Людей здесь не будет еще пару сотен веков

Три эха хора эпохи и перья пепла сгоревших библий
перхлоратными мотыльками кружат в распахнутом космосу храме.
Туманные вороны распадаются, только приблизься к ним.
На сиреневой трассе завьюженных донжуанов и белоснежных косынок
наколотый лёд высыпан в окисление ипостаси тяжелой воды.
Людей здесь не будет еще пару сотен веков.
Только дымится Розалия капли налипшей на рельсы травы,
и томится туман на медвежьих запястьях созвездий.
Лучина Луны засевает опять нулевые поля сахаром старости,
скоро по ним с хрустом сверкнет электрический крик.
Всё затихнет на тысячу лет.
Давление в шинах болью ударит в упокоенной голове.
Проливное топливо бензоколонки отражает электрорекламу ночами.
Парафиновое пралине неизбежной Луны обрушилось в прошлом.
Отлитые в пьяной болтанке изумительные итальянцы
наблюдают с волнением переменную тулью раскаченной в тазе воды.
Оторопелая вязь снежного свитера свяжет наши сердца:
отныне мы — альпинисты на одной страховочной скорби.
Погружение свастики в воды забвения на островах исчезающей амнезии
утонет в озере сна. Облако без парашюта прошумело автомобильным ливнем.
Дождь жарит воду на сковороде асфальта.
Потоки Сильвы и печаль палача над учительницей Клеопатры,
исстроганной — видишь ли?
Капли палеозоя, булькающие в чернильницы
сонной охоты на растворяющегося тюленя,
сменят волнение вдоха на отдохновение выдоха.
Околоземные ласки алоэ и милый телефон удивленных улыбок Луны —
видишь ли в воде иностранного ибиса почв этой ночи в Тибете?
И лучи превратившихся в струны
струящихся голосов полированной глины — видишь ли?
Лакомство нуклеиновой мямли затихающего младенца,
закутанного в кокон сна — постигнешь ли?
Притаившиеся воды ОМОНа, камнепад голов Олоферна,
укрепляющий гул наступательных сапогов —
не испугает ли младенца со звезд?
Печаль - лишь последний упрек гипсового сироты,
брошенного родителями на бурлящее попечение денег.