Монолог русского офицера

Памяти мужества адыгов в Кавказской войне 19 века.
По повести  Михаила Лохвицкого "Громовый гул".

Горы, покрытые шкурами леса,
Понурая лошадь стоит без седла,
Рёбра торчат, как кинжал без эфеса,
А под ногами - тела и тела…
Горцы: мужчины, женщины, дети -
Лицами к морю лежат в тишине.
Скорчился мальчик в рваном бешмете,
Мертвый младенец лежит на спине.
Рядом как будто заснула мадонна-
Мать молодая. Роса на щеке,
Тени от длинных ресниц.Как икона,
Светится лик неземной на песке.

Я оглянулся. Попятился было,
Между телами стою, как во сне,
Будто душа умерла и остыла,
Чтобы вовек не вернуться ко мне.
Солнечный свет озарял эти лица-
Красивей не видел... Какая тоска!
Вдруг вижу живые глаза сквозь ресницы,
Пристальный взгляд. И как от толчка,
Я оглянулся- вокруг лишь тела.
В закатных лучах их глаза заблестели,
И не было в них ни страха, ни зла -
Спокойно мне в душу они посмотрели.
У ног шевельнулся труп тощей старухи -
Стащила с лица она чёрный платок,
Взглянув отрешенно, сказала мне глухо:
"Уйди, не мешай умирать нам, сынок".

Что дальше случилось, не помню, не знаю,
Я пытался поднять их, нести на руках,
Я бежал... Мне казалось, что я их спасаю,
Я кричал, вырывался и рухнул в слезах…
Очнулся потом. Сослуживец пытался
Рассказать мне о горцах. Дал флягу: "Хлебни».
Я смотрел, как прибой рокотал, волновался.
Михаил говорил... Мы сидели одни.
«..Жгли их сёла, посевы, к болотам сгоняли,
Либо в Турцию гнали с отцовской земли-
Там голодною смертью они погибали,
Или в море топили их. На корабли
Сажали обманом... Ты видел шапсугов...»
А я слушал и думал о том, что судьба
Выбирает нам смерть из привычного круга:
Старость, болезни, драки, пальба...
А в том, что я видел, была безысходность,
Бесконечность отчаянья, добровольная смерть.
О, какая во всём невозможная подлость!
Даже если война… как такое терпеть?
Мы пришли убивать в их дома - и довольно!
Не хочу оправданий. Разве вера Христа
Позволяет такое? Убийцам не больно.
Полковые священники, целованье креста…

Михаил, сослуживец, молчал удручённо.
"Что же делать… Двадцать лет эту лямку тяну.
Или нас, или мы- мы народ подневольный, -
И склонившись, шепнул: - Они будут в раю...
Помолчим, вдруг услышат... На берег смотри –ка!"
Подошли измождённые люди к воде.
Шлюпка плывёт к ним по солнечным бликам,
Тучный турок выходит в высокой чалме.
О чем толковал он, не знаю. Черкесы
Сели в шлюпку, согласно кивнув. Лишь один
Отказался с улыбкой. Спокойно, без спеси,
Но казалось, что здесь он всему господин.

За спиной у него стоял конь - иноходец,
Опустив свою морду ему на плечо.
Отплыла шлюпка вдаль. И тогда этот горец
В воздух залп огневой дал и, взмахнув, как мечом,
Бросил в море винтовку, свой пояс с кинжалом,
По откосу сбежал и пошёл по воде.
Свистнул. Конь отозвался отчаянным ржаньем
И бросился в воду, поплыл в темноте.
За шею обнял её гордый хозяин,
Рядом поплыл, и пропали во тьме.
Бился прибой и шумел, нескончаем,
Небу грозил, возвращался ко мне.
Вот как уходят! Оцепенело
Долго сидел я. Звенело в висках:
"Людоубийцы!" А звёзды горели,
Напоминая о мёртвых телах.

И небо вращалось слепой колесницей,
Давило народы один за другим.
Чья дикая воля, какая десница
Мешает твориться деяньям благим?
Чёрная бабочка села беззвучно,
Мысли вспугнула. Пулю бы в лоб…
Вышла луна, холодна и живуча,
День понесла - заготовленный гроб.

Судьба мне послала певца Озермеса,
Я вышел к черкесам. Отныне мой путь
Принять с ними смерть, но без лживой завесы
Из слов о геройстве, наградах на грудь.
Грудь - не наградам. В обители сердца
Святыни, которым нельзя изменить.
Крест, полумесяц- единоверцы,
В доверии к смерти- мужество жить.
Я шел с Озермесом. Он пел о героях,
Он воинам пел о крестьянском труде,
О равенстве пел. О, черкесская Троя,
Памятник славе и горькой беде!

На этой земле есть закон неизменный:
В победе извечной зла и добра
В прошлом останется зло непременно,
А участь добра и мудра, и щедра.
Вечно добро, его минует смерть,
И сердцу дано самому выбирать:
Либо злу послужив, навсегда умереть,
Либо вечную жизнь добротой продолжать .