Эксклюзив

Передо мной лежит старая газета. Из-за нечего делать, беру и читаю. Всё знакомо, как вчерашний день. На третьей странице социальный опрос. Взглянула. Заинтересовалась. Опрашивали деревню. Когда ж это было! очень давно. Господи! А что изменилось?
Из опроса: встаю в шесть, ложусь в двадцать два, не раньше. Весь день бегом, не приседая. Выходные? Почти не помню. Считаю особым случаем. Люблю деревню. Родители - крестьяне,  колхозники.
Да. Ничего удивительного в ответах нет. Почему люблю? Потому и люблю, что люблю. Городские люди могут меня не понять. Даже возразить могут: «Как это ? Целый день работать и ложиться в десять часов вечера? Ненормальные! Тогда уж лучше вообще не ложиться. Работай и работай. Пока не упадёшь. Так могут только пахари, деревенские. Они ж до сих пор живут своими законами: нам денег не надо, работу давай».
А вот другие: «На то она и деревня неотесанная. Привыкли в земле ковыряться! Давайте! Ковыряйтесь! Других только не сбивайте спонталыку».
 С такими не поспоришь. Уж больно они городские. А может быть, всё оно так и есть. Но! Я думаю, не всякому человеку, живущему на нашей прекрасной земле, нравиться жить в городе. Мне, например, вообще, никогда в жизни не приходила в голову мысль, поселиться в огромном доме на каком-нибудь этаже, где подъезды пахнут кошками и отходами их жизнедеятельности; где на пятнадцатом-двадцатом этаже качает тебя как на палубе, движущегося по морю теплохода; где сосед, включив свой телевизор, надоедает соседу громкой музыкой; где, наконец, лестницы кажутся лабиринтами в тупиковое пространство, а лифты вызывают недоверие и напрягают инстинкт самосохранения. И это ещё не всё. Остальное можно узнать, поселившись на двенадцатом этаже многоквартирного дома, где живёт моя знакомая. Поздравляю тех, кто купил себе городскую квартиру. Да будет прекрасна их жизнь!
Другое дело деревня. Тут тебе и воздух, и вода. И светлые звёздные ночи с соловьиной трелью в мае. Тут и сад, и огород. А самое главное, душа. Сливаясь с утренней прохладой, она отдыхает и набирается сил, которые держат человека целый день на своих крыльях. Вот и работает он, этот деревенский трудяга, с утра до ночи, и держится, по привычке, боясь упустить время, отпущенное ему Высшим Разумом. Но что меня огорчает больше всего, так это мнение горожан, не всех, конечно, но в большей части. Никогда не жив в сельской местности, они пытаются навести тень на плетень, называя деревенских жителей, особым контингентом. Я впервые услышала их нешуточные изречения, когда первый раз попала в Москву. Это потом я уже не обращала на диковинные слова никакого внимания, хотя каждый раз они как будто меня подхватывали и несли как угорелую кошку напролом по буеракам и рытвинам нашей не сладкой жизни, волнуя мою деревенскую душу грубостью и несуразностью.
Деревня есть деревня. И сколько бы люди в ней не жили, что бы, не говорили, какими добрыми и начитанными не были, всё равно они останутся деревенщиной, да ещё и немытой, небритой, голопузой, и так далее, и тому подобное. За свою жизнь я наслушалась на этот счёт всякого. Не думайте! Не преувеличиваю. Могу привести тысячи примеров. Ах, не верите! Тогда, слушайте.
 Однажды, когда сыновья мои были ещё детьми, мы с мужем решили съездить в Москву. Деревня деревней, а туда же. Взяли с собой старшего сына, хлеба, сала – и поехали. Едем, радуемся. Мы вообще любили ездить. Поезд мчится. Колёса стучат: тук – тук, тук – тук. Сердце волнуется. А за окнами – красота, красотища неописуемая. То сосны, то ёлки, а то берёзы, белые, стройные, смотришь, и диву даёшься: надо же кому-то выдумать было такое чудо и человеку дать, чтобы он любовался им.
 Сутки прошли одним часом. Вот и Москва. Вышли. Город огромный. Красивый. Тут тебе здания разного типа. Большие и маленькие. Кирпичные и панельные. Да о чём я вам рассказываю! Москву знают все! Уж если я там побывала, то о вас и говорить нечего. Посмотрели, поохали, да и пошли, куда глаза глядят. Нам ведь всё равно. Приехали Москву посмотреть. Идём себе, в магазины заглядываем. Денег, кот наплакал. Но любопытству запретить ничего нельзя. То пироженки, то мороженки. Сын наш уже отказываться от сладостей начал. Глядь, ба! Да уже скоро вечер! А ночевать-то, негде.  Сунулись было в гостиницу, «Россия» называется. Дверь приоткрыли, смотрим. Мужик, толстый, пожилой, при лампасах, из-за двери: «Не видите? Мест нет! Вот уж деревенщина! Лезет, как к себе домой!»
