Курево

               
Падчерица Денницы, в крови кочующая,в небытии днюющая и ночующая, издалека Никонов никотин чующая...

Мыкаются по городу мыши мыслящие; никогда не молятся, только мылятся; что, мол, мытарства; мы-то мытые! Над Пилатом, умывающим руки, мытари измываются.

Пилит Пилат пилигримов, пиликающих на молниях. Фарисейский фарс: окно в Европу, форточка фарцовщика. Форт Фортуны: магазин магический, где магнитофон для
Марии Магдалины.

Что, Мария, марево заманчивое! Маринует Марина мухоморы замоскворецкие.  Был в Москве малиновый звон, - малина, не житьё в Москве, - обыскали малину, нашли росинку маковую.

Магия мака – маниакальный максимум, когда опиум для народа – запретный плод, а для человечества нет ничего запретного, кроме человечности.

Чёртова челядь, чей червь – чревобесие; чары – чирьи, чудо – чад. Чешутся челюсти. Чей черед чавкать? Ча-ча-ча! Чей черед чуметь? Чур, не я!

Как упал ты с неба, Денница, сын Зари?  Дева Ева диву даётся: куда Денница денется?  Прометей – не промах, промышляет сотами Сатаны; Змий - бывшая молния, супротив которой радуга.

Мировая драма – драка драконов из-за драгоценности, о коей сказано: се Человек. Зверь дал нам огонь с небеси, чтобы прикуривала дочь удачи, Денницей удочеренная.

Богу фимиам курит Мать-земля жимолостью, черёмухой, цветом липовым; где луг, там луч, плуг небесный: сохи-сполохи запахивают запахи.

Мусикия мускуса, соло соли в море-хоре водорослей; на песчаных кручах мелодия медового благоухания – ивовая кора для трубки мира; сущее – воск; существо – воскурение, супротив которого курево.

От чулок до чёлок прокуренные гурии Велиаровой курии куролесят, антихриста курируя.

По будильнику в будни затягивалась натощак, душе предпочитая душ;
дым пускала в зеркало, по последней моде одевалась дымом, и едва просвечивала плотская лжесвеча, пока не оставался к ночи лишь нагар наготы, от которой
вздувалась жилистая сигара, сигающая в крашеные губы, чтобы выкуривался
дотла очередной образ человеческий.

Падчерица Денницы, в крови кочующая...

Блудная дочь Расеи в мировом пространстве рассеялась бы, когда бы не моя кровь, океан окаянства, в который, однако, Никон не проник.

В небытии днюющая и ночующая...

Для кого небо, для неё небытие без дымовой завесы; дурман – исток истории.

Издалека Никонов никотин чующая...

Искушает меня папистской папироскою, от которой морщатся мощи в морге
модернистическом; устрашает меня трубкой петербургского трупа, Россию в трубу пустившего, потешает сигаретой сироты Сирены,  чей певчий пепел радеет распаду радиоактивному, а я говорю: "Яко исчезает дым, да исчезнут!" И мы с тобой в нашем скифском скиту, пока скитаются со звездой волхвы некурящие.

1.04.1984.