прочтённом


***
И вживую, и с телеамвона
новоявленные заратустры
оперируют самодовольно
хнёй понятий и хрустом капусты.
Хладнокровное охлобыстье,
злоупоротое шахназарье
разживается на убийстве,
как накачиваются на базаре.
Постно-подлые образины,
вы  на всё наперёд  согласны
и в себе до конца отразили
зачервивевшие соблазны.
Разум, вывернутый наизнанку,
с  мертвизною вступает в плутни:
состязаетесь спозаранку,
кто гнуснее и кто лизоблюдней.
О московщина, скверна, зараза,
всё прониклось тобой, пропиталось.
Этот морок в святое закрался,
и не стало ни истин, ни таинств.
В государственную домовину
день за днём забиваются гвозди,
и да узрят  живущие ныне,
марширующие на погосты.


***
Я заперт на три оборота,
весь день проверяю замки.
Поймёте ли вы сумасброда,
проглатывая зевки?
Опять по мозгам полоснуло:
дверные трезвонят звонки.
Нервически сведены скулы:
соседские сосунки?
А может быть, те, что в подвалы,
потыкивая стволом,
уводят?..А впрочем, едва ли:
от тех не спастись под столом,
да-да, под столом и за шкафом,
в оставленной прежде щели:
теперь пригодилась... За каждым
навряд ли приходят...Рубли
считай, пересчитывай, слушай:
ушли? затаились?..Нишкни!
Январь настигающий, сучий,   
как случай, к себе не мани.
Я замкнут для дома, округи,
для этих ползучих людей
я тот, кому скручивать руки,
из лютых злодеев злодей.
Я землю родную не предал,
с неё не спускаю глаз,
а вы исключительным бредом
уйдёте как не было вас.


***
Ночь глупая до неприличия,
ни то ни сё:
приглядчива, привязчива, прилипчива -
ни явь, ни сон.
С поличным ты застукан и с пристрастием
допрошен будь,
но дознаватель где-то в дальнем странствии -
бродячий дуб.
Кровь с лимфою гоняются за инфами
на двух вершках.
Мелодикой чужой, чужими рифмами
кишит башка.
Попробуй отыскать не пользу - малый плюс
в бессонье том.
Жизнь пишет замечательную прозу (пусть!)
за томом том.
Куда хреновей у неё с поэзией,
сплошной тупняк, -
с советом, за советом к ней не лезу я,
и ты никак.
А проза хороша, когда во здравие,
когда за упокой...
За стёклами повизгиванья странные:
кого там на убой
проволокли под смирными деревьями,
и - никаких следов.
Не веет больше - как их там? - поверьями
пороша блёклых снов. 
Январская невнятная сумятица               
нудит, нудит.
Не судятся соседи и не рядятся:
к ним ход забит.
Момент заминки угадай и выхвати
живую весть:
из нашей ночи непролазной  выходы,
должно быть, тоже есть, -
из сумрака сомнительной невнятицы,
заученной насквозь,
где пятиться, где нам с тобой горбатиться
считай сто лет пришлось.
Вставай: мы непременные читатели
лент новостных.
Когда-нибудь жизнь впишет обязательно
похожее на стих
одно словцо, нет, пару слов особенных,
свой сохранивших вес
для нас, затерянных, затурканных, несобранных:
победа
здесь.



***
Обрубят связь -
тогда поймёшь,
что это всязь:
ты в ней живёшь.
Прописан в ней и воплощён:
живая всязь - твой верный схрон.
Всегда и всюду, всё и вся,
связь - это  судьбы, божья  вязь.
Твой способ мыслить и дышать,
азы и числа, каждый шаг.
Обрубят всязь, и ты никто:
ни кум, ни князь, ни конь в пальто.
Ах, связь, союз, любовный сцеп,
душевный груз, зато не склеп!
И грусть, и гроздь, и грызь, и грязь:
земная ось - земная всязь.


***
                Вячеславу Верховскому
Теперь по сути, для простых голов:
мытьё посуды и мытьё полов -
на чётком срезе, ясном рубеже,
где нежно грезить западло уже,
где все движенья сызмальства даны
и нету жженья  резкой новизны.
Здесь погружайся, здесь определись,
какие шансы набирают смысл,
чьих упований шанс ничтожно мал,
над чьей поляной грянет ветровал.
……………………………………...               
домыл посуду, допротёр полы,
тоску-паскуду затолкал в углы,
расставил точки, обозначил тренд.
Что в тех судочках - редька или хрен?               


***
               
и столько открывается зияний
в обычной жизни в каждом божьем дне
что не хватает никаких стараний
заделать изнутри забить извне
и непрерывный дождь увы не в силах
хотя б не залатать хотя б залить
и беспредельный снег напрасно сыплет
его не хватит для пустот земли
что говорить о безднах в наших душах
о прорвах веры памяти любви
руках гребущих зенках завидущих
приличиях которых не блюли
зияния вселенское зевание
            усталые небесные тела
            но мы и наши знанья и незнание
            совсем как та китайская стена
            пожизненное веселей посмертного
            тянись от рождества до рождества
            стенание стоянье до последнего
            живого слова жеста существа


***
Был покупатель книг - стал покупатель воды.
Это ещё не тупик, но недалеко от беды.
Хватит пары баклаг на пару залётных дней.
Был ты зелёный баклан - стал ядовитый змей.
Пока шевелишь рукой, пока не успел обнищать,
подумал бы, дорогой, кому чего завещать.
Некогда библиофаг, после библиофил,
скопище дивных бумаг нагрудил, нагромоздил.
Не пропил и не проел, а лучше б и это, и то,
не ставил (не наш пострел) на красное или зеро.
Просто читал и жил или жил и читал,
звёзд не хватал чужих, да и своих не хватал.
Вот они - полки вверх, такие же полки - вширь,
вот он, мой смех и грех, клепсидра, безмен, аршин.
...Пылом и прахом уйдёт, или сдадут на вес.
Вот он и весь анекдот, или ещё не весь?


***
                Елене Кузьминой
вам по Тильзиту вдвоём не гулять не бродить
не вспоминать на мосту королеву Луизу
что там про душу не надо её бередить
тут что ни камень то напоминанье и вызов
не откликайся от этого только больней
не тереби не трави что пропало простыло
знаешь незримое часто бывает видней
слушай неслышное это покуда под силу
не отвлекайся на бедность она не бедней
многих и многих в округе в дырявой дерюге
соль что просыпана нынче неуж солоней
той что стояла в солонке на кухне подруги
разве что тутошний хлеб не вкусней не сытней
хлеба который подруга нарезала тонко
словно бы тихо нарезаны ломтики дней
ровно уложены тонкой рукою в плетёнку
будь благодарен не мучайся не сатаней   
да не сбылось но как прежде над сердцем довлеет
в долгой войне вы опять на одной стороне
только прямая опять оказалась длиннее


***
...длится начальный курс универсальных буден:
пробуем мир на вкус - прежний был слишком скуден.
Жалкий школярский форс? Нет, молодая прыткость.
Остро шибает в нос терпкий столичный привкус.
Поднимешься на носки - не видно финала сказки.         
Озон прочищает мозги и молодые  связки.
Провинциальный прах мы отряхаем, ибо
башня стоит в головах  (тмутараканский идол):
светится по ночам, точно внушить желая               
важность великих начал, время в висках сжимая.
Старославянства жуть  и коммунизма бредни:
кого, прогоняя, дожмут густые зачётные гребни?..
Стипки  хватало едва на аникшчяйские вина,
на хлеб, что всему голова, на шеститомник Грина,
на канцелярский набор и сигареты “Слънце”.
Деньги будут как сор, - вызванивали колокольца
в истории КПСС и в фильме “Последний жулик”,
пока же их было в обрез, хотелось добавить нулик.
Целый счастливый год, из августа в август транзитом,
приятельств, открытий, щедрот так много, а мы не сыты.
Завари, завари, завари, чтобы гуще кофейная гуща.
Словари, словари, словари, вы для нас  Беловежская пуща:
не поможет Мартыну алтын. вкупе нам ли загнуться втуне?
И подзуживает латынь: “Homo, дай прикурить фортуне!” 
…………………………………………………………..
И  младость, и старость прошла - не проходит привкус металла.
Я понял, какого рожна мне до смерти не хватало.
Тот юнец, молодец, глупец безоглядно нырнул в безвестье.
“Стёпка Фец, хочешь кислых щец?..” -
Тихо в доме, в лесу, в семействе.


***
5Если всё пойдёт не так ниоткуда никуда
даже конченый дурак не решится на контакт
2Жили трое на трубе прозывались а и б
а теперь они в фб в общем те же а и б
9Длится форменный накат не на вечность на пока
так с каких фигов аккаунт наезжает на аккаунт
10Недоеденный кусок...отвалите от куска.
это был последний срок, дальше лодка и река
1Взяты строфы с потолка или с пола как взглянуть
зачерпну из котелка там мозгов ещё чуть-чуть
6стал искать опорный сайт про “усат и полосат” -
мне суют топорный сайт “трое порнопоросят”
7Это издали кивок или вскинутый кулак? -
чей-то зырящий зрачок чей-то вылупленный зрак
3облюбован уголок от психических атак
если в вас летит плевок называйте это лайк
8ты  в астрал отправишь знак - откликается дружбан.
что там - лайк или дизлайк кто кого отправит в бан
4 Вот облаяли опять. Профиль, что ли, поменять?
Будут больше понимать, меньше лихом поминать?


***
...и молча указали: “Ваш черёд,
теперь вы искупительная жертва
за год такой-то, за такой-то год,
за все изломы гиблого сюжета.
Да-да, вы ни при чём, а кто при чём?
Не знаете, и мы того не знаем”, -
и внутрь втолкнули: было горячо,
потом волна, предельно ледяная.
Так это Данте? “Нет, - сказали нам
всё так же молча, - посмотрите сами:
вон Команданте, вон усатый Хам,
и Хер усатый около Усамы.
Вы там привыкли отделять овец,
а здесь энциклопедия простая:
для всех успокоительный свинец,
подряд гребём, подряд, как текст, верстаем.
Дант вас жалел, пугал не до конца,
а знал ведь про смещенье, совмещенье,
про адский рай и райский ад Отца,
где и воздастся, и придёт отмщенье -
за трусость, за терпение, за срам,
за блеянье и за превозношенье,
за общечеловеческий бедлам,
за ваше неминучее крушенье,
Велик был сей блистательный проект,
хоть изначально отдавал химерой.
“Да будет!” - весь дрожа, Отец прорек,               
он  верил в вас, как сам в себя не верил...
Профукали! Сменяли на харчо,
на чёрт те что…” - нас довели до края
и вниз столкнули: было горячо,
потом волна, предельно ледяная.