Я посмотрела на мужа, пытаясь отыскать, где у него написано, что мы из деревни, и не найдя ничего, удивлённо пожала плечами. Нехорошо как-то стало. Куда идти, сами не знаем. Мы бы и на вокзале пересидеть смогли, не такое видали, а вот ребёнок! Ему выспаться надо. Постояли, подумали и, спустившись, в метро, поехали. Едем и едем, вперёд и вперёд. Куда нас везёт электричка, понятия не имеем. Водитель только остановки успевает объявлять. Одну за другой. Одну за другой.  А скорость! Уму непостижимо! Муж ничему не удивляется. Он всё здесь знает. В армии служил. Москву строил. Чему тут удивляться! А я с деревни. Тут уж ничего не скажешь.
Едем. Рядом сидит старушка, не так уж старая, лет под шестьдесят. Я спросила её, куда идёт эта машина, и скоро ли будет последняя остановка. Старушка удивилась. По глазам видно было. Но не захотела показать, что удивилась.
- А вам куда ехать? – спрашивает и наблюдает за мной, осторожно так, и на сына моего поглядывает.
- Не знаю, - с горечью говорю я. И тут меня осенило. Нужно всё рассказать этой женщине. Она не очень городская. Поймёт.
- В гостиницах мест нет, - заторопилась я, боясь, что женщина сойдёт на следующей остановке, и я не успею ей ничего сказать. - Вот, сели и поехали. Просто так, куда глаза глядят. Нам переночевать бы! Нас трое.
Женщина посмотрела на меня. Помолчала, видно, думала.
- А вы из деревни?
- Ну, да! А как вы узнали?
-Я сама из деревни, - засмеялась она. - Дурак дурака видит сдалека.
Её слова поразили меня, дальше некуда. Я сидела и думала, как это можно человеку догадаться, откуда я родом. Оказывается, можно – дурак дурака видит сдалека.
- До конечной четыре остановки, - сказала женщина. – Наша станция «Одинцово».
- А там, в вашем Одинцове, есть гостиница?
- Гостиницы есть везде. А вот мест в них никогда нет.
- Что же нам делать! – воскликнула я в отчаянье.
- Я вам помогу. Переночуете у меня. Но с одним условием: у меня сосед, полковник.  Дотошный такой.  Подозрительный. Будет спрашивать вас, откуда вы. Скажите, с Одессы.
Так мы попали в восемнадцати этажный дом. Двенадцатый этаж, пятнадцатая квартира.  Я от счастья была на седьмом небе. Надо же, думала я, есть же люди на свете. Не побоялись, пустили. Чаю нагрели. Мы свою колбасу, мясо, сало. Вместе покушали. Муж вышел в коридор. А сосед – тут, как тут.
- О, - кричит, - откуда гости? Баба Аня, вроде бы, никого не ждала.
Баба Аня мигом на помощь. – С Одессы. Племянники мои. Ничего не писали. Взяли и приехали.  Москву посмотреть захотелось.
Хорошо, что муж мой вовремя сообразил, что к чему.
- Ага, - говорит, - с Одессы. В Москве никогда не были. Вот и решили.
- Посмотреть, значит, - с подозрением спрашивает сосед и смотрит мужу в глаза. – Однако, вся Москва едет смотреть Одессу. А вы, почему-то, Москву. Интересно! И как поживает ваша Одесса? – говорит он, прищурив, глаз.
- Так и поживает. Море. Солнце и лето.
- Вот как! – удивлённо говорит сосед. – А на какой улице вы живёте?
- На Дерибасовской!
- Да! И как? 39 дом знаешь? Я там бывал. Давно, правда. Друг у меня там живёт. Лёшка Авдеев. В армии вместе служили.  Возле дома каштаны. Большие. А красивые! Ты понял?
- Понял! – ответил мой муж. Я не выдержала допроса, открыла дверь и позвала его в комнату, боясь провала. Вскоре вошла хозяйка.
- Молодцы, - похвалила она нас, – всё правильно сделали. В некоторых случаях и соврать не грешно. Завтра бы весь дом гудел. Баба Аня пускает квартирантов. А то, вишь, и сказать нечего. Родня приехала.
