Спорное наследство

(РУССКАЯ МИСТЕРИЯ) 

Люди совсем недаром  тысячи лет верят
в дьявола. Дьявол,нечто дьявольское,
несомненно,есть.           Иван БУНИН.

РУСАК  И ХОХЛАЙС

Петро Русак,
Он от природы не дурак.
Что было, то, конечно, было,
Но с некоторых пор,
Как медик и как друг, могу сказать:
Не ест он мыла.
До дней недавних
Корефана моего и пациента
Наследная вдосыть кормила рента.
Леса, поля, болота, степи
(Насколько глаз хватало во все стороны) –
Всё было вотчиной его, простором лонным,   
Всему хозяином являлся он законным.            
А чтобы мой латифундист не возгордился,
Не задался и не почёл себя тузом,
Чтобы от изобилия не закружилась голова,
Ему компанию составили такие же хозяева –
Петровы, Сидоровы, Ивановы,
Короче, весь бонтон, 
Которым имя было – легион.
От Брестских неприступных стен
До сопок огненных  Камчатска
Его владенья застолбила
Нога свободного казака
И подневольного зека.
Его великий суверенный дом,
Равнинный, горный и морской
Держали под охраной неусыпной,               
Не допуская ни снаружи ни внутри
Базара и бесчинного дебоша,
Заботливые лары в штатском
И ангелы в армейских галифе и клёшах.
Они вели Петра надёжным курсом,
Приходуя на общий счёт (и в том числе его!)
Неисчислимые и тоже общие ресурсы.
–Живём мы от победы до победы,
Так  трудолюбы нас настроили отцы,
А их вострили боевые деды.
Страна обильна, бёныть, и крепка,
Наследства хватит на века! –   
Говаривал Русак, гордясь,
Поглядывая недовольно
На хередающую старушку власть.
Ворчал: «Отстали от Европы!
Толкует верно диссидент Щаранский
Насчёт свобод-то сволочных гражданских.
Свободы нам добавить не мешало бы,
Про то людишки в «ПРАВДУ» пишут жалобы,
В газету «EDIOT».
Понятно, жалуется сброд.
Но всё же это – не фигня,
Нет дыма без огня!»
   (Насчёт Щаранского и «EDIOTа»
Он слышал где-то от кого-то что-то.
Не то в милиции, когда его по пьяни
Чуть у ларька не замочили
(Он драку разнимал.)
Не то в цеху на партсобрании,
Когда «инакомыслящих»
За их паскудство  жучили.)
И так ни шатко и ни валко,
Без президентов, без элит и олигархов,
Без гринго, штатников и гансов,               
Как бы во сне в своей норе байбак,               
Жил-поживал мой друг Петро Русак,
Любитель проголосных песен и романсов,
У шарика земного на краю,
Как выяснилось после,по балансам,
Фактически в раю.
        х
Известно:спишь – беду и выспишь!
В недобрый час, в год 91-й
Приспел в Москву Хохлайс –
Масти игреневой прохвост,
Монетарист без аусвайса.
Морковно-красный – человек опасный.
Я обхожу таких.
Недаром рыжих нету во святых!
Он, полюбившись президенту масти сивой,
Принялся  врачевать
Перемогавшуюся демократией Россию.
(Уже такое на Руси случалось,
Когда спасение в столицу
Невесть откуда объявлялось,
Когда какой-нибудь там старец,
Целитель, прозорливец, божий человек,
А заодно христопродавец,
Забрав большую силу речами и коварством,         
Ворочал  государством).
         х
Целитель рыжий объявил,
Что разобраться для начала следует,
Кто в этой безалаберной стране
Действительно владеет чем
И кто кому наследует?
Идеи химеричные похерить,
Клёши и галифе по моде перешить, 
Цеховикам, фарцовщикам и прочим шкодам
Дать самые широкие права.
Обязанности – прочему народу.
Гибкость ума, распил и передёр      
Считать процессом созидания,
А не канальством.
Судить же право предоставить 
Законно избранному
На дутых выборах начальству.