***
вот и стало нам недосуг
выяснять как бы между строк
кто из нас посолидней жук
у кого надёжней кусок
оба в дряхлость впадаем как в грех
дай бог в детстве тонуть не в дерьме
вдоль расставленных нами вех
ни в своём ни в чужом уме
право лучше бы не ходить
наши вехи и наш ответ
чем хамить предпочтём хохмить
точно дав негласный обет
до чего на судьбу похож
завершаемый оборот
ты отжитый день оттолкнёшь
он ко мне потом приплывёт
по  беззвёздному потолку
нагулявшись и по стене
ночь отбытую  оттолкну
и она приплывёт к тебе
оба выходцы из общаг
утром встанешь всё трын-трава
ты в Америке там ништяк
а у нас Лугандон труба
кто заслуживал - заслужил
кто не спрятался - виноват
я на память себя засушил
заложил как часы в ломбард
память это такой эвфемизм
механизм забывания всех
можно тихо спускаться вниз
или долго взбираться наверх
ты картинно умел материть
я и в этом не преуспевал
под тобою лежит материк
подо мной рукотворный провал
остановочка - ни души! -
подходящая в аккурат
кто заслуживал - заслужил
кто не спрятался - виноват


***
без конца и без края пишу
это крайность конечно
у какой бесконечности
бесконечно прощенья прошу
у  родной бездыханной бессмысленной млечной
до чего же несложно свихнуться
на электронной почве
где неточное точно и только непрочное прочно
где так просто запнуться споткнуться
на  самой невинной  почте
рядовой носитель определённых функций
жил заочно и умер заочно
кто быстрее стареет - мы или наши дети
человечеству тысячи лет а оно моложе меня
обнаруживается в сетях пребывающий в нетях
интерес интернета в имитации света тепла огня   
молодым улыбаются яблоки
сколько хочешь  отборной ягоды
по колено броди в вине
стариков сенокос прибирает
их мороз насквозь пробирает
и за ними стерня и пороша по острой стерне
а пером поскрипывать
точно кур отощавших ощипывать
перед этим нещадно обдав крутым кипятком
ты решил -что занятней
за своим ли гоняться хвостом
или за тенью чужою
притворившейся неопалимым кустом
и т.п. и т.д. рассыпаемые в простоте
пистолет ТТ остаётся на высоте
за что уважаю классику
меткий вопрос - наш максимум
 
               
***
Бессилие отчаянья отчаянье бессилия
мычание качание растрата  импульсивная
от белого каления до пошлого шкворчания
стезя одноколейная донецкого дичания
настырное и наглое подобно облучению
отгородиться б наглухо хоть заслониться чем-нибудь
подвальное пещерное рвануло за поживою
коловращенье тщетное что музыка что живопись
зашейся сокровенное смолчало языкатое
когда я злонамеренно себя в себя закатывал
что делать с головищею зажившею по-своему
над свежим днём нависшею как над давно засоленным
что делать с сердцем чёртовым давно оно не пенилось
что делать с обречённостью заточенной на ненависть
бреду с глазами скучными как воротник засаленный
похрустывая сушками и шевеля сусалами


***
Может быть, идея не тупая -
о Донбассе говорить в Дубае?
Минск - тупик, в Белграде тоже швах:
ищем ход, натаптываем шлях.
Много географии ещё,
где бы можно спорить горя:
руки возмущённо воздевать,
к совести бессовестных взывать.
Дело не в словах, не в головах,
через край переливает злость:
этот будет не последний цвях,
это будет не последний гвоздь.
...Ров, прорытый через весь Донбасс.
Спим во рву. Что снится? Рай не рай -
словно всплыв со дна  пустынных масс,
в небо упирается Дубай. 


***
То ли вправду шибко мозговиты,
то ль у них мозга мозгу дерёт:
как им удаётся, московитам,
жить, как в сказке, задом наперёд?
“Раздавите гадину!” - застряло
в памяти из книги перемен.
Здесь она, отметим для начала,
вот он, наш с тобою Карфаген.
Можно, к слову, брякнуть про дракона.
Что ещё там? Спутник и погром?
Главное - добраться до дреколья,
довершить багром и топором.
Древнемосковитские забавы,
отголоски песен и былин:
с прежней дурью, ухарством, запалом
вдоль болот и поперёк равнин -
раскатать до брёвнышка, до камня,
спрятанного во главе угла.
...Скажут, что была страна такая,
схрумкала себя и сожрала.


***
...на дне, на дне нетронутою грудой
лежат мои нетленные одежды,
истоптанные напрочь башмаки;
и чашки, что в количестве немалом
разбиты были не для выясненья,
кто более не прав, - слова швырялись
на ветер и уже не возвращались,
и доводилось новые искать,
а новых к нам давно не завозили;
да, башмаки, одежды, чашки-плошки
ждут-поджидают: снизойду, спущусь;
недолго ждать,
и будет мне занятье
ничуть не гаже развлечений здешних:
взять в руки (там брезгливости нет места),
не пропуская, трогать, прикасаться;
шнурки, застёжки, пуговицы, кнопки,
не светит мне воспользоваться вами:
гол как сокол, теперь я нараспашку,
ни мяса, ни костей - сплошная суть;
и потому здесь многое не важно,
к примеру, как из плошек пилось-елось,
что говорилось и о чём молчалось:
сам по себе любой осколок ценен,
сам за себя молчит и говорит;
мне там ничто никак не помешает:
ни злоба дня, ни собственная злоба,
ни мутные претензии к рожденью
не в том году и в местности не той;
на дне, на самом донышке, на донце
ни солнца, ни пузатого японца,
луны не видно, и страны не видно:
всё взвешено, всё выбрано, привет.


***
                to Jewgenia Komarova
С оглядчивой опаскою, потом войдя во вкус,
набрасывал, напластывал, с глаз прибирая гнусь,
метался в нашей вотчине летучий смысл зимы -
над полночью, над клочьями, над корчами земли.
Из чистой яви слепленный - не снег, а существо,
а может быть, последнее пресветлое письмо.
Медлительный, загадчивый, бесчувственный к нытью,
хитро законопачивал прощальную ладью.
Вдруг начинал запальчиво намётывать сугроб:
беззвучно заколачивал того, кто недогрёб.
Без шума и трюкачества он зимний день ваял:
количество и качество в одном лице являл.
Нас будто обесточило: перебеляя двор,
он предлагал настойчиво особый разговор.
То крупно и разборчиво, как на доске мелком,
то сложным мелким почерком - сплошным обиняком,
то прямиком, то вкрадчиво картину бытия
он мельком разворачивал, дабы смутился я.
Ах, полотно глобальное, бодяга бытия!
Зависла над копальнею тяжёлая бадья.
Я вопрошал доходчиво и предъявлял счета -
он отвечал уклончиво, наверное, щадя.
Задумчивый, заманчивый, на линии огня
он столько средств затрачивал на одного меня.
Подначивал, раскачивал, мол, без меня никак:
ни складчина, ни братчина, - и я вконец размяк.
Он заключил в объятия: я подписал на спор
под новые гарантии бессрочный договор.


***
                Валерии Железновой
В насущном пропадали днём,
а в вездесущем - по ночам.               
Нам толковали про бином -
мы затвердили про анчар.
Заполнив площадь целиком               
и доверху заняв объём,
о как же много мы притом
откладывали на потом!
Уж лучше б время напрокат
сдавали или же внаём, -               
нет, отправляли наугад               
к потомкам-внукам прямиком.
……………………………….
С подопустевшим кошельком,
под потемневшим потолком -
в смоле увязшим коготком
не процарапать окоём. 
Мы, пережившие потоп,
нас обессиливший виток,
как взбрызнутые кипятком,
вдруг вспоминаем про потом.
А это где? А это как?
Сырой подвал? Глухой  чердак?
Вахтёр и вход по пропускам?
Но это же знакомо нам!
…………………………..
Ангар, хранилище, а в нём
отложенное на потом
на стеллажах лежит рядком -
с названьем, датой, номерком.
Морг или склад, где всё  подряд:
поездки, встречи, кутежи...
Каков пароль? Каков обряд?
Эй, кто там? Выдай, поспеши!
На стеллажах, как в миражах:
так зримо, красочно, свежо.
Удача всходит на дрожжах,
нам ненормально хорошо.
Но вмиг взвивается винтом
в объёме донельзя пустом, 
сдувая пыль, махнув хвостом -
обман, иллюзия, облом.
…………………………..
Как назывался тот питон -
забвенье? время? космос? тлен?
Жизнь, сдвинутая на потом, -
мгла, растворённая во мгле.


***
Не умер значит не умру
приснившаяся дрянь
не от добра и не к добру
определяет рань
над прорвой зыбкие мостки
фонарь на пустыре
cловно разъятые мозги
поэма на столе
обрывки тем скелеты схем
литературный бред
народный сонник глух и нем
помалкивает Фрейд
захочется воды хлебнуть
живой какой-нибудь
откроешь кран оттуда муть
и новостная жуть
в глухой дыре и на миру
одна и та ж мура
не умер значит не умру
кому шепнуть ура


***
Вот так рядами чинно входят в рай?
О том нам точных знаний не дано,
хотя, коль есть воображенья грамм,
картинку набросать немудрено
читай, как жили в средние века
регламент жёсткий непреложный рок
в железном облачении рука
исток выводит прямо на итог
вдохни поглубже счастье испытай
что ты не там что не вселился бес
что над тобою семь твоих небес
скажи какой ещё потребен рай
теперь к дурным открытьям будь готов
ад у тебя свернулся в голове
все девять предначертанных кругов
по Дантом обозначенной канве
не сразу понимаем что к чему
а многим это просто невдомёк
безмерная приверженность уму
легко преображается в порок
такая сделка уговор такой
в волне плещась гуляя по траве
за семь небес над нашей головой
мы платим кашей в нашей голове


***
Мёртводушный народ в мёртводушной стране
(всё по классике, с этим не спорят),
вон твой Ирод, твой Чичиков в звёздном Кремле,
и петух на державном заборе.
Та же надпись проступит однажды в ночи
(всё по классике, как же иначе),
петел выждет и трижды своё прокричит,
и в моче окочурится мачо.


***
Помню трактат, прикованный цепью к стене
(дело было в музее старинного универа):
“Сколько чертей помещается на игле,
на самом конце?” - без этого кончится вера.
Жирный крест справедливо поставлен на той стране,
нам иные кресты во тьме указуют и светят.
“Сколько людей помещается на острие
медицинской иглы?” -  кто бы взялся ответить.