Уже лёжа на раскладушке, я  думала, что сосед, хоть и полковник, а распознать нас не сумел.  А, может, просто сам не деревенский. Баба Аня сразу признала. Плюсы притягиваются. Минусы не могут этого делать, потому что они минусы. Ну, и слава богу. Всё обошлось. И нам хорошо, и остальным приятно.
Так мы и переночевали. И всё бы было нормально, если бы не клопы. В то время клопов в Москве было завались. Мы только не знали, потому, как в деревнях их уже не было. Они так искусали нас, что тело наше горело от зуда. Проводив нас до электрички, хозяйка вернулась домой. Очень доброй оказалась женщина. А на счёт зуда, она сказала, пройдёт. Клопы тоже свежачка любят. Не доехав до нужной нам остановки, мы вышли из метро. Сын плакал, расчёсывая укусы до крови. Мы не знали, что делать. А когда на пути возник фонтан, ребёнок бросился в него с разбега, удивив, мимо шедших иностранцев. Они даже щёлкали фотоаппаратом и смеялись, показывая на нашего сына, купающегося в фонтане.
Переодев ребёнка, мы пошли на Красную площадь.  Мавзолей был закрыт, что нас очень огорчило.  Мы постояли, повздыхали и отправились в музеи. Идём, не спешим, всё рассматриваем. Интересно. Вдруг, музейчик. Маленький, а народу возле него чёртова гибель.
- Чо это они все туда? – спрашиваю я мужа, - наверно, что-то интересное. Давай, и мы посмотрим!
- Так билетов же не достать. Очередь! На два часа хватит. Время только убьём. А нам ещё на Бородинскую панораму. Это муж мне так втолковывает. Но, посмотрев на моё кислое лицо, топнул ногой: «Счас мы с тобой придумаем». И взяв меня под руку, а сына за руку, повёл нас к немецким товарищам. Как раз их очередь была заходить. Я воспротивилась. Как же! Без билета! Но муж, подтолкнув меня, уверенно ступил на лестницу, ведущую наверх. Я пошла! Перед входной дверью стоял контролёр. – Вы с ними? – спросил он. – Да, да, - ответил муж, по-немецки. – Проходите!
Помещение было просторное, но не такое, что можно им восхищаться. Мы сразу отделились от немцев и пошли в другую сторону. Ничего особого в музее я не увидела. Там выставлены были  царские короны, платья, пояса, шарфы и безделушки. Конечно, интересно, но не очень. Разглядывая вещи, мы забылись и начали говорить по-русски. Тут нас и разоблачили. Мне было очень нехорошо. Контролёр, куда девалась его доброта, выговаривал нам свои претензии, стыдя нас за тридцать копеек. Я, молча, покидала музей. Зато муж мой, возмущённый словами контролёра, который громко, на весь зал, сказал, что мы деревня неумытая, кричал теперь так, что слышала вся публика сверху и внизу.
- Деревня, говоришь! А чей ты хлеб ешь? Да ты хоть знаешь, что такое деревня? Сидишь тут, штаны протираешь. Зарплата-то, у тебя не деревенская. А я всю жизнь за копейки на таких, как ты, работаю. Тебе, видишь ли, жалко шестьдесят копеек! На тебе их! Муж выхватил из кармана мелочь и рассыпал её по лестнице. - Чо ж ты очередя такие развёл!  В два часа не вложишься. Облезешь за шестьдесят копеек! Ты приезжай ко мне в деревню. Посмотри на настоящих людей.
Он бы ещё кричал. Но тут подошла женщина. Беленькая. Маленькая и очень вежливая.  – Прошу вас! Вернитесь и посмотрите всё! только не кричите. Гости с Германии. Нехорошо как-то.
Немцы, человек двадцать, а может, чуть больше, смотрели на мужа и улыбались. Наверно, поняли, что к чему. Интересно, у них так бывает? Муж мой поднял руку для приветствия.
- Ауфвидерзеен, - громко крикнул он и пошёл вниз, шагая широко, по-деревенски. Немцы махали нам руками и что-то говорили.
- Вот тебе и деревня, - думала я, сидя в автобусе, который вёз нас теперь на Бородинскую панораму. – Как же он, контролёр этот, сразу не определил, кто мы. Всё бы было по-другому. И лишь потом, понял всё-таки! Что же в нас есть такое, что указывает на наше деревенское происхождение? Моя душа, деревенская, стыдливая, не давала мне покоя.