Он президента-пересидента,
Любителя с утра наехать на  бутылочку,
В обед послать вдогон,
За ужином за галстук заложить,
За воротник и за ухо
(Ночами он рыгал),
Проинформировал,
Как демократ и либерал,
Что коммуняками страна
До крайности загажена, запущена,
И был посажен за охальные слова...   
На Комитет российского имущества.
        х
Он для начала весь народ
Перекрестил в «совков»,
Короче, в быдло и в холопов.
Он нацию хотел набрать всю заново.
Но этот план в виду его огромности,
Подумав, отложил на перспективу
И временную предложил альтернативу.
Призвал из-за бугра пиндосов-мастаков,
Набрал экспертами  явившихся тотчас на зов
Хожалых мамзеров,
Оформил Конституцию кагалом,
И – загудел аврал!               
Стоял великий над Россией звон
От Балтики и до Курил…
 Петро в ту пору пересчитывал ворон,
 Чесался и курил.
Со сна ворчал  Петро
С улыбкой благодушной:
 –Ишь ты, мошенник!
Ловкач... Занятно...
В самое влез мужик нутро!
Насчёт наследства тарантит приятно.
Только уж оченно мудро...

ПРАВНУК ДЕДА СПИРИДОНА
Русак ломил по простоте,
Как бы сказать вам, на арапа.
(А времена, я говорил ему, не те!)
Здесь надо мне представить кратко
Русачью биографию
И окружающую друга географию.
Родился он, во-первых,
Ни в тех, ни в сех,
Ни в городе и ни в селе,
А в пригороде, на засеке,      
Где его предки пашенку орали
Ещё  когда-то в позапрошлом веке.
Работал в городе, на авиазаводе.   
Москва ему была мила своей шумихой,
А пригород, напротив, тишиной.
Здесь, по земле, гуляло его босое детство –
Мощёные булыгой улицы,
Река, куда ходили по воду,
И где купалась пацанва,
Луга, поля и рощи,
Осокори в посёлке –
Всё это был его родимый дом.
И, среди тополей, – роддом,
Где он на божий свет явился в 41-ом.
Мой друг – войны прямой продукт,
Грозной  и горестной эпохи.
Он выкормлен был сразу десятком рожениц,
Поскольку у мамаши  (ему был месяц),
Как только объявили про войну,
Присохло молоко (перегорело трохи).
Телёнок ласковый сосёт двух маток.
Петро кормилицами был куда богат.
А был ли он, младенец, ласков или нет,
О том история умалчивает.
Сосал и морщился, наверно:
Горчило, говорят, то молоко военное...
При всей суровой заводской муштровке
И всесторонней городской рихтовке –
Логичной и рациональной,
Мой Петя вырос простодырным,
Что называется, ветошным
И несколько сентиментальным.
        х
Дело шло к пенсии, мужик он могутной,
На авиазаводе был на усиленном довольстве,
А на земле, он рассуждал, 
Он бы ещё «поробил в удовольствие».
Он с жаром подступил 
К новациям Хохлайсовым.
Я, чуя шельмовство,
Сразу сказал Петру,
Что это всё – туфта и краснобайство,
Советовал здоровье поберечь под старость.
А он: я-ста да мы-ста!
«На ферме на своей я проживу годов до ста!»
Попробуй, вправь мозги энтузиасту...
Упрямствовал: «Час пробил, баста!»
Он предкам порешил  наследовать
И возродить крестьянский дом.
Шагал, как путный, в ходе крестном,
Молил о ниспослании щедрот небесных,
Разжился  Александра манифестом,
До дыр затёртым прадедом,
Добыл соху, серп, косу, цеп
Прадедовы порты, онучи, лапти,
В которых Спиридон, который прадед,
Пахал родного выселка окрест. 
Жбан из-под кваса раскопал,
Горшок неглазированный кубово-синий
И коромысло бабушки Аксиньи.
Все эти артефакты, не соблюдая этикета,
Сгрузил Хохлайсу в Комитет,
Свидетельствуя  о своих нешуточных намереньях,
Как коренной потомственный  феллах.               