***
дошло до нас - дойдёт до вас
уже не слово а фугас
мертвее мёртвого донбасс
смотри хоть в профиль хоть анфас
здесь празднуют и входят в раж
считают деньги вводят в дом
но это вымысел мираж
виденье марево фантом
здесь слухи заменяют смысл
верней расположенья звёзд
кто умным был тех след простыл
простой посыл бухой блокпост
Здесь связи рвут взамен цепей
мозги, зажатые в тиски.
На блюде замерших степей
обрубки, рваные куски.
По снятым рельсам плакать вздор,
по голым шпалам не войдёшь
в поток событий. Коридор
возможностей вгоняет в дрожь.
Из арифметики судьбы
задачка про пустой бассейн
и две ужасные трубы
туда-сюда. Возьми, посей
хоть гильзы, хоть осколков горсть,
чтобы взошло на перемол.
Разрыв...Забитый в небо гвозь.
Разрыв...Забитый в землю кол.


***
Электрички до Фенольной
до живой передовой
словно бы я профилонил
и с повинной головой
зависаю над перроном
над конечной колеёй
позабыл каким паролем
открывают путь домой
край перрона не иначе
личный болевой порог
только шаг и кто заплачет
тот заплатит парой строк
в суточной бесстрастной сводке
вместе с общею бедой
с краю или посерёдке
и не нужен понятой
да и было ли когда-то
за Железным Петруньки
синий купол в Скотоватой
и кривой торец реки
отойди-ка малохольный
впрямь пока не загремел
электрички до Фенольной
далее обрыв предел


***
Вокруг Нью-Йорка степи, степи:
текут, плывут, перетекая,
из балки в балку в ровном темпе.
Рельеф? Нет, музыка такая.               
Что ей шурфы и наши стены?
Надземная и неземная -
прислушайся:  играют степи,
заканчивая, начиная...
Здесь реки редки изначально,
но потому они и реки,
что, как бы ни были печальны,
их воды не уходят в штреки.
Отравленные человеком,
они его не покидают,
а день за днём и век за веком
как будто больше понимают.
И кряж - во всём его массиве -
такою правдой переполнен,
что, если б мы его спросили
про наши полночи и полдни,
он только б крякнул, хмыкнул, хрустнул,
сыграл пластами, как мослами,
и свежевыложенный бруствер
осадку выявил местами.
Бумаге что - бумага стерпит,
но сжались города в июле,
когда в Четырнадцатом степи,
словно дождавшись, полыхнули. 
Сперва глумливая завязка,
боданье, вязкое топтанье,
потом разлом и кровь Славянска,
до Приазовья колыханье.
Опять вторжение с востока:
извод угрюмо повторяя,
они продолжили с наскока
дела Батыя и Мамая.
И захлебнулись, напирая:
сквозь Кальмиус играет  Калка,
и, человечину вбирая,
себя уже не помнит балка.
Погибшие живым звонили,
и те, случалось, отвечали.
...Нью-Йорк, отстойники, за ними -
враг, ненависть и одичанье.


***
беспородная древь дворовая
дай сосну за тобой разглядеть
чтобы стало своим сворованное
надо в душу его продеть
эта тема такая японская
что не выйдет узлом завязать
не объёмная и не плоская
разве только глаголицей взять
у сосны свет на каждом суку
инь и янь обаянь невесомая
древь дворовая что ты подсовываешь
деревянную сущность свою
в ней ворона и та не поместится
чтобы с клювом войти и когтями
на тебе разве только повеситься
меж напастями и новостями
на ворону отвлёкся пернатая
цепким оком обводит контейнер
мне квитки доставляются на дом
чтобы жил и точней, и  конкретней.
Нет, подайте сосну, затейливую,
кривоватую, как бонсай,
но по-киевски, - чтоб задело:
присмотрюсь, прошепчу: “Банзай…”


***
Среда по-киевски, среда по-лугандонски,
среда по-малински - в иных не обитаю,
в трёх средах перебрасывая доски,
трамбую почву, в облаках витаю,
насколько мне дано витать, насколько
дано топтаться между сном и явью,
пить чай из носика, ценить с наскока
возможность погулять по разнотравью,
где нет табличек, никаких табличек -
ни с черепом, ни с чьими-то костями,
ни тех - о соблюдении приличий
тобою в целом и конеч - ностями.
Ах, этот эквилибр по-стариковски
на переходах и на перепрыгах,
туда-сюда таскаемые доски
и замиранье сердца в перерывах.
Не наблюдатель, нет, прямой участник
в людском водовороте, обороте.
Толпа валит, - какой сегодня праздник
и в честь чего? Да никакого, вроде...
не переброска вод - прокачка массы,
и как мне в этом обречённом сброде
не оступиться, не сползти под насыпь
о пятом годе, о попятном годе - - -


***
Облом и ещё облом,
а не надо щёлкать едлом!
Не долдонь, дружок, не долдонь,
не ощеривайся - охолонь:
ради этого “Оболонь”
аккуратно ложится в ладонь,
и уже ты не вовсе долдон,
и стихает в башке Wimbledon.
Застеклённый как должно балкон -
еврозона твоя до упора
лёжа, сидя, в пределах обзора,
словно плаваешь перед буйком:
можно миру грозить кулаком,
поразить супостата плевком
или ждать межпланетного зова -
сфера, ниша, орбита, зона.
Лох не знает того, что лох,
ты же в курсе, и это неплохо -
знать предел, ощущать потолок,
понимать, какова подоплёка.
Ну, облом, ну, провал, поделом:
вор не вор, а положена мука, -
по сусалам тебя помелом,
впредь наука, полезная штука.
То есть предполагается “впредь” -
некий утренник, некое завтра,
ты же думал, что кончилась твердь,
изжигая остатки азарта.
Потираешь ладонь об ладонь,
стеклотара бликует, как стразы.
А давай-ка рванём в Оболонь,
мы же там не бывали ни разу.


***
А всё тобой написанное - жесть,
не как метафора, а взятый за углы
тяжёлый лист: встряхнёшь - и вправду жесть,
погремливая, мучает умы.
А было б славно, если б каждый текст
летал, мелькал бегущею строкой
про то, с кем спать, как жить, что пить, что есть,
про место в очереди роковой.
А новости, а вести, а молва -
подённый межеумочный улов?
Одна не переварит голова
всего, что ей пропишут сто умов.
И всё-таки бегущая строка,
летящая, пронзающая ночь,
могущая туманцем обволочь
кровавый день, свисающий с крюка, -
вот, вот оно, а ты опять про жесть,
киянкой лупишь, выверяя сгиб.
Твоей рукой исписанная десть,
ей-богу, срам и стопудово стыд.


***
вместо снега выпали стихи
все обречены на графоманство
а представьте повалил стрихнин
и тогда шаманствуй не шаманствуй
не бывать остаточку сухим
и мечтаньям - влажною субстанцией
вместо снега выпали стихи
а могли бы в небе оставаться


***
Мобила вопила - водила молчал
мычал и телился и снова мычал
машина-могила мобила будила 
военный мудила рванина мундира
звонок из Тагила... из нижнего мира
отрыжка... текила? а привкус хозмыла
вставай поднимайся докладывай стройся
всей мускульной массой всем мужеством торса
и снова мобила шансон заводила
звонок из Тагила из дальнего тыла
он там не притёрся вот к нам и припёрся
цена не вопроса - имперского форса
от великоросса он шёл к новоросу
и вот напоролся на мушку “Утёса”
подставы проставы уставы заставы
снимаются старым стволом из засады


***
ах какими такими гонками ухайдокана сила вся
загоняются в ритмы бойкие полудохлые словеса
уработана ухайдокана ты на что посягнул милок
мог бы пекарем или токарем получается что не мог
изначальная обусловленность хуже можно а лучше никак
ох и любишь ты рассусоливать замусоливать как дензнак
не мельчи слоговое крошево не мельчай не бубни под нос
до чего же молчанье дёшево с каждым часом падает спрос


***
фейерверки и петарды
метят в чей-то огород 
наглотайся горькой правды
лет на сколько-то вперёд
счёт начни как бы в насмешку
раз два три четыре пять
на путях-дорожках млечных
нам с тобой потом гулять
побирушки побродяжки
наглотались напились
полста лет в одной упряжке
дотащились доплелись
вот и нас пустили в старость
а могли и не пустить
всё-таки какая странность
в собственной стране гостить


***
Развинтили меня и свинтили,
а на станции Ворожба
я включил в изголовье светильник:
спать теперь - прогонять порожняк.
Кто мы в этих вагонах, составах,
в чресполосице тусклых колей,
в бесконечно усталых вокзалах,
вдалеке от косматых морей?
В путь пустившиеся ахейцы
через жуткие тысячи лет?
Мимо окон проходят путейцы,
ярко-жёлтый на каждом жилет.
Скоро сдвинется наша махина
по развёрнутому полотну.
На мякине подловит причина
скопом, разом и по одному.
Манихейцы приходят на память,
бред, исследованный до дна.
Из каких пузырьков накапать,
чтобы нас отпустила война,
разодравшая душу и разум
на два разума, на две души.
Нулевая бесплодная фаза,
комендантский сучарский режим.


***
на разбитом инструменте
кто во что горазд
вызывая сантименты
может кто подаст
джаз знакомый выдавали
и не только джаз
всё из клавиш выжимали
для застывших нас
мы стояли не дышали
мимо плыл проспект
между нами латышами
был сплошной респект
в полном смысле уважуха
музыка - за нас
мы молчали если ухо
резал резонанс
сколько так прошло над нами
сколько-то прошло
помню шли мы прямо прямо
в место где светло
где не убивают люди
остальных людей
и заканчивался лютый
прочих не лютей
не сплошала  оркестровка
милых вешних дней
божья приползла коровка
с боевых полей
не прослывших боевыми
и в заветный час
мы не полегли во имя
всех лабавших джаз
и не только и не столько
музыка плыла
воплощением восторга
и любви была


***
Перебитые напрочь развязки,
дыбом поднятые мосты -
самой бешеной перетряски
торжествующие следы.
Взяли верх роковые болезни,
и теперь этот мир не жилец,
потому что края исчезли,
берега разошлись вконец.
Сокрушения запах паршивый:
толпы буйствующих дураков
свет господень разворошили,
добираясь до самых основ.
Словно выброс донных вулканов -
изверженье градских клоак:
быдло царских даров взалкало,
потому что без них никак.
Социальные злые пружины
массу, выбитую из снов, 
ощетинили, вооружили
до зубов, а затем до клыков.
И на площадь, где даже идол
имя-званье своё забыл,
притащили свои обиды
размороченные жлобы.
По накатанной: спазмы, миазмы,
исторические хвосты.
Перебитые напрочь развязки,
дыбом поднятые мосты.


