Хатынь. Часть 1

1.
Ночная глушь. Поскрипывает снег.
Идти сквозь лес, и в лица хлещут ветки:
Подлесок в ельнике. Но, перейдя на бег,
Себя жалеть не думает разведка.
«Кажись, дошли!» Светлеет. Сквозь прицел
Их старший что-то ищет на опушке.
Деревня вгрызлась в лес. В одной избушке
Усталый огонек едва блестел.
– «Там наш связной». Гранаты, пэ-пэ-ша…
Возможный бой на напряженных лицах
Зажег румянец. Мечется душа:
Удастся ли сегодня возвратиться.
Ведь немец – черт: отчаян и сердит.
Решил железом выжечь партизанов.
Не дай бог плен! Уж лучше будь убит.
По-крайнему – лимонки есть в карманах…
– «Ты – под окно, вы, двое, – за гумно!»
Все – по губам, не слышен даже шепот.
И, как всегда, все точно и умно,
И ухо напряженно ловит топот
Чужих сапог… – «Уваходзьце».  Автомат
Глядит в упор. – «Ну што гэта за людзи!»
– Что слышно, дед! В деревне нет солдат?
– «Да не таучы ты мне ружжом у грудзи,
Вакол усе чыста». – Не спеши, отец!
Нам – оглядеться. – В дом идет боец.

2.
Селянская изба еще глуха,
Еще не залита она ребячьим смехом.
Зима прощается, но крики петуха
Пока для сна селянам не помеха.
Труд на земле размерен и суров,
И пот работника – не сладкая водица,
И лишь зима, земле давая кров,
Ему дает немного остудиться.
Дверь тяжела, но петли не скрипят.
Боец заходит в комнату склонившись
И говорит, в лице едва скривившись:
– «Прости, старик, у нас такой обряд».
Здесь сумрачно. Угрюм селянский быт.
Когда-то, правда, Лениным светилась
Изба советская, да нынче – подзабыт,
И вновь в углу икона притулилась
До лучших дней… Сундук, скамейки, стол.
К печи в два яруса прилажены полати.
В постилку – сено чистое; на пол –
И вот еще готовые кровати.
Но – то война… Когда бы не фашист!
Все верили, что будет веселее,
Что заживут счастливее, светлее.
Смотрелся с стенки лысый вождь лучист.
О, этот взгляд! Зачем нам ложь икон!
Прогресс во всем: моторы роют поле.
Но наглый враг, поставив все на кон,
Не дал в труде раскрыться доброй воле.
Страна в огне! Но в комнате сопят
Детишки малые. А хитрая старуха,
Хоть и дрожит от головы до пят
И даже, кажется, как конь поводит ухом,
Лежит недвижимо. Боец уходит прочь.
Дед суетится с зваными гостями.
День пробуждается и, сквозь туман, горстями
Швыряет свет в сбегающую ночь.

3.
Глаза смыкаются, но им идти без сна.
Скользит нога: снег будто убегает.
В природе пробуждается весна
И жесткий наст, что днем едва подтает,
Разбитый кашею мешается в пути.
Поклажа давит: ноют плечи, ноги.
Их ждут в деревне. До нее идти
Сквозь частый лес. Деревья-недотроги
Руками-ветками пытаются схватить
За автомат, ремни, или подсумок.
Ночь была ясною: Луна взошла светить,
Ее игрою покорен был сумрак.
Был разобщен мозаикой теней
Подлунный мир и все, что в нем живое.
Так разделенною давно была войною
Сама Земля и люди, что на ней:
Кто шел вперед, а кто к земле приник,
Ловя идущего на прорези прицела.
Смешался мир, и в каждого проник
Дух разрушения, всем завладев всецело.
И шел отряд. И мрачный лес дрожал
В метавшихся под тусклым светом тенях.
Бойцам казалось же, что он их окружал
Стеною плотной и враждебной из растений.
Уже под утро занялся туман –
Как молоко. И в нем тонули ели.
Казалось он – волшебный океан,
Скрывает путь, уводит их от цели.
Но расступились вдруг одетые в меха
Сосна и ель, и стало больше места:
Убогая деревня, как невеста –
Склонив главу, встречала жениха.

4.
Он звался «Мститель». Здесь он новый гость.
Отряд течет из леса по дороге.
Грунтовка здесь – как жизненная ось.
К ней жмутся избы, жалостны и строги
С соломой крыш. Заборов частокол
Едва по пояс яблоням и грушам.
Но в ранний час не только блеск стекол
В ней выдает мятущуюся душу:
Она не спит. Куда ни посмотри –
Все тяготится вынужденной платой.
Селяне серые – и врозь, и в два, и в три.
По снегу кто-то шваркает лопатой…
Здесь все дрожит. И взгляд куда ни брось,
Все будто, новое, да вроде – все в заплатах;
И прочно все, но как-то вкривь и вкось.
Не так, не так встречать бы надо сватов.
И кажется, предчувствие беды
Разлито в воздухе, дрожит в неясных звуках.
Лежит в глазах случайных молодых,
Улыбкой жалкою морщинится в старухах.
И даже в взглядах тихой детворы –
Ни озорства, ни быстрого движенья.
Умолкло все в тревожном напряженьи.
Дробясь по улице, отряд идет в дворы.