Доставили  мы с Русаком Хохлайсу
Семейную икону Святителя,
Как доказательство
Когда-то взятых властью обязательств.
Обет народу послужить
Был перед богом взят царём-радетелем.
Угодник был тому свидетелем.
Мы образ выклянчили напрокат
У престарелой тётки Русака.
Он неокладный был,
Обшарпанный,
На тёмной липе писанный,
В раме, рублёной топором
В каком-нибудь лесу глухом.
Иконой прадед регулировал
Метеусловия на пашне
И ею был благословлён
С соседскою Аксюткою
На сладостные шашни,
Которые он ложкою, представленной,
Как прочие вещдоки, всю жизнь хлебал
И той же ложкою
По белобрысым головам наследников стучал.
(Хохлайс на образ не перекрестился,
А  как-то кисло передёрнулся.)
По большей части экспонаты
Добыли мы на время в запаснике музейном,
Распотрошив с имуществом большой рундук.
(У Русака был школьный антик-друг.)
–Да это всё – имущество семейное! –
Рассказывал Русак в милиции, –
Соха, порты,  для порки вицы...)
(Едва не заработал  мой дружок
За раритеты  срок!).
– Хотел меня реликтами пугнуть,
Надел загнуть,
Приватизации отведать манны
Путём обманным!–
Корил Петра Хохлайс. –
Посовестился бы.
Хотя, креста-то на тебе, наверно, нет...
–На месте дедов крест, – обиделся Русак.
И медный свой нательный крыж
Под самый нос подсунул  Рыжему.
–Я ставрограф, – вздохнув, сказал Хохлайс,
От символа не отрывая глаз, –
Такое, знаете ли, с детства увлечение.
Ассемблирую  херики и крыжики –
И оловянные простые и золотые рыжики.
Ты бы мне херик-то отдал на сохранение,
Ведь всё равно не веруешь.
Ей-богу, сдал бы.
А я бы его школьникам показывал.
Тем более он у тебя с усопшего,
Послушай, братец, мя.
С усопших херики не носят: чужое бремя...
–В ту пору дед ещё усопшим не был
Он крестик снял тогда на срок,
Когда надел у него отняли на мах 
Которые ходили в пыльных шлемах.
Располагал, что повернёт обратно дышло,
Да вот не вышло.
– Мне православные, – молвил Хохлайс, –
На сохранение сдают кресты
В обмен на смачные наследия куски.
А иудеи и магометане –
В поруку собственные свои несут обрезки...
–И много насобировал, хранитель?
–Раздать угодия – не самоцель.               
Тут  миллионы бродят шельм.
Беру не всё и не у всех.               
Мешочек накопилось тельников 
И плоти вяленной – кошель. 
Русак гнул, не вникая:
 –Нам всё и без заклада хериков
Принадлежит теперь,
Отсель досель, от края и до края!
Каких ещё тебе порук?
Он – прадед, стало быть, я – правнук!
Дело, конечно, давнее,
Но выти было десять десятин.
В низинке был нарезан клин.
Мне дед его показывал.
И ёлка посередь, ёж твою медь.
Хохлайс пригладил рыжую зализу:
–О! Как бы я тебя понял
И разрешительную положил бы тотчас визу,               
Когда бы не было меж нами, друг,
Кое-каких докук... 
...Они как будто и не ссорились, не бились.
Но друг за друга зацепились.
         х
Для полноты картины я вам, господа,
Сказать готов
О православии Петра Ивановича
Парочку откровенных слов.   
О нём не скажешь, что он верующий,
Но и неверующим не назовёшь его вполне.      
Он в этом смысле нечто среднее.
Икон не целовал,
На церковь шапки не ломал, 
Не каялся,
Не причащался, не молился,
Не хвастал о своём
Через Адама с божеством родстве,
Хотя нередко бога поминал               
При разрешении проблем на производстве.
Он уважение к Творцу питал за Его стойкость:
Быть истребляемым мечом
И сожигаемым огнём
И тем не менее...               
Один не верит – другой верит,
Но помнят все о Нём!
...Все перестраивались, все поверили.