***
Приговорённые к стихам,
кому досталось жить за многих,
опять читают по складам,
у текстов собственных в залоге.
Кто бросил бражничать, табак
начистоту из лёгких вывел,
без сочинительства никак:
оно ему как чаевые,
как бонус, премия, порок,
заклятье, кара, крест навеки.
Как будто невидимка некий
рукою водит между строк,
и  нам не развязаться с ними,
до края исписавши десть.
Отнюдь не божеские силы,
а чьи, бог весть или не весть,
дневную смену отпахавших
в ночняк без продыху швырнут,
в сознанье чем-нибудь ширнут:
рубись в бумажных рукопашных!..
А на сознании морщин
уже не меньше, чем на лицах
случайно выживших мужчин,
которым поздно молодиться.


***
В пять рядов стоим сплошняком,
лбом упёрлись в чужой блокпост,
человечий машинный ком, -
ждём, когда нам подбросят кость.
Перевозчик заметно скис:
безнадёжен его нажим.
Тут не Стикс, а похоже на Стикс:
мы живые - пустите к живым.
Мы и сами как в горле кость:
мины плотно с обеих сторон,
человечья, машинная злость
закипает: не тронь - сотрём.
Нас январь не вморозил в лёд,
не подгрёб под залёгший снег:
он не изверг, не живоглот,
у него к нам претензий нет.
Мертвецы стоят на часах,
в их глазницах пожухлый жмых,
на свету стоят как впотьмах,
пропускают к живым живых.


***
Прифронтовые города
четвёртый год прифронтовые:
фартовым вдруг не пофартило,
пути оттуда и туда
скрутило и перекрутило -
надолго или навсегда?

На век, на долю нашу хватит,
достанется и тем, и тем,
и кто кому укроп, кто ватник -
опустошённые кровати
среди незащитивших стен
заносит серая метель.

Дипломатические ****ки,
отнекиванья, переглядки,
и сводки боевых утрат.
Огонь четвёртый год подряд
вовсю поджаривает пятки
не тех, чьи души не болят.

Прифронтовая полоса:
хранящий ангел удалился,
и беспилотник ловит в линзы -
кто минусует, чьи плюса?..
Художник собирает гильзы -
выкладывает чудеса.


***
Заурядный вокзал. Пассажиры
заурядны. Дорожная кладь.
Цепкий взгляд не находит поживы:
всё наглядно, о чём тут гадать.
Что во мне изменилось однажды?
Притупилась механика глаз:
вижу беженца чуть ли не в каждом, -
формируется беженский класс.
Мельтешение, передвиженье
от восхода на запад и вспять,
и на каждом налёт поношенья,
непривязанности печать.
Допускаю: преувеличенье,
может быть, нагнетание драм, -
сам я беженец, сам ничейный,
не привязан ни здесь, ни там.


***
Та же бестолочь, тот же страх,
те же крики в очередях,
только флагов над головой
разноцветье и разнобой,
Эта помесь совка и зелени -
серп и молот на рваном баксе,
только пакостнее и злее
и заходится в пустоплясе.
И когда из бедлама вынырнув,
подъезжаешь, допустим, к Бахмуту,
ты подломлен так, что не выровнять,
с головы до пят прибабахнутый
За день-два отойдёшь, отмякнешь,
приусядется баламуть.
Остающихся там помянешь,
это правильно - помянуть.


***
В башке заевшая пластинка
не набирает обороты.
Констаха, птаха, Константиновка,
распластанная вдоль дороги.
Тот важен, кто силён инстинктами,
а я ни разумом, ни сердцем.
Констаха, плаха, Константиновка
длиннюща, вроде оселедца.
Притвора-бомж стучит костыликом,
попутчики глядят сычами.
Констаха, сваха, Константиновка
меня в упор не замечает.


***
Развезло отчаянно: вся зима насмарку.
Вот и мы отчаливаем, не сдавая марку.
Валидольчик иссосав, не сучу ногами,
и четыре колеса крутятся под нами.
Нам куда? Да есть страна, на неё нацелен.
Спросите, а чем ценна? Тем, что панацея.
Встряхивает? Ничего. Взбалтывает? Терпим.
Не подвёл бы мочевой, не приблизил к смерти.
А за рёбрами впотьмах солнце притаилось, -
как взойдёт, наступит крах, прекратится милость.
Путь в тумане, волглой тьме, лишь бы дольше, дольше
те, кто держат нас в уме, хлопали в ладоши,
те, кто неизменно бодр, даром что химера,
чей догляд и чей досмотр, высший спрос и мера.


 ***
Нам бы небо озаглавить: небо есть, заглавья нет,
меж страниц висят закладки, где ответственней момент.
Надо б воздух обозначить: воздух есть, названья нет,
не закладки, так заначки - меж страниц живой привет.
До сих пор не выпал случай землю наименовать,
будто нам её сподручней безымянную топтать.            
Много сирых, безымянных маются от сих до сих -
и снегов, и нежной манны, и дождей слепых, кривых.
Имя, прозвище, кликуха, захудалый псевдоним -
это  проявленья  духа или перекличка с ним.
Словно бы клеймо носили и проклятье на роду:
не записанные в ксивы в поминальник не пройдут.
Нас не станет - кто помянет снег, и дождь, и небосвод,
опустевшие поляны, после пиршества разброд?



***
Ирпень приветил Пастернака,
второе отворил дыханье.
Без малого сто лет, однако,
как здесь не говорят стихами.
Он дух забрал у местных сосен,
у речки взял её теченье,
не отпуская лето в осень,
испытывал времён терпенье...
Кого спросить о Пастернаке?
О чём толкуем и печёмся?
Иная жизнь - иные знаки
и для хулы, и для почёта.
Не мучит верещанье звуков,
погас огонь неугасимый, -
я еду в Малин нянчить внуков,
покуда это мне под силу.
И если строчки, дань привычке,
придут, то, значит, хорошо им,
где на особой перекличке
душа с душой, Ирпень с Иршою.


***
Там, наверху, метёт позёмка,
а здесь, внизу, везёт подземка,
хоть под ноги гляди, позёвывая,
хоть глаз не отрывай от зеркала.
Пол, основательно зашарканный,
и пластик, вдосталь замусоленный.
Упрятано лицо за шарфик,
и переполнен слух музоном.
Пускай давление зашкаливает,
но смотрят старики соколиками,
словно сидят себе за шкаликом
и разбираются с заскоками.
Их не потянет на коммерческое
и на мистически-застенчивое, -
им бы доехать до конечной,
удачно названной - местечко.


***
То ли много, то ли мало впечатлений - все сильны.
Город Малин, город Мала, князя мёда и смолы.
Нету Мала, не вернулся, смыт днепровскою волной:
сватался, да навернулся, сгинул щепкой смоляной.
А без князя, как без глаза, без владетельной руки:
больше летопись-зараза не отпустит ни строки.
Тут особая бумага тон и цену задаёт.
Прежде многое бывало посущественней банкнот.
Сгинуло, ушло в преданья, просто княжеству каюк:
без предъяв для оправданья перечня былых заслуг.
И незримая плотина перекрыла ход туда,
где весомая полтина возвышает города.
Точно в мох времён осевший старичок-лесовичок,
всё-таки не обрусевший шустрый Малин-городок.


***
Должность Кассандры, зловещей красавы,
в списке вакансий - прими и свыкайся.
Бери и вживайся, сверяйся с Гомером,
с Высоцким справляйся и личным примером,
манером, приёмом пробейся в провидцы,
стань мемом, стань ломом, словцом во языцех.
Навязни в зубах, прослыви хоть кликушей,
пусть знают: судьба шепчет в эти вот уши.
Пусть сплошь в ноосфере и рядом привыкнут,
оценят, поверят: способен проникнуть!
Разруху, раздоры, пожары, цунами
швыряй без разбору -горстями, ломтями.
И миру, и граду - по траурной вести…
...А вдруг ты и вправду вещун и кудесник?
А вдруг не забавы, не придурь натуры, -
держаться зубами? А грады и птуры?
И прорва железа по номенклатуре -
настильно, навесно по нервам, по шкуре!
……………………………………………..
Чем дальше, тем пуще молчи о грядущем,
чей глаз завидущий, рука загребуща.


***
Мог или не мог, так или не так, -
упирается в бок недоизмеренный гак.
Гог или магог, будь или не будь, -
низко висящий смог лишь уплотняет жуть.
Гоп или не гоп, пасть или пропасть, -
мимо текущий ток, мимо летящая сласть.
Мелом очерчен круг, словно отхвачен шмат, -
сам себе демиург, сам себе супостат.
В этом особый шик, даже особый смак, -
чего не может мужик, знает любой дурак.


***
То там фонит, то здесь фонит, - зашкаливает от фигни,
а что в округе не фигня, давно сокрыто от меня.
...Орал орган, припав к басам, рыдал по снятым волосам,
а голова без якорей плыла вне окон, вне дверей.
Пересыпаемый песок, он что-то значил, что-то знал,
в романе скрытый волосок всех в напражении держал.
Волну ревнуя к небесам, корабль скрипел меняя галс, -
тот бог, кто это написал. (Светло сипел забытый газ.)
Герой пришпоривал коня, мы с ним летим во весь опор, -
я знал, что это не фигня, что надо мной завис топор.
…………………………………………………………..
Клубится бесноватый дым, колун даёт прямой ответ.
Мы больше в небо не глядим, оно старей на двести лет,
опять висит, в себя уйдя, в нём нет летающих людей.
И нам не отличить дождя от прежде выпавших дождей.
И град земной, припав к полям, молчит, не воздевая рук.
Огнь, рвущий воздух пополам, летит, опережая звук.


***
Этот въевшийся в печень антагонизм:
ликом вверх, соответственно - мордою - вниз.
Возраст: поздний. Порода: помесь.
Где же чёрт, покупающий подпись?
Хоть бы чем хоть на чём подпишусь,
лишь бы жить, не теряя чувств.
Эти в Питере, эти в Париже,
хоть подальше бери, хоть поближе:
извлекают своё из кощунств,
я один никуда не гожусь -
ни в романы, ни в чёрные драмы,
с кем сменяться б ролями, дверями?
Сплошь из версий подаренный свет,
слишком пресный текущий момент
или постный, как справка на подпись.
Возраст: поздний. Порода: помесь.
Может статься, ещё запью,
не закусывая, не чинясь,
в грудь осиновый кол забью.
Связи нет? А нужна ли связь?
Дали - взяли, не дали - прочь.
До чего ж ты, зяблик, сторонился порч!
А теперь на рынок отпуская грош,
не топорщь загривок, эй, не топорщь.
Взятки гладки, остатки сладки.
Чем аукнулись наши присядки?
Всё вприглядку жил да вприкуску.
А, ей-богу, не тот я, не русский,
не родимый, не свой, не родной.
Ну, налью-ка ещё по одной:
за такой ли, сякой упокой
за широкою тёмной рекой.