С той поры прошло много времени. Сыны мои стали мужчинами. О нас с мужем и говорить нечего. Другие мы. Подкованы, отшлифованы. Время сделало своё дело. Но душа наша, как ни странно, осталась верна деревенским понятиям. Мы не утратили деревенской теплоты, доброты души, любви к земле, к природе и к труду, нашему, деревенскому. У детей такого уже нет. Толи мы просмотрели, толи время другое пришло. Скорей всего время. Даже деревня моя, под влиянием жизненных процессов изменилась, где в лучшую, а где и в худшую сторону: стала немного жадноватей, немного смышленей, что ли, требовательней, культурней, наконец! Короче, как в той песне, я такая да не такая! Ты такой, да не такой. Но самое главное, она стала заявлять о себе, что она, деревня, тоже жить хочет.
 Ты выйди, посмотри, какая она, наша деревня! Улицы, магазины, рынки. Дома, в основном, советской постройки. Но есть и новые. Красивые. Двухэтажные.  Современные дельцы построились. Как в той поговорке: «кому-то война, а кому - и мать родна». Это всё само собой. Но самое главное – люди, которых я люблю и уважаю. О них и надо говорить. Всё что вокруг, оно, было, есть и будет. В каком виде, это другой вопрос. А вот человек! Душа его. Трепетная. Красивая. Добрая. Хотелось бы, чтобы она осталась такой навсегда. С такой душой жизнь сама становиться красивей. Ярче. Да и сам человек преображается вместе с ней.
Ну, и дальше: прихожу я недавно на рынок. Он находится у самой трассы Симферополь – Ялта. Трасса хорошая, чистенькая, добротная. Говорят, что строили её американцы для себя во времена Януковича. Потому она и такая. На рынке – глаза разбегаются. И то, и сё, и пято, и десято. Хожу, смотрю, менталитетом своим деревенским помахиваю. Продавцы не из робких. Так и сеют словечками. Не успеваешь переваривать. А в основном: Берите! Самое лучшее, самое нужное! Всё правильно, как преподнесёшь, так и продашь. Мне почти ничего не надо. Мы с мужем всё сами, своими руками. Но на рынок заглянуть не прочь. Надо посмотреть, как народ живёт. Что он делает, и вообще. Читаю: мёд, свой, эксклюзив! Хороша реклама! Слово одно как магнитом тянет. Подхожу ближе.
- Где тут ваш эксклюзив? – спрашиваю, рассматривая баночки разного  калибра и цвета. – Да вот же он! – восторженно отвечает деревенский предприниматель, бывший пчеловод, показывая баночку коричневого цвета. И с каких это времён пчёлы стали коричневый мёд делать? Это я так, в мыслях перевариваю. Всегда был жёлтый, а нынче и пчёлы что-то накорулесили. Чёрный мёд стали из себя вырыгивать.
- А почему он чёрный у вас? – спрашиваю продавца, - что-то я не припоминаю такого. Мой отец был пасечник, и дядька пасечник, и племянники целое производство с мёдом открыли. И всё жёлтый. От светло-жёлтого, до очень жёлтого.
Тот не находится, что сказать и уходит в сторону. Зато женщина, его жена, тут же начинает вводить меня в курс дела, рассказывая, что мёд очень даже натуральный. А чёрный, так пчёлам давали шоколадную подкормку. Вот и получился такой мёд, эксклюзивный. Потому он и дороже в полтора раза. Берите, не пожалеете. Лекарственный. Вкусный. Один запах, что стоит!
Я постояла. Прикинула. Как же так получается. Пчёлам дают шоколад! Не слыханное дело! И зачем? Даже сахар  вреден для пчёл, если весной их подкармливают сахарным сиропом, да ещё в больших количествах. От пчёл может ничего не остаться.
- Нет, - говорю, - я шоколаду вообще не доверяю. Продукт этот не русский. Он изготовляется из какао – бобов, которые  у нас не растут. А если не растут, значит, нашему организму противопоказаны.
-Ну что вы говорите! Продавщица вздыхает. – Хотите, берите, не хотите, не надо, - говорит она, немного, раздражаясь.
- А где вы взяли шоколад? – спрашиваю теперь мужчину, – это не тот, что кондитерская фабрика на свалку выбросила, потому что срок годности истёк пять лет назад. 
- Знаете что! – недовольно отвечает он, - не разгоняйте мне покупателей. Вы же ничего не хотите брать. Вот и куражитесь!
