Комар

Писк комара,
Раздающийся влажной чахоточной ночью,
Проникает в чернильную труху тишины.
Тонкая игла, что вонзается в утлое нечто,
Не имеющее формы и очертаний.
Соломинка, ломающая спину верблюду.
Сколько таких же ночей
Я буду лежать, укутанный в одеяло
Куколкой уродливой бабочки,
Вылупляясь в опостылое утро?
Сколько таких же ночей,
Что отличаются друг от друга
Не более, чем две капли нефти,
Стекающие по оконному стеклу,
Я буду просыпаться выжатой губкой,
Впитывая этот мир заново?
Сколько таких же ночей
Я буду прозябать в душном весеннем чреве
Этого раздетого города,
Состоящего из моллюсков,
Скользких дрожащих моллюсков,
И находить в одном из них себя?
Отличаясь от остальных
Лишь отсутствием раковины.

Чёрный цвет
Заполняет прямоугольную пустоту комнаты.
Насекомый звук уже не слышен.
Только стеклянный перестук мыслей,
Но стоит лишь щёлкнуть
Пластмассовым ключом от темницы,
И Мидас, вырвавшись из заточения,
Из бездонного острога пыльного абажура,
Покроет их электрическим золотом,
Точно мух, угодивших в янтарь или мёд,
Превратив их в оттиски,
Недвижимые слепки с минувшего.
Но пока, в темноте, словно в грунте,
Все эти мысли прорастают внутри
Колючими сорняками,
Признающими викторию звёзд,
Свою кратковременную победу.
Ведь уже скоро солнечный свет,
Сам того не заметив,
Размоет их почву.
Солёную почву, удобренную мигренью.
И каждое утро я запускаю пальцы,
Словно девушка в длинные локоны,
Глубже,
Ещё глубже,
Пытаясь нащупать у своих ночных визави
Высохшие розги-стебельки,
И выдираю их из головы
Без сожаления.
Что есть извилины,
Скукожившиеся в черепной коробке,
Если не борозды,
Оставленные в моём осклизлом чернозёме
Корнями дикого кустарника,
Рьяно цеплявшегося за жизнь?

Чёрные стрелки встретились,
Пронзая потолок
Длинными острыми пальцами.
Первенцом этого рандеву
Появился новый день,
Упав с ноль ноль
На ноль один своим худым тельцем.
Я лежал на смятой постели
В растворяющем одиночестве
И видел,
Как мокрого младенца пеленает тьма.
Он проживёт две дюжины часов.
Увидев солнечный диск на востоке,
Увидит солнечный диск на западе.
Он проживёт меня,
Прожевав мою плоть
Своими молочными зубами,
Не отличая её от души.
Подобно пауку,
Чей желудочный сок, проникающий в жертву,
Знаменует начало пиршества.
Она всё ещё колышется в липких тенётах,
Точно в нитях, сплетённых мойрами,
Она всё ещё жива,
Но мерный тикающий звук
Не даёт забыть о том,
Что яд, оказавшись в крови,
Сделает своё дело.
И однажды, при новой встрече
Двух тощих сизифовых любовников,
Смотрящих на небо,
Хилый ребёнок, появившись на свет,
Всё также увидит солнце на востоке,
А затем увидит солнце на западе,
Но уже не сможет прожить меня.
И падая куда-то,
Не понимая, куда именно,
Я напоследок увижу его вечно юное лицо,
Его наивный взгляд,
Его розовые ручки,
Сжимающие горло песочных часов
Ровно посередине.
Он начнёт кричать
Во всю мощь своих крохотных лёгких,
И, прежде чем закрыть глаза,
Я замечу у него во рту
Тридцать два коренных.

В клейкой предрассветной тишине
Звенит жалкая мелочь,
Просыпавшаяся на пол
Из дырявых карманов будильника.
Встав с кровати,
Я собираю её трясущимися руками,
Что плавят потёртые монеты
Своим прикосновением.
Сизый металл, стекающий сквозь пальцы,
Обжигающий кожу,
Остаётся дымящейся лужицей на ладонях.
Я умываюсь этой эссенцией,
Подхожу к зеркалу
И вижу своё лицо,
Покрытое причудливой вязью морщин,
И серые шипящие капли,
Которые всё ещё пенятся в их ложбинах.
Так фарфор, наблюдающий свои трещины,
Вопреки всему находит в них совершенство.
Так я, слушая комариные трели,
Нахожу красоту в их однообразии,
И каждой ночью, смежая глаза,
Я боюсь только ничего не услышать.
Ничего больше не услышать.