***
Угасли скорости, прогоркла сладость.
Какие новости - такая старость,
какие изыски - такая бренность,
какие низости - такая верность.               
Вода разобрана, и кровь не смыть,
душа разодрана, и с этим жить:
непостигаемый неверный слой,
легко сдвигаемый чужой рукой.
С брегов азовщины, читай - азийщины,
из недр задонщины, читай - российщины,
пришли гугнявые, косноязыкие,
загнали в ямины, в трясины зыбкие:
как в годы оные, докалендарные,
спускаться в копанки, грести грабарками.
...Не смог по-рыбьи, не смог по-птичьи -
живи от бритвы и до аптечки,
вещай завещанное, бросай запущенное.
Смешит музейщина, вопит насущное.
Дела расчислены, пути зачищены,
глаза насыщены людскими тыщами.               
Склонясь над сучьями, кривыми, тощими,
огнями скучными и маломощными,
впадаю в детство и рифмоплётство -
как суперсредство от суперскотства.
Ножи наточены. Азы азийщины
уже неточные и даже лишние.
Какие промельки - такая вечность,
смерч электроники и - безответность.
Мужскими жестами и женской рифмою -
играем тестами с небесной фирмою.
Стоим под облаком: оно не тает -
его, бесполого, на всех хватает.


***
Ветер легко покачивал птиц.
Как далеко до внешних границ!
До рубежей, где решает режим,
и для ежей: стой! не дыши!
Чёрные речки плещутся на листке,
серенькие вещички валяются на песке,
чопорные человечки затиснуты в кулаке,
червонные сердечки повисли на волоске.
Сверху придавит, сбоку прижмёт.
Станет с годами открытей отлёт.
Только пространства поднакоплю -
с братством пернатым отсюда свалю.
Думалось, верилось, да не всерьёз,
так и заветрилось, оборвалось.
И полушарие, и материк
как бы мешают не тем, что впритык,
а неоглядностью, даже страна
тем непонятна, что не тесна.
Странность старенья - безбожный посыл:
читатель Жюль Верна на месте застыл.


***
Дозревшие вишни красиво склоняются долу.
Уродские вирши венчают уродскую долю.
Соблазн, мельтешенье - обычное дело подёнки.
В куртёшке, шинели и в чём-то навроде поддёвки:
в глубоких карманах отнюдь не визитки, кредитки,
а, будто в урманах, наброски, обрезки, обрывки
рифмовок корявых и кухонных текстов болванки -
побоищ кровавых осколки, остатки, останки.
Ни тени гипербол в таком вот накате, раскладе:
испытан, подвергнут и признан негодным, и кстати.
Казалось бы, хватит: достанет с лихвою семейства,
и школьных тетрадей, и шкрабства, и прочего змейства.
Так нет же, с треклятым упорством латаются строфы,
за ляпами ляпы, угрюмо глотаются слёзы,
как будто я должен остался, по гроб обязался
ломиться из кожи то в стансах, то в списках, то в шансах
пробиться наверх, протолкаться вперёд, засветиться,
уйти от прорех, от нотаций, от жалких гостинцев.
В стихах поселился, развесил порты и портянки,
дорылся до смысла, до пурпура, до наперстянки.
Так, словно бы лишние, растратил и годы, и долю.
Дозревшие вишни красиво склоняются долу.


***
Сиди и думай, зачем дана
дорога в Умань - на дно со дна.
На дню всей ласки на грош один -
от свистопляски куртин, руин.
Черпни, Софиевка, из наших душ:
нам слаще финика кунтуш, картуш.
Ступени, гроты, игра, любовь…
Ах, мы юроды, приблуды слов.
Чужие строчки - теплообмен,
чужие точки своих взамен.
Ах, как не нов я, ничуть не нов!
Всё хлопья, комья, углы умов.
Из зауголья - в кипящий плов,
в разгул Подолья, в узлы долгов - - -
Здесь нас не ждали, а где нас ждут
с мешком регалий и прочих штук?
И без рыданий, без (пошлых) сцен
уйдём рядами - в отсев, в размен.
Мы были вместе, хоть день, да наш! -
созвучьем в песне, созвоном чаш.
……………………………………..
Чредою плачей во мгле долин
год обозначил и разделил -
на тех и этих, на цвет и тлен:
в градопакетах пришёл размен.


***
За живое не взят, пробуй мёртвое:
вот и средство твоё оборотное.
Допекаюшим не заморачивайся -
на дотлевшее оборачивайся.
...Из савана вывольнюсь - належался,
из кузова вывалюсь - накатался.
В памяти изваляюсь с головы до пят,
в улочках извиляюсь: я виноват.
То старый Вильнюс, то Вильнюс новый, -
так что я вынес, отминусованный?
Ах, верил, выльюсь и воплощусь,
да выпал в минус, а думал - в плюс.
Иду, подтыкаемый, чем не  удел?
Кругом обтекаемый, как масло в воде
или капля воды в закипающем масле, -
со мною на ты никто в этой массе.
Экая невидаль - быть невидимкою:
бродить, выведывать, даже не выкая.
Литовской речью со всем почтением
как бы очерчен, и тем не менее -
рождён прибалтом, потом со временем
помрёшь придатком чужого племени.
В эку даль занесло ж меня дивную, -
здесь бы дал господь невидимкою
погулять, поблудить, побесовствовать,
попугать проходимцев бессовестных.
Русопяты набитоголовые
влезли, встряли, забили половою:
тарахтит молотилка забытая,
точно бабища вечно несытая.
Абрикосовое вареньице,
не под сенью своей домерцание.
Стариковское невезеньице,
даже имя, и то нарицательное.


***
Кому завидовал Басё - хоть краем глаз, хоть краем губ?
Рукою отмахнувши всё, на зыбком бросив берегу,
не оттолкнувшись, он отплыл, не выгребая, отдалился.
Японский пыл не наш копыл, но я как прежде умилился,
как в караулке, где кирза шибала в нос ужасной смазкой,
а я распяливал глаза, вбирая хокку под завязку.
С какого боку и припёку юнец, решивший в три рывка
глухую одолеть протоку, упрятавшую старика?
И трёх дыханий не хватило б осилить странный хлипкий строй,
но вопрошает зам по тылу: “Кого читашь? Кто такой?”
Как я, он не был потрясён, мой лепет не поправил дел.
...есть три глотка на всё про всё: пробел, строка, ещё пробел.


***
Малинские улицы в малинской зиме,
медленно отслаиваясь от февральской ночи,
кутаются, тулятся к мертвенной земле,
им бы что-нибудь такое, вроде тамагочи.
Голубая звонница, сон колоколов,
поодаль подстанция - спит под напряженьем.
Дело невозможное - здесь! - переполох,
бесконечно сеется снежное прошенье.
Первые прохожие пробегают исподволь,
словно удивляются смелости своей:
как их угораздило в белизне неистовой,
в честь какого праздника тихий снеговей?


***
Во сне я был моложе, и жизнь была моложе:
не краше и не плоше, но с правдой мало схожа.
Охвачен странным жаром, проснулся огорошен:
ведь неспроста, недаром во сне был омоложен?
Предвижу заковыки, недобрые намёки:
горсть пламенной клубники на дне реки глубокой.
Все отблески двулики, цветы не завязались,
и тащатся улитки, живучие на зависть.
Нет, не сулят утрами хорошей перемены
отёки под глазами, бугрящиеся вены.


***
Дырявые числа, безглазые смыслы, -
как долго тащиться от рыбы до птицы.
Я был независим и в часе, и в месте, -
нависли, зависли бесхозные тексты.
Огрызки навязли, облипли, обсели, -
дождаться б завязки, отчалить отселе.
Сверяются списки согласно моменту,
вчиняются иски, а слушаний нету.
Обрывки обрыдли, облезлые мысли, -
от птицы до рыбы путь тоже неблизкий.
Тебя нагибают, заметно просел ты.
Растут, набегают под осень проценты.
Всю ночь расставляешь над прошлым акценты,
во снах посещаешь былые райцентры.
Там вместо обещанных амбры и цедры
торгуют, обвешивая, амбой и ветром.
А помнишь: услада - укладка асфальта,
и катят прицепы с навалом люцерны.
То взято, что взято, смиренье целебней
запретного завтра, где холод и цербер.
 

***
Бытие, как ни глянешь вокруг - бытие:
на деревьях, упёршихся в почву,
на коре, на изнанке, на острие,
в рифмах точных, а пуще неточных
дремлют истины - проще простого,
про “тик-так”, про “опять двадцать пять”.
В каждой вещи - зачатки устоев,
на которых земле устоять.
Знаешь, время растёт. как трава,
по которой коса не ходила,
 а прокрустова правда крива:
ты отмерил - она отрубила.


***
Последнюю книгу читать не спешу:
привыкну, приникну, над ней подышу.
Она ли замолвит, занятно соврёт,
достав из соломки спасенье своё?
А было: беспечный и незанятой,
я топал по встречной, как вдоль запятой -
из всех загогулин такая одна,
мудрёно загнули и кинули - на!
Ступай, созидатель непрочных миров,
прощай, потрясатель неточных основ.
Нелепый ответчик за дело веков,
иди, человечек, ступая легко:
конкретный виновник с конкретной виной,
бредущий паломник: из речи - домой.


***
Что мы знаем, старики, дети прежней жизни?
Въелись рифмы-сорняки в наши укоризны.
Не помыслю поучать, тыкать не посмею:
заковыристых внучат привлекать к хорею.
Верил, дёргался, пыхтел - пусть себе дороже,
я за предков отбухтел, за потомков тоже.
Эй, словьё, из сердца кыш! Тут сожрёт волчанка.
Пусть восторжествует тишь - семь колен молчанья.


***
Выданные на закланье загодя обречены -
без приличного заглавья и наличной новизны.
Разной стойкости, сеченья, совпадают лишь в одном:
это умопомраченье меж виною и вином.
Ах ты, тёмная лошадка, пластилиновый пегас,
и не валко, и не шатко все дела идут у нас.
И не шибко, и не еле продвигаемся туда,
где постелены постели на бессрочные года.
Пластилиновые крылья службу не сослужат нам,
зря я подбиваю клинья к недомученным словам.
Ты каурый или сивый сплошь от гривы до хвоста?
Ну ж, лети, корявый символ: не с листа, так хоть с моста.