«Ах, ах! – думаю я, очень нехорошо, что портиться не только шоколад, но и деревенские люди». Эксклюзив! Да кто ж его эксклюзивил! Вот ведь как получается. Деревенские мужики и те ради денег идут на авантюру. И шоколад нашли. И слово применили, не понятное, а как за голову цепляется. Эксклюзив! ЁКЛМН! Бросили, лишь бы мозги запудрить. Я, старая, прошла огонь и воду. А молодёжь! Лекарственный. Вкусный! Почему не взять, хоть и дорогой. Вот тебе и деревня! Скоро городу придётся учиться тонкостям пчелиного искусства. Однако, это я так. У нас один случай, и тот наружу вышел. А в городе, Боже ты мой! Как шаг, так эксклюзив. Горожане живут  вольготней и богаче. Им хватает заработка, не только прокормить семью, но и сходить в кафе, если денег не очень много, или в ресторан, у кого их больше. Но есть и настоящий эксклюзив. Не рестораны и кафе, а игральные заведения. Вот это эксклюзив! Слаще не бывает. Туда входишь с деньгами, а выходишь с долгами. Хорошо, если живой ещё. А то и так бывает: был, и нету.
Деревня на эту авантюру не поддаётся. Инстинкт самосохранения. И денег мало. И ехать далеко. Как говорится, к чёрту на кулички. А потом, и боязно. Поедешь, и не приедешь. Оберут и выбросят. Потому, деревня осторожничает. Пускай, город судьбу испытывает. Нечего деревне лезть поперёд батька в пекло. Надо сначала всё узнать, а потом пробовать. Оно и спокойней, и деньги целей. Лучше уж по магазинам походить. Там хочешь, бери, нет денег, не бери. Однако, и там небезопасно.
Моя соседка вчера рассказывала, как она по магазинам ходила. В городе, конечно. Хорошо, говорит, и Москвы не надо. Только до двери доходишь, она тебе рааз! И открылась! Чудо  да и только. А главное, никого ж нету, кто её открывал бы! Скоро вообще людей не надо будет.
- Эксклюзив, - говорю я ей, - это чтоб ты долго не думала. Прошла, быстренько взяла и назад. Век такой. Время в нём бежит теперь быстрее на 0, 001 секунды в сутки. А эксклюзив экономит его тебе. Понимаешь!
Соседка кивнула головой. Поняла, мол. Не одна ты такая умная. И давай рассказывать дальше. «Ты наверно знаешь наше сельпо. Оно там всегда стояло. Сначала, маленькое было. Потом подстроили. Потом застеклили. Теперь – не узнать! Громадина. А людей , кажется, весь белый свет там. Я слыхала, што продукты в том сельпе  дешёвые. А тут, иду мимо. Глядь, оно, родимое! Дай-ка, зайду. Зайти-то, зашла, а выйти, не могу. Целый час по отделам ходила. Куда не ткнусь, везде вход. А выхода нигде не вижу. Хорошо, девочка попалась. Шустренькая, маленькая. Я у неё и спрашиваю, где ж тут выход. Она меня за руку, да туда. И где я ходила, что не видела? Он же тут, рядом. Кассы, написано. А я, набрала продуктов, еле несу, сумка трещит. До кассирши дошла, а она как отвязалась на меня, как собака цепная. Почему без корзины! Кто дал право в сумку! Я ей одно объясняю, а она и слухать не хочет. Прибежала охрана. Там такие мордовороты, что диву даёшься, будто они атомную станцию охраняют. Что, говорят, полицию вызывать! Набрала в сумку, не стыдно! А уже старая. Пример молодым показываешь.
Насилу я оттуда ушла. Выбросила им все кульки на стол. Они как галки. Сбежались. Ну, и насчитали. Хорошо, денег хватило. А то бы в милицию сдали. Отдала я им 1200.  800 – за продукты и 400 – штраф! Вот и съездила. А говоришь, эксклюзив».
«Нет, до города нам далеко, - думала я, слушая соседку. За что отдал человек 400 рублей? Да ещё позор такой принял на душу. Штраф – это не халам – балам! За то, что  не понял городских новшеств, не допетрил немного, на тебе, чтоб дома не журились. А ведь он, деревенщина, как думают горожане,  привык делать всё по-своему: вот тебе прилавок, вот тебе продавец. Отдал деньги, получил товар и пошёл спокойно, никого не волнуя. И самому хорошо, и людям неплохо. Так нет же! Двери придумали, а о людях забыли. На штрафы мастера все. Лишь бы деньги валились в карманы. Как в сумке, так и вор. А человеку деревенскому пережить всё надо. В колею войти. Поймёт пока, сколько сил потратится. Некоторые, так и остаются при своём мнении: нагородят, а нужно ли оно! Лучше уж без эксклюзивов. Жил человек сотни тысяч лет. И жил. А теперь! Эх, жизнь настала! Не понять, не разобрать её. А жить надо.
Заречное. 20.03.2017год. Фёдорова Валентина Никитична.