И он поверил вместе со всем «авиа».
А как крестьянствовать без православия?

СЛОЖНОСТИ            
…Я лично рылся в поземельных книгах.
И в первой же открылась  фига.
А именно, что Миколая Спиридоновича, деда,
Как пахаря и ухаря,
Известного в деревне мироеда,
Кулачили, по кляузе, 
Сознательные шинкари-хохлайсы,
Имевшие от ВЧК положенные аусвайсы.
В коммуну загоняли быдло.
И в эти героические дни своё вытьё
Бедовый дед Русак благополучно сбыл.
Оформил дарственную государству дед
Через комбед.
А сам вступил в коммуну.
(Не видел дальше носу!)
А впрочем, ходу не дали зато доносу.
Так выть земельная со всем бурьяном
В мгновенье ока отошла рабочим и крестьянам.
Хохлайсы  дали на вытье посеять рожь
По принципу: понюхай и положь.               
Эксперт писал:
«Не найдено следов наследства
Ни в плане, ни в натуре.
Вот если бы в переворотной буре
Был гражданин Русак повержен наповал,      
Рванув вперёд
(Дед или прадед, чёрт их разберёт!),
Иль на него напали б воры,
Другие шли бы разговоры.
Но изучаемый субъект своё имущество,
Не побуждаемый извне,
Сам, добровольно отчудил казне.
А вслед за тем, пробыв для виду   
В коммуне ударником пять лет,
Завербовался в ГОЭРЛО русачий дед...»
–Он верно выбрал
Между  красными и белыми, –
Хвалил Хохлайс,–
Твой пращур уважал большие парабеллумы!
Конечно, упустил он историческую перспективу
И стратегическую инициативу.
Но кто помянет старое ещё хотя бы раз –
Тому на пальце вынем глаз!               
...Хохлайс вертел в руках
Какую-то звездой многоугольной
Малёванную ксиву
И толковал как будто через силу:
–Весьма хотелось бы тебе, как внуку,
Пожать мозолистую руку.
Когда бы ты, как честный лапотник-ратай
Возил доднесь навоз, да пестовал бы урожай,
Мы нынче бы тебе без слов нарезали
Тот самый пай.
Но ты в лице отцов
Подался в город и залез в хрущобу,
Да и при том без паспорта ещё!
Прикрылся лимитой,
Как туками – навозный  жук,
Вместо того чтобы надел скородить.
Вкалывал бы да вкалывал себе на малой родине!
Тебя осаживали, между прочим,
Поэты-деревенщики:
Земле родимой не нужны изменщики!
Да ладно уж!
В моём лице тебе навстречу судьба идёт:
Желаешь пашенку орать, – купи её!
На что тебе прадедово убогое вытьё?
Налаживай-ка новое  житьё!
Представь, как Абрамович, например,
Обеспечительные меры,
Одобренные  нами...
(Хохлайс взглянул на свой кошель с обрезками
И на мешок с крестами.)
Нарежь и ты поместьице, да не жидись,
И частную достойную зарегистрируй жисть.
Когда-то деду твоему внушал рябой Сатрап,
Что, оземелившись, мужик навеки будет раб.
Желал Сатрап народ оравами  пасти–
Так ему править было проще,
Чем каждым Спиридоном по отдельности.
Манил общественным наследством...
Всё это, друг мой, – миф и детство.
Макитрой тряс в ответ Русак:
 –Надел вернуть по справедливости – никак?
Ну, ты хитёр, бурнастый,
Вертишься, как обмылок!.
Купить…  А где бы ещё взять купилок?
Опять-таки, один и тот же пай
Два раза выкупай?!
Русак икону на попа на стол поставил:
–На стороне моей святитель и печальник,
Учи матчасть, начальник!
Хохлайс поморщился:
–Вы утомляете меня, я с вас худею,
Ну, что вы в самом деле!
Я ожидал от вас другого...
Я принимаю вас отдельно и особо,
Как друга дорогого!
Не бойтесь ипотеки, как висельник удавки,
Или, как говорится, с богом – в батраки.