***(1969, август)
На реке Краса золоты пески,
хорошо в лесах помирать с тоски.
Словно сбитый с ног у подножья лет,
назначаешь срок, нарезаешь хлеб.
С кем его делить, веря голосам?
Некому долить - доливаешь сам.
В толще тишины - в глубине волны,
и до дерева как до берега:
рано доплывёшь - чёрт тебя возьмёт,
поздно доплывёшь - осень призовёт.
Славный костерок, не было б беды:
кто б поостерёг - притоптал следы.


***(1971, декабрь)
Витает в воздухе, а что? Исчезнет, вкрутится винтом...
Потуже запахни пальто, пошире распахни - не то!
У мимолётного спроси, почём расценки в небеси,
из хлада холод зачерпни, черкни и тут же зачеркни.
Как будто взят на карандаш или прицел, не разберёшь,
не веря скользкому уму, я что-нибудь в себе пойму,
и без прикидок, баш на баш, и без оглядок, дрожь на дрожь,
идею времени приму, открытую мне одному.
Оно витает и молчит - одно в созвездьях и в костях,
а тут сознание вопит, вдруг напоровшись на пустяк.
Кирза, казарма, карабин, защитный слой, застывший строй.
Ты сделал шаг и стал один, и только слово за тобой.


***(1969,май)
На кухне спозаранку с Сартром: пускай за всё ответит Сартр -
и за разборки с Геростратом, и за святилище костра,
за клаустрофобию кастрата и красноречие креста, -
какая это всё растрата, нелепейшая из растрат.
Я рифмовал с таким азартом, с каким катала карт не мечет,
и не откладывал на завтра игру до звона - в чёт и нечет.
Холодным мокрым полотенцем обвязанная голова, -
из хилых наших экзистенций что выудить могла судьба?
В смешных ужимках и повадках или в браваде напускной
вместо высокого порядка гуляет ветерок сквозной.
Кто выбивается из ритма, по тем давно тоскует бритва:
по горлу чиркнуть и - каюк. Без чувства ритма как без рук:
ни кукарекнуть, ни чирикнуть, ни выразительно смолчать.
“Конкретную первопричину не смейте с чёрт те чем сличать!
Ритм правит миром”, - член союза тебе, ещё юнцу, вдолбил,
в спондей, пиррихий, анакрузу тебя, ещё юнца, влюбил.
“Одолевай, к чертям,  топорность: не Рим, но ритм тон задаёт!
Размеренность, равноповторность: накат - отхлыв, набег - отход…”
Но как же тянет, подмывает, подзуживает под рукой -
делами, дулями, дымами сломать, разрушить строгий строй.
И вот на кухне спозаранку, доев чужую запеканку,
внимаешь Сартру и Камю, как в целом мире никому.
Общага спит. Ты сам не знаешь, как мало этих звонких утр
осталось, в мыслях обнимаешь тебя не оценивших дур.
Перегоревшие розетки, очисток тухлые слои…
Ты перекрыл свои лазейки, ходы и выходы свои.


***
Поплевав, подув, заврачевав,
дав влюбиться и проститься дав,
за ночь все прорехи залатала
тишина, подруга золотая.
Лошадиных сил не оседлав,
не освоив двух колёс и рамы,
не стеная, не качая прав,
всюду попадаю пешедралом.
Нет, не вызов тем, кто оседлал,
кто проносится, отставив локоть,
просто повезло: я осознал,
сколько взять, чтоб удержать, не лопнуть.
Жизнь прижала, но не додавила,
этим несказанно удивила,
по затылку шлёпнула: ступай!
Этот край ещё не самый край.
...Расстаётся февралёк с мошной:
мелким рассыпается снежком.
Небу весело, и мне смешно:
столько лет подряд живу пешком.


***
Профессиональный пешеход,
внук лошадника, расстрелянного ради
всесоюзных голубых высот:
дед чего-то не учёл в обряде
и закрыл собою брешь в ограле,
единицею дополнив счёт.
Первый ли, десятый миллион,
миллион туда. сюда, обратно:
мёртвых пересчитывать накладно,
это по-советски моветон.
Всё же пересчитывать берутся:
цифры бьются, люди тоже бьются,
числа рассыпаются в руках,
прах один неотделим от праха.
Где мой дед? В каких земных пластах
крест нательный, смертная рубаха?
Увели по узенькой дорожке,
внуку ничего не перешло,
даже петушка на тонкой ножке, -
только справка, остальное - тло.


***
Завод смердит, спина свербит, душа скорбит, жилец сопит.
Из детства помнится стишок, с которым встал, с которым лёг:
“А дураку пасенюку - по тумаку, по синяку”.
Всезнайка, спорщик, буквоед, скрипя молочными зубами,
ел буквы, чтоб найти ответ, проспорив, в обмороки падал.
Я был профессор кислых щей, ел текст - трещало за ушами…
Пусть без вещей как без мощей, зато с вещами как со вшами.
Испил чуток - связал до ног, ещё глоток - пойдёт дымок,
но не спиваюсь - не хочу, солю словами и перчу.
В стране подстав, в краю предъяв, да, я раззява из раззяв:
разъяв букварь, в наборе букв, шныряя, не сыскав штыря,
горстями литеры швырял, то слыша стук, то слыша бульк.
Пролог пробрался в эпилог и затаился там не зря,
покуда я сбиваясь с ног блуждал в потёмках букваря.
Ночь слишком долгою была, и не звала, и не вела, -
чего залог, пред кем зарок? Не покладая рук, дружок,
ищи, свищи, тащи ключи, разбросанные в той ночи.


***
На верхних этажах от звёзд звенит в ушах.
На нижних этажах - скольжение ужа
подобием шиша, каким сквозит карман,
когда в нём ни гроша - кармический туман.
На жалобы тобой наложено табу.
“Будь сам себе толпой”, - сказал поэт Тибулл.
Я сам себе толпа, - куда ступить стопе?
Сотрёт ли пот со лба задавленный в толпе?
Куда идти тебе и что иметь в виду,
затерянный в юрбе? Не вижу, но иду.
Варись в себе, бурда! Орава, подпирай!
Держи своих, гурьба, отставших подбирай.
Роись, вершись, пурга, вращайся снеготрон!
Ватага мнёт бока, объяв со всех сторон.
Одно вгоняет в дрожь, как спрыгнув с потолка:
когда один умрёшь, куда рванёт толпа?


***
Ах, куда девалось? - Спал босяк и плут
на чужом диване, на чужом полу.
Жёстко ли стелилось, мягко ль было спать -
как бы застеклилась эта благодать.
Словно бы в музее, зябко в дневнике.
Много есть лазеек где-то вдалеке.
Ночь дана для ночи, днём толкуй о дне.
Будут сны короче - станет холодней.
Заполнять пробелы начинай с угла:
звонкие пределы, юные дела.
Строили эпоху, возводили храм,
Вздох лепили к вздоху - всё пошло к херам.
Храмы и хоромы, хлам среди хором.
Кто кого хоронит - кто кому Харон?
Поздние раскопки заднего ума.
Раскрываешь скобки - между ними  тьма.
Вот следы напрасных детства и звонков:
ни друзей с матрасом, ни друзей с венком.
Что куда девалось, ищешь поутру -
на чужом диване, на чужом пиру.


***
Никогда не мёртв, ни на час не пуст -
лес очевидностей не глух, но густ.
По нему пробираются, гнясь до жимолости,
несуразные неожиданности.
Там ходячие неуклонности
озадачивают до озлобленности.
Там сидячие невозможности
особачивают до безбожности.
Там лежачие неумолимости,
как лишайники, множат мнимости.
Лес наглядностей, несомненностей -
как собрание окаменелостей.


***
Мир отделён окном и стеною,
он удивлён, не встретясь со мною
за гаражом и под щитами,
он поражён, не досчитавшись.
Жёны прошли, детвора пробежала,
кучно мужи возле кружала.
Совкобетон, евробойницы:
мир отдалён, даже не снится.
В стену стучу, ухо в камень вжимаю:
кто там живой, пусть хоть стуком ответит.
Словно свечу, сто свечей зажигаю:
если за мной, пусть приходят при свете.
Ищут иных, доносить призывают,
в толпах дневных не боюсь - прозевают,
труд - и какой! - оставаться беспечным
в клетке ночной стариканом запечным.


***
Что рассказано - что размазано
по лицу стекла, по стеклу стола?
Это жизнь твоя одноразовая
по столу легла, по стеклу стекла.
Нет, не пучило, не приспичило -
улетучилось нечто личное.
У качелей валяется чучело -
человечело без обличия.
Насладись, дружок, дивным зрелищем,
обвяжи стишок грубым вретищем,
уходи отсель без оглядочки,
огибая морщины и складочки.
Дуй, увечное, вдоль обочины,
человечело озабоченное,
не для нас с тобой технотронное -
убредём тропой в дебрь нетронутую.
Скажешь, нет таких. Ну, допустим, нет.
Эй, чего притих? Как примятый снег.
Он ещё пройдёт, не закончится:
пустоту прошьёт и не сморщится.
Ты впусти его в глубину очей,
весь проникнись им, без остаточка:
пусть летит-метёт в глубине ночей,
как на станции пересадочной.


***
Камень называется кремень,
а к нему приложено кресало,
это чтобы пламя воскресало,
освещая время перемен.
Мы переместимся на простор
и, построив тесные жилища -
шкуры, дым и прочая вонища,
в них продолжим общий разговор.
Прежний договор, во всём пещерный,
мы похерим - ну его к херам!
Тёмный он, дремучий и ущербный,
не по нашим нынешним делам.
Нас давили своды и давно,
в новом свете так понятно стало:
мы доселе расчленяли стадо,
это оказалось неумно.
Как-то залоснились мы от лени
скучно стресс расхлёбывать одним:
прежние понятия отменим,
стаи в племена объединим.
И пошло-помчало, не догонишь,
что ни выверт самый узловой.
А всему виной кремень всего лишь
и кресало, как же без него.


