Мама на кухне курила длинные More с ментолом

Мама на кухне курила длинные More с ментолом,
Папа Столичную лил в апельсиновый сок.
Она никого никогда не любила, а он бы конечно любил. Если б мог.
В тушь Ленинградскую мама тихонько плевала,
Папа клеил подметки к туфлям эпоксидной смолой.
Она о любви очень мало, что знала. Он
всерьёз увлекался физикой. Ну, и немного собой.
Каждое утро мама бежала с сумкой тяжелой на остановку.
Папа под мышкой коричневый нёс дипломат.
Ей, молодой и красивой, хотелось с зарплаты обновку, он бы, наверно, заметил. И был бы рад.
Ей так казалось.
Папа носил на кончике носа окна квадратные в тоненьком пластике,
Мама на шее носила нитку уральских камней.
Целыми днями тер миллиметровку стареньким ластиком,
Фонендоскопом водила по щупленьким спинам детей.
В старом трамвае жизнь уезжала прямо в тягучий кисельный туман.
Взглядом печальным трамвай провожала. Болью душевной вечно был пьян.

У Маленькой девочки в мире, где взрослые догнать не пытались ушедший трамвай,
Ручки тянулись и острые плечики к небу в его безграничную даль.
Тихой осинкой выросла девочка, косы клубятся в табачном дыму,
В море ментоловом старенькой лодочки день через день будоражит корму.
Руль ускользает из тоненьких пальчиков, ветер рвёт юбки и паруса.
Где будешь завтра? В Питере? В Нальчике?
Я буду там, где живут чудеса.