Русак был в шоке:
–Экий ты, брат, либерал.
Второй раз выть-то нашу отобрал!
Не зря дед завещал не верить шинкарям-наркомам,
Хотя и с докторским дипломом...
 – Приехали, – сказал хозяин кабинета укоризненно. –
Как говорится, на колу мочало.
Нам что, раздуть бузу сначала?
Я рад бы, дорогой, именье тебе вырешить,
Я понимаю, что тебе придётся чем-то жить.
Но не на всё мне власть дана.
Вникай: есть президент, есть, друг мой, сатана…
–Коль сатана решить вопрос не может,
Любую бабу попроси, она поможет.
Жила ты, я смотрю! Без брани
Хотя бы дай участочек для бани!
        х               
Хохлайс держал с экспертами  совет
И, посмотрев в окно на небеса с тревогой,
Такой оповестил ответ:
–Прадеда Русака и равно деда,
Российских патриотов лишь, увы, отчасти, –
Простить.
А чтобы помнил внук щедроты
Демократической и либеральной  власти,
Две сотки лучшей мочажины
Без денежной оплаты положить
Во временное пользование,
Чтобы возможно было заложить
Капусту с помидорами
И развивать хозяйственный инстинкт собачий,
Утерянный в процессе раскулаченья.
           х               
–Потолковали мы востро, –
Печаловался дома мой Петро. –
Не требовать бы, а просить, повыть…
Да что уж после времени-то говорить!
Он мне предложил, между прочим, кофе-чай.
И пристально меня так изучал...
Обиделся на матюки, наверно.
У нас в цеху
Свобода полная родному языку.
Бывает, что с утра до вечера толкуешь матом.
Терять на экивоки время нечего,
А это самое короткое наречие.
Спокойно объясняемся.
А чтобы там лукавить, врать, 
Выкручиваться, если виноват, – ни-ни!
Мы всем участком собираемся
И в праздничные и в выходные дни.
По графику справляем дни рождения,
Закатываем шаривари.
Кроме, конечно, дня моего.
Нас, мастеров, нельзя величить и одаривать.
И так по всей цепочке дисциплина:
Что мы, наверх, с фольклором,
Что к нам из верхних кресел с матерком.
Не получается без мракобесия,
Ведь мы железных птиц гоняем  в поднебесьи!

ДЕЛО – ТРУБА...
–Земля-то что! – доказывал мне
За стаканчиком Русак. –
Наследство и другое есть,
Которое не просит есть.
Батяне и братану старшему –
Их во дворе прозвали гегемонами –
Я унаследую уж точно без урона!
На стройках коммунизма ратуя,
Нефть и попутно – газ
Тянули из Сибири батя с братом...
...Уже после войны те набольшие Русаки
Попали под замес
С космополитами совместно.
Когда Сатрап гвоздил врачей-убийц,
Рук на собрании не подняли
(На всякий случай).
Короче, по-тюремному сказать,
Маленько  ссучились.
И, совершив экскурсию на Севера,      
Сидя в своей таёжно-тундренной Бастилии,
Трубу великую проторили на Запад   
И нефть по ней пустили.    
И послужили, кстати, прототипами
Бродяги-Ваньки,
Которого прославил  бард  в известной «Баньке».
…Давненько сгинули братан и батя
В болотах чёрных на Оби,
Сгнила и банька,
Народный бард клянёт Сатрапа на «Ваганьково»,
А нефть рекою из болотин обских льётся –
Что те Кувейт или Абу-Даби!
Короче, потянулся мой Русак
К трубе, откупоренной предками,
Как тянется младенец за конфетками...
        х
И вновь держал Хохлайс с экспертами совет.
И вновь в казённый срок
Получен был Петром Ивановичем
Решительно неутешительный ответ.
Хохлайс зачитывал абзацы,
Не глядя Русаку в лицо,
Всё поминал о будущих добавках к пенсии, о льготах
И государственных гарантиях.
Он был в помятой на судейскую похожей мантии,
В тирольской шляпочке с пером орлиным
И выглядел  усталым и унылым.
Сказал, что «занимался ночью на театре».