***
Вселенная? Ушко невидимой иглы:
верблюд прошёл легко и двинул вдоль земли,
ещё прошли года в сияющий проём,
теряя навсегда грядущее своё.
А человек закляк - в ушанке и пальто,
извечное не так, извечное не то.
И множа, и деля за вычетом ума,
к нему стеклись поля, придвинулась зима,
старушечьи халупки - забытые скорлупки
на рубеже стола, косого, как скула.
Есть стойбища старух, там несентябрь, немарт,
там рухлядь среди рук, отвыкших обнимать.
Там чумы стариков стоят навеселе,
и ветродуй веков свистит в пустом стекле.
Прибежище людей, мгновение огня,
затмение корней,  живучая стерня,
остервененье дня, разбившего чело.
А вечность - это для кого и для чего?


***
Вовне не растётся, - как выяснилось, не дано.
Вовнутрь прорастать никому не запрещено:
какой-никакой микрокосмос есть и во мне,
над бездной висим, а другую держим в уме.
Звёзды - маркеры прорвы? Давай же промаркируем
всю - от сорванной напрочь покрышки
до разбитого вдребезги дна,
не манкируя, да, но однако же не озоруя:
это всё же не двор проходной, а вселенная,
так либо этак - одна.
Значит, внутрь прорастаем, а прочие не замечают,
нам ходить тяжело: столько звёздного в нас вещества.
Если б мы замолчали,
о, если бы мы замолчали!..
Но возможно ль восстать
против собственного естества?
Может быть, и возможно, и мы напоследок восстанем,
только станет ли тошно неслушавшим и невнимавшим?
Посыпаем песком - посыпать бы своими костями
полевые дороги, не ведущие к пашням.


***
                Владимиру Мухину
Кровью и сомнением истекает год:
авось, не сомлеем, авось, не сомнёт.
Мы с лица линяем, а с изнанки те же:
больно попинаем, а потом утешим.
Так уж получилось - хорошо ли, плохо:
ходит дождик чинный, подбирает крохи.
Остальное собрано, стибрено давно, -
нам должно быть соромно или всё равно?
Что это творится, что это со мною?
Каменная птица под живой луною.
Стеклянное небо: чуть тронешь - звенит.
Саманное лето не много сулит.
Огороды глохнут - мы их разверзаем:
хорошо ли, плохо  всё-таки дерзаем.
Нам сто лет не пишут - мы сто лет надеемся
и в дыре, как в нише, никуда не денемся.
Выплеск любословия - долгий труд ловца,
за физиономией больше нет лица.
Связывай, не связывай, мучась и сопя, -
всей судьбой наказывай одного себя.


***
Тёмным - по тёмному, острым по острому.
Пёстрое - постеру, постное - постнику.
Шорох в ушах - может, деньжат? -
крупных хрустят, мелких шуршат?
Как бы живу, как бы дыша,
словно по шву расхожусь, дребезжа.
Снежная крупка, продутая куртка.
В прошлом колядки, забытые ****ки.
Подданным таймера, челяди принтера,
что нам проталины, взгорбки да рытвины?
Однокорытная вера ментальная:
суть первобытная, мера летальная.
Рыбьи кишочки, крысьи цепочки,
крытые бронзою шуточки бросовые.
Крестики, амулеты, просроченные билеты,
скромные смайлики - скорбные зяблики.
Ложа не тайная, в бездну открытая
служащим таймера, детищам принтера.
На ярмарке был, кувалду купил:
чем куковать, стану ковать.
Пока горячо, пока хорошо.
Всё нипочём, когда снаряжён.
Сердце поёт, кувалда куёт.
Взад и вперёд ходит народ.
Мёртвые стяги и транспаранты -
верные знаки пошлой растраты.
Дело неладно, но это потом.
Бейся, кувалда, выпуклым лбом.
Воздух хватая скошенным ртом,
будто взлетая с каждым рывком,
нет, не в команде - собственным лбом
вместе с кувалдой, - может, пробьём?
****и и про****и зырят с билбордов.
Кем же мы прокляты? Шнур бы бикфордов.
Хмель не берёт, и хлеб поперёк.
Нам бы вперёд, кабы знать, где - вперёд.


***
Отзвонили к заутрене - я не явился,
и к обедне пускай отзвонят, и к вечерне, -
я запнулся вчера или остановился:
это дети дождя или всё-таки черви
неких тёмных сомнений? Ни клейма, ни штрихкода:
что-то было, но выцвело, смылось, затёрлось.
Чей же я прихожанин, какого прихода?
Или просто старик, в просторечии - тормоз?
Вот таким он и будет раскрученный век,
не добрее других, тот же бес и на тех же копытах.
Мясо против железа, железо, берущее верх,
череда отправлений, отлётов, последних отплытий.


***
Фигли - цацками, мигли - масками:
где хохляцкое, где москальское?
Что нагрезили, то намацали -
чьи претензии, рекламации?
Не поможешь тому, кто бесится
с жиру, сдуру и с пылу с жару,
кто в конце и начале месяца
делит шкуру с творцом на пару.
На заходе возы чумацкие
догоняют солнце, насвистывая.
На востоке телеги кацапские
упустили светило, доскрипывая.
Раскололась и разъезжается
эта льдина, плита, основание.
Ни смущения нету, ни жалости -
блокпосты и меж ними снование.


*** (За чертой безвестности)
Лыком подвязан и дратвой подшит:
продал бы душу, да чёрт не спешит.
Загнал бы со свистом жир и костяк, -
знает нечистый, отдам и за так.
Неходовой залежалый товар,
самый с него никудышный навар.
Я же не Фауст, не кум и не сват,
за что ни хватаюсь - один результат.
Что с меня взять? Подоходный налог?
Что с меня снять, кроме порток?
Песенка спета, куплетец допет.
Краешек света всё-таки свет.
Мёртвые горы, бывшая степь,
норы, конторы, торговая сеть.
Эти просторы не для приверед:
бред Лугандона  - особенный бред,
Бритвой по горлу, сыпью по телу -
бренд  оглоедов, тренд оголтелый.               
В доле, в родстве ли, с крышей, без крыши -
здесь не успели, а там не колышет.


***(Из “Карманного заклинателя”)
Иродовы дочери спозаранку до ночи
подъедают корочки подбирают крошечки
грызутся трясутся за меня дерутся
ярятся разоряются до горла добираются
Трясовица Огневица Паралея Знобея
Горькуша Крикуша Чернетея Пухлея
а там и Желтея томясь и млея
а после Дремлея с ковшом елея
а следом Дряхлея додавливая довлея
полусерая полусивая полумёртвая полуснулая
вся и всех пересилила всех и вся переплюнула
нет не умею спесивиться перед нею
глухонемею
деревенею


***
Если на ноге - ногти, значит, на руке - рукти.
Нойте на одной ноте, под свистящие ложась прутья.
Хватит подпирать стенки - от них не веет пощадой.
Хватит подбирать стельки - ноги уносить надо.
Что за ассоциации? Откуда реминисценции?
Щупальцами касаются, на кадык нацеливаются.
То ли красноармейское, то ли белогвардейское
подмигивает с насмешкою, аукается из детского.
Сто лет той войне припадочной, ещё на сто лет растянется,
как будто тогда пропавшие отысканы и выстраиваются:
обмотки опять перемотаны, подмётки подбиты наново,
те самые пулемётные ленты под лёд не канули,
их донесенья пробные, до запятой подробные,
всё неотложно важное ещё донесут до каждого.


***
За нами глаз да глаз, нет, не смыкайте очи
в ночи и после ночи, а на свету тем паче.
Рассеемся в толпе, друг проходя сквозь друга,
голосовая фуга аукнется в трубе.
Бестрепетный бетон, неразложимый пластик, -
как выразился классик: дух был, да вышел вон.
Мы были среди вас и занимали место,
какое - неизвестно, но вряд ли возле касс.
Теперь ваш недогляд на ком-то отзовётся,
в углу огонь займётся, отправится гулять.
И мы не поспешим на помощь: нас не стало,
и было слишком мало, чуточек с небольшим.
Знай каждый жизнелюб, бросаясь в разговоры:
а ну как смертетворы скрывают ледоруб.
И снова нету нас стеною встать меж вами,
принять удар плечами и рухнуть в первый раз.


***
Бесшабашные аэропланы,
над соснами нависающие,
разбавили смоляное и пряное
едучим и веселящим.
Вот она, Волчья гора,
вокруг - человечьи норы,
поставленные на попа
на скрещенные опоры.
А волки ушли давно -
на Чернобыль и на Чернигов,
убрались, покуда темно
по части фронтов и стыков.


***
Пью за перечёркнутые рукописи,
им, несчастным, крупно повезло:
обошли их умности и глупости,
рядом проскрипело колесо.
Пью за опрокинутые ёмкости:
принятое натощак не впрок.
Не вникая в сложности и тонкости,
ветер разгоняет мусорок.
Что там было тленного, нетленного,
сколько было и почём ушло?
Дельное от подлинно бездельного
отделять как будто западло.
Миром правит...не пойми какое-то.
Нами правят...чёрт их разберёшь.
Больше на приблуду-гуманоида,
чем на человека, я похож.
И не помню, из какой галактики,
из глуши космической забрёл,
эти справки, рукописи, фантики,
каюсь, ненароком изобрёл.
Не хотел ни досадить, ни выместить
на землянах собственный просчёт,
просто нежелательные примеси.
...Как по-человечески печёт - - -


***
Он не чёрный человек - он серый.
Что вместил его отсек? Консервы.         
За парсеком парсек - космос,
и всегда и при всех - охлос.
Это низ или верх? Сходно.
Как ни брось, как ни ставь - складно.
Брать ли горлом и брать за горло
несравнимо ни с чем, сладко.
Охлос - это как ни глянь плохо,
свяжешься, и дело дрянь - тухло,
это, в общем, социальная похоть,
даже, в целом, инфернальная кухня.
За отсевом отсев - мимо:
тем, кто прочно подсел, мило.
Тема спешки, цейтнот - в прошлом,
тем махровее цветёт пошлость.
Был рассмотрен вариант - свергнуть,
завершилось, как всегда, скорбно:
исторический обрат, сперма,
фанатический разврат, порно.
Был рассмотрен вариант - ввергнуть
как в пучину, в сволочной омут:
привыкают лаптем жрать скверну -
наварить, наворовать, лопнуть.
Век двадцатый показал - нечем
крыть, и нету в рукаве карты.
Серый знает про себя - вечен,
потому что ввинчен в базальты.
За парсеком парсек - космос,
и уже не повернуть крейсер.
Возле баков трётся он, охлос:
хватит ли на всех воды пресной?