5.
Дробясь по улице, отряд идет в дворы.
Уже их ждут. Огонь разводят в хатах.
И украшают осени дары
Селянский стол нарядно и богато:
Да будет гость к хозяевам не строг!
И вот уже ругаются соседки:
Занять муки, яиц, или творог.
Там будет штаб, а здесь – стоять разведке…

***

В печи кипит чугун из кислых щей,
Шкворчит яичница-глазунья на таганке:
Так тощая старуха – как Кащей,
Себя почти считая партизанкой,
Ведь сын Алесь – разведчик и связник,
Отчайный парень, щедро угощает
Своих гостей. Тот в них души не чает,
И в разговоре за столом возник
Дух товарищества. Не сказки про войну! –
Как будто равные ведут беседу.
Ему расскажут – он продолжит следом.
Старуха только шепчет: «Ну и ну!
Як ен змяниуся за апошни год…
Кали бы не той люты голад», –
Кольнуло сердце матери. И холод
Согреться ей у печки не дает.
Ухват дрожал… Ей уступили стул:
– «Довольно, тетка, будет. Отдохните!»
А ей казалось – стылый ветер дул,
И дождь одежду вымочил до нити…
Отсеян хлеб. Остаток сдан в колхоз.
Мука давно с корою породнилась.
Напрасно ждать из города обоз,
И нечего рассчитывать на милость
Дворов соседских: голодно у всех.
Пока – бестравье, не налились почки.
И кто-то тает, как в апреле снег,
Кого-то раздувает словно бочку.
И гонит с хаты голод – волчья пасть,
Разверстая над первенцем и дочью,
На поле к лесу. Чтобы отыскать
Ростки озимой ржи холодной ночью.
И хлещет дождь, и клеит потом страх
Исподнее к горячечному телу.
Дрожали свечью стебельки в руках,
Да жалкая молитва в тьме летела
Заступнице… «А усе ж – уберагла!» –
Самой себе старуха улыбнулась
И ожила. Но вдруг опять игла
К душе ее тревожной прикоснулась:
Вбежали младшие…

6.
Уже разлили чай,
Когда две девочки – лет десять и двенадцать,
Вбежали в комнату. – Хозяюшка, встречай
Еще гостей! – «За ими не угнацца,
Не углядзець». – Сказала в землю мать
И, обернувшись с новым скрипом двери,
Добавила: – «Чаго у сянях стаяць?
Увоходзь ужо. Цялка у хляву праверыу?
Хазяин мой…» В дверях стоял мужик
Лет сорока… Тулуп овчинный, шапка.
– Ну, хлопцы, сдвиньтесь! – «Дядька, не тужи!
Накормим сытно!» – Приземляйся, папка, –
Со злобой третий. Был он младше всех.
Лишь годом, может, как взрослей Алеся. –
Здесь не война! Здесь – цирк «цялям» на смех.
Пока ты вшей собою кормишь в лесе,
Кина здесь только ж нету, твою мать!
Чего они по семьям, инвалиды?
– «Ну, тихо мне! Нашелся тут орать!» –
Прикрикнул старший. Более – для виду,
Наверное. Никак не разумел,
Как удалось остаться здесь мужчинам.
И спрашивал: «А если б я сумел
Вот как они – укрыться самочинно,
Уйти к семье, кем жил бы я теперь?
Врагом? Двурушником? Дрожащею мокрицей?
Так ведь война – безумный, страшный зверь,
За все поблажки отберет сторицей.
Не им завидовать, не мне их и жалеть!
Гадать, что будет дальше с нами – глупо,
Но их мирок – как замкнутая клеть,
И жизни в ней не стоят и тулупа…»
Так рассудив, он попросил мешок:
– «Кажись, запряталась здесь сахару головка».
И, чтоб добыть у девочек смешок,
Играл, что ищет долго и неловко.
Затем – колол. Случилось три куска.
Два отдал девочкам, один – «в резерв отставлен».
Во взгляде матери – смертельная тоска.
Как свету не пробить закрытых ставен,
Так смеху детскому войны не одолеть…
– Айда на улицу! – засело в мыслях – «клеть»!
Воскресный день был легок и хрустален.               