Согласно комитетскому уставу,
Готовил представленье «Фауста» (?!).
Скоро-де у него, Хохлайса,
Загробный  бенефис (?!),
А после полуночи, мол,
Летал с докладами к начальству (?!),
Поэтому «маленько измочалился».
Он, как и в прошлый раз, 
Играл какой-то ксивой в голубых разводах,
Среди которых разглядел Русак
Всего четыре буквы: «АНТИ».
Там значилось ещё чего-то,
Но, видя любопытство Русака,
Хохлайс прикрыл маляву мантией.
...И снова было кофе, и референтов хор,
И трудный задушевный разговор:
– Ну что, меняться не надумал, братец?
Ты мне – серёдыш, я тебе – акции...
Русак опешил:
– В тот раз маклачил херик,
Теперь  серёдыш просишь...
Ты знаешь ли, что, говоря по-русски, серёдыш –
Это сама душа?
– Серёдыш, херик – всё одно и тоже.
Смеюсь, смеюсь... 
 Хохлайс пожалился:
 – Ни к чёрту нервы стали.
Тут нужен человек из стали...
Подумав, брякнул Пётр:
–Или из вашей стаи.
Смотри, не заработайся, поберегись,
А перед сменой, бёныть, выспись.
 ...Хохлайс бубнил о коммуняках и об ССР,
Прокатывал порой, как алалыка, «р».
Как будто пережил инсультный бзик,
И заплетался у него язык:
 –Прибывшие  этапом
Русак-папаша с братом
Известного нам заявителя
И претендента на имущество родителя,
Трудились, безусловно,
В трясинах нефтяных упорно,
Теряя, правда,  дорогое  время в баньке парной,
Оттягиваясь на полке по-чёрному шикарно...
–Заметьте, господа, – стряхнул хандру Хохлайс, –
Трудились за забором,
Под бдительным надзором!
Однако будет ли оставшийся в живых Русак,
Законный, я уверен, претендент,
Но, к сожалению, не прокурор,
Не государственный советник, не банкир,
Не одолевший  аттестовку  мент,
Всего лишь шабесгой
С наследственностью уголовно-дефективной,
Вне зоны отдаваться производству
С такой же эффективностью?
Папаша… брат… Друзья!
(Хохлайс сказал: « бгат и дгуззя»).
То был-таки другой парад!
Русак, конечно, гегемон –
 По лимфе и по крови, –
Отметил он, нахмурив строго брови. – 
На промыслах, нет слов, управится.
А вот продаст ли соискатель товар по стоящей цене,
Да не погрязнет ли, продав, в вине? –
Сомнительно то мне.
Иное  дело – эксперт Абрамович.
На стройках коммунизма не калечен
И в связях с гегемоном не замечен.
Он тем и знаменит,
Что он не именит.
В его лопатнике презренному металлу не пропасть,
Польётся самотёком скважинная жидкость
В его воронкой конструктивно скроенную пасть.
И дальше нет запруды, вплоть до задницы.
Нет, господа, Петро Русак и Рома Абрамович –
Огроменные разницы!
К тому же, со времён бунчужного Богдана
Имеет эта масть людей – имею я в виду Романа –
Богатый опыт сбора нищенских грошей
(С последующей выгонкой взашей)
И незалеченные до сегодня раны...
Хрюкнув, Хохлас  добавил с юморком:
–А претендента Русака, как «рузке вытирана»,    
Заботами мы не оставим,
 Мы льгот ему со временем добавим.
Петру, прощаясь, посоветовал:
–Ей-богу, сдал бы крыж,    
Я бы тебя при всех расцеловал.
Петро собрал на лбу гармонь:
–Нехорошо. Лукавство это.
Ты Спиридонов крест не тронь.
И вообще, пошёл бы ты к фуям!
Хохлайс  обиженно причмокнул:
–Я бы пошёл, да очередь твоя!
Вот и шурши с совками по душам.
Ну, радости, ребята, вам!
         х
Русак читал статьи в газетах:
–Едрёна корень, бред! 
Какой-то Ромка из кагала,