***
Эй, кто-нибудь, ну, кто там захитрился,
рот зажимает, чтобы не хихикнуть?
Ей-ей, я не подопытная крыса,
приличий ради вы могли б окликнуть.
Простое наведение курсора,
мгновенный клик, и я ответно всхлипну.
Я так устал от вашего призора,
но всё равно во что-нибудь да влипну.
Я собран из простейших заготовок,
разрядом тока в действие запущен.
Не хочется вникать, ни кто вы, что вы
для нас, не в полном смысле, но живущих
внутри процессов, в непроглядной гуще
гадающих на спичках на монетах,
кто будет выброшен как неимущий,
кого подловят, на каких моментах.
Куда несут потоки электронов,
чем отзовутся в наших кровотоках -
тупым уроком? чередой уронов?
провалом? небывалой правотою?
Живущий за стеною композитор
подыскивает золотые ноты, -
меня как будто громом поразило:
летите, руки, и бегите, ноги!
Вот он сейчас нащупает решенье,
суть бытия вместит в одно созвучье,
и я приму всем телом, как мишенью,
один разряд, поскольку я везунчик.


***(Цидулки в рифму)
1
Стихотворец пишет тексты,
потому что не творец:
он живёт с творцом в соседстве,
как приученный скворец.
2
Мы гуртовые: вьюжными дворами -
за хуртовиной снежные бараны
уносят ноги, но у нас ножи
отменны и в работе хороши.
3
Дождь. Плюс пять. Тоска.
Палец у виска.
Мозг бы просверлить
да, продёрнув нить,
взад-вперёд таскать…
Дождь. Плюс пять. Тоска.
4
Ты согласен? Значит, не опасен.
Мы поищем тех, кто не согласен,
кто в согласованьях не увяз,
будто впрямь родившись в первый раз.
5
Плюс шесть, растущая луна и слякоть.
Бог весть за что одна, одна, и не с кем плакать,
смеяться не с кем, это жесть, и покалякать.
Растущая луна. Плюс шесть.Туман и слякоть.
6
Если скажет слово поперёк,
не воспринимайте как упрёк,
просто отложите про запас:
может, он подальнозорчей вас.
7
Абсурден тот, кто скажет: “Мир абсурден”, -
парадоксален мир, амбивалентен.
А если мы ещё часок обсудим,
прекрасным станет на фейсбучной ленте.
7
Всё так и всё не так, и даже больше
скажу, переча тёртому уму:
живущий долго, чем мозгуешь дольше,
тем меньше понимаешь, что к чему.


***
охламон хитрован граммофон графоман 
голован вячеслав самолов самослав
формокрад  рифмолюб ритмохват словоруб
строчкотвор строфоглот перебор недолёт
смыслогрёб текстомер виршехлёб стихоед
этот шум этот звон шур-шур-шур донн-донн-донн
что нужней что важней жить слышней быть сложней
кто стучится проверь то ли в дверь то ли в твердь
колизей мавзолей что сильней что честней
чем вольней тем больней тех же щей жиже влей
новый край прежний крой доиграй дооткрой
был ясней стал темней ну ж посмей всё развей
перегной скучных дней  перерой до корней
прежний вой перевой  прежний строй перебей
сдвинь июнь сделай ход переплюнь переплёт
стихоман стихогон вскрой обман выйди вон


***
Жадность особого толка -
не отдавать на съеденье
забвению, хлорке, свалке
ошмётки миров отменённых:
обрывки, клочки, осколки,
списанные за неудачу.
Это мои залоги,
зацепки в скользящей яви -
уступы, крюки и клинья,
цепляюсь рукой нетвёрдой
за бугорки сознанья,
за неровности дня и ночи.
Это жадность особого свойства -
в глинистой общей яме
не давать себе раствориться,
удерживая всей кровью
на скулах, локтях, лодыжках
утекающую поверхность.


***
Ночью, вставая,
не заглядывай в зеркала:
бог знает кого там увидишь,
себя позабыв.
Есть тыща причин, чтобы выйти
за пределы ума, -
назови хоть одну,
чтобы, выйдя, назад возвратиться.
Голая ветвь
не дотягивается до окна.
Ворона нахохлилась,
она угрюмей на белом.
Я поднялся - душа не проснулась,
она остаётся одна,
разлучённая временно с телом.
Урны в снегу
протянулись ровной цепочкой.
Первый путник с котомкой бредёт,
ненормальный, должно быть.
Кофе допить не спешу:
всё вернётся с последним глоточком,
по опыту знаю,
уж такой это опыт.


***
Сосуд из бездны поднят, в нём даже воздух понят.
Про нас уже не помнят, а древних греков помнят.
Их поминают всуе  - по одному и в сумме,
и с кафедры, и тихо, меня ж - хотя бы лихом.
Мол, ехал через воды, с моста увидел жабу:
нырнул, махнув на годы, при том, что не был жаден.
Нырнул не долго думая, чтоб не пропала жаба,
она ж такая дура - сидела и дрожала.
...Ау!Ты где спаситель? Ведь не кино снималось.
Ни здрасьте, ни спасибо, - круги ушли в туманность.
Так, пресекая вопли, забросил в память шайбу:
мол, ехал через воды, с моста увидел жабу.


***
Талая вода вялая вода
в ней беда видна вся как есть беда
даже глубже дна даже глубже дня
Полая вода хлипкая среда -
подлая туда гиблая сюда
Нету в ней стыда чёрная как весть
сгинет без следа схлынет муть и взвесь
Сходит лёд со льда следом пот со лба
следом гной земной слившийся с водой
Нам не пить тебя нам не быть тобой
беглая вода - мёртвый водопой
Тонкий  след сурьмы - линия судьбы
ниточка слюны целочка весны
клетку отворить лётку проколоть
плавилось внутри пламенем взойди
заново твори собственную плоть


***
Словно считывая с принтера, различаю за окном
золотую цепь Юпитера - с крайним блещущим звеном.
Он грозит или подманивает? Попытайся - ухватись,
словно ягоды подавленные, осыпая страхи вниз.
Поднимаясь в должном темпе, не препятствуя игре,
ты очутишься на небе - на бесхозном пустыре.
Обойдёшь сперва периметр, после наискось рискнёшь -
по колдобинам, по рытвинам: где тут сферы? Небо всё ж…
Там и сям рогожка брошена, остальное неразборчиво.
Сколько ж нами нагорожено! Сколько всуе наворочено!
...До чего же мы, убогие, любим разум потрошить.
Не спеша мирмекологию изучают мураши.
И поныне цепь болтается, крайним щекоча звеном,
но хватать не полагается, - только заримся и ждём.


***
Начудив, недовыпив изрядно,
не попав и не выпав из кадра,
трудно катит пасенюк в гору
диво-камень по сию пору.
Не читается на нём надпись,
ни названий, ни имён - гладкость.
Коль над нами не стоит камень,
пред собою свой гранит катим.
Камень многое от нас стерпит,
крови хлещушей зазря кроме.
Рвут стервятники запас, стервы
мертвечиной стервенят кормят.
Был бы молод, всё б швырял кости:
что ни угол об одном вести,       
мол, открыт очередной хостел -
переспал, и мир у ног, действуй.
Не дельцы, отставники - вычет:
на подхвате, в две руки - кличьте.
Вынося не потроха - мебель,
чуть в сторонке от греха медлим.
Там в готическом окне призрак,
в тонком стекловолокне призвук.
Посмотреть бы на лучи в призму -
не даёт лучей в ночи призма.
Эй, послушай, не фырчи, демос!
Завалящая горчит брынза -
отвинти, не торопясь, термос,
закрепляя нашу связь, спрыснем.
Если хочешь, отпусти тормоз,
мы уже без куража дремлем,
хоть на сколько подними тонус,
чтобы как-то удержать тремор.
Пусть кровями изнутри брызнет -
это, как ни говори, признак,
что живое не сдаёт принцип.
Ты ведь тоже гнул своё в тридцать.
А теперь не молоток - где хранился?
Ни в карманах, ни корней, ни харизмы.
...Пусть дотянет коготок грымза -
будет только веселей тризна.


***
Избранные, особенные, отмеченные -
я не из их числа:
не той масти, не той породы.
За убогим столом
(типовое изделие начала шестидесятых)
умещаюсь один
(типовое создание конца сороковых), -
сокрушаться ли по данному поводу?
Нет, разумеется, -
есть немало иных предлогов для сокрушений.
Задираю голову -
среди облачных сооружений
разглядеть пытаюсь
пирующих небожителей:
на голове темя падают липкие капли.
Не стану пробовать на язык -
буду просто думать, что просочилось вино,
проливаемое избранными, особенными, отмеченными
(захмелели, дело житейское).
 
 
***
Страшный суд творится в голове,
бешено строчатся приговоры.
Как ни будь изменчив и проворен,
ничего не сочинишь новей,
даже не помогут, ей-же-ей,
галлюциногены-мухоморы.
Главное - без спешки без оглядки
загружать наличный словолом,
сразу упреждая непонятки
синтаксис придумаем потом
расставлять в естественном порядке
как людей - приманкой и кнутом
Как людей...А кто же их поймёт
кто для них измыслить исхитрится
правильно изложит на странице      
тот уклад который не убьёт
ртуть одушевлённую уймёт


***
Что тут и сейчас важнее?
Фонтаны,
безуспешно пытающиеся вырваться из себя самих?
Музыканты,
томительно долго нащупывающие тот самый звук?
Горы съестного,
предлагаемые сытым взорам плотно позавтракавших людей?
Эти,
бредущие под солнцем, сидящие в тени,
молчащие ни о чём, болтающие о том и о сём?
Или эти,
фотографирующие друг дружку
на фоне причудливых цветников,
извергающихся фонтанов,
ищущих музыкантов,
наваленных гор съестного?
Самое главное тут - это дети:
на самокатах, самодвижцах, самоходах и самовозах,
дети, которым ни до чего нету дела, -
они одни живут здесь и сейчас,
то есть вечно.


***
Судьба не гналась за мною:
знала - не рыпнусь.
В любое мгновенье,
обратив свой единственный зрак,
обнаружит:
я там, где оставлен.
Не пригвождён, не заворожен -
просто оставлен.
Без объяснения причин,
без объявления срока.
Мысли от меня далеко не отходят:
боятся заблудиться среди человечества,
опасаются, что станут им выговаривать,
мол, недостаточно добрые
мол, недостаточно злые,
мол, вообще без определённого места жительства.
Я не знаю, чего заслуживаю:
какой награды? какой кары?
То, что имею. мной заработано,
или досталось по разнарядке,
или подобрано с полу, с земли,
кому-то не подошедшее по цене. по размеру, по цвету,
а мне подошло,
пользуюсь и не сетую:
разживусь ли с этого?


***
Спочатку було питаннячко -
для чого це раптом народився?
Потім довго, занадто довго турбувало -
для чого саме живеш?
Залишилось відповісти -
заради чого вмирати?