7.
Туман рассеялся. Селянские дворы
Шумны в гостях, в их суетном движеньи:
Звенит пила, ей вторят топоры,
А где-то починяют снаряженье.
Визжит свинья: под вечер будут щи!
Хозяйка мечется: и та, поди ж ты, рада…
Комсорги ротные – вернее не ищи!
Рассказывают подвиг Сталинграда.
С такой-то жизни, как тут не запеть!
Умелец чисто затянул «Катюшу».
И лишь начальству с картами корпеть
Над планом боя…

***

– Только бы и слушать…
Не в бровь, а в глаз, товарищ политрук!
Как говоришь! Твои слова – наука!
Вам партия – и голова, и друг;
Ее учение – победы нам порука
В святой борьбе: пускай трепещет враг!
Пусть снег кипит под вражьими стопами!
И нам не прятаться в какой-то там овраг,
Не убегать звериными тропами!
Всегда и всюду беспощадно бить
Фашистский сброд – такая установка!
Безудержно! Что небо зря коптить,
Пусть говорит не слово, а винтовки…
Итак, разведка: ты орлов своих
Веди к шоссе. Все осмотреть! В засаде
На ночь оставь, пожалуй, что двоих.
Соображайте, чтоб подход был сзади
Укрытый лесом… Лично поведу!
Еськов – с резервом: отберешь два взвода.
И пусть фашисты, на свою беду,
Измерят ненависть советского народа
Своею шкурой! – «И какая ж дичь?»
– Телефонист, с десяток полицаев.
Порвем им связь. Там – что овец остричь.
Хоть, впрочем, мало ли, и я не отрицаю
Другой расчет. Война – не шоколад.
Но, в каждом случае, деревня – точка сбора.
В последний раз, чтобы закончить споры:
Сейчас она для нас – и кров, и склад.
– «Бывает и соломина опорой».
– Заканчивай ты эти песни петь!
Идет война. Мы для врага – медведь.

8.
– Не чудится? Как будто голоса…
– «Плутают лесом? Угол взят не строго?»
В широкой просеке лежала полоса
Шоссейной чисто убранной дороги.
Она была бездвижна и пуста,
Слегка прикрытая осевшим снежным валом.
Лес вырублен вчистую, до куста:
Ни подойти, ни заградить завалом.
Лишь бревна редкие виднелись между пней,
Да кучи лапника – зеленые заплатки.
В щели со свежей хвоею на дне
Лежат разведчики, прикрывшись плащ-палаткой.
Рассветный полумрак скрывал цвета,
Но звуки были и полны, и звонки.
И подозрительной казалась суета
Там, впереди – на левой, ближней кромке.
– Как будто с лошадью? – «По-тихому проверь;
Я буду ждать на этом месте наших».
И человек крадется словно зверь:
Стремителен, внимателен и страшен.
Нельзя спешить, но хуже – опоздать!
Кто впереди, что обещает встреча?
В чужом лесу своих не опознать,
Но если враг, чего он так беспечен?
Не хитрость ли? Лес был и слеп, и глух;
В таком заблудишься, и не играя в прятки.
С оплошным шагом, явственным на слух,
Шибал озноб и сердце билось в пятках.
«По звуку – здесь». Еще один бросок.
«Да где же вы? Кого сейчас увижу?»
И вот мелькнула тень наискосок,
Еще одна… Что Солнце стало ближе:
Все показалось ясным и простым,
Мир словно ожил в звуках, формах, красках!
Наряд селян, не «фриц» в рогатых касках,
Валил деревья, вырубал кусты.

9.
– «Стахановцы… Что дятлами стучат».
– Ты видел их? – «Обычно, лесорубы.
И старики, и несколько девчат…
Ударно валят. Им бы в помощь трубы
Оркестра фрицев, вот где был бы толк!»
– Зря не суди! Не всем дано гранатой
Разить врага! – «Я просто вспомнил полк
И штыковую. Как невиноватый
(Был без сознания) попал в немецкий плен.
Их угощенье мне ночами снится:
Как из корыт, свиньею, ел с колен,
И в луже умывался, словно птица.
Как в той толпе терялся и терял
Друзей, надежду, облик человека.
Я никому уже не доверял:
Фашист с любого сделает калеку.
Ведь это – зверь! Он тонко чует страх.
И здесь не удержаться серединой:
Сейчас – пособник с топором в руках,
А завтра ходишь в лагере с дубиной
Других ломать… Таков тебе мой сказ!»
– Наплел ты верно, не скривил ни разу.
– «Я просто помню сталинский наказ:
Всегда душить фашистскую заразу!
Не оставлять ему ни хлеба, ни скота!
Пускай сраженье станет всеохватным.
Пусть поглотит фашистов пустота
Просторов русских! Чтобы в каждой хате
Он чуял смерть! Смерть, – слышишь, а не кров!
Ну, я не прав?»
Еще не пели птицы.
Еще шершавый снеговой покров
Скрывал землю подобно власянице.
Но что-то изменилось в вышине.
Сам воздух напоен был чем-то сладким:
К весне склонилось время.
В тишине
Лежат разведчики, прикрывшись плащ-палаткой.

Часть II
http://stihi.ru/2020/09/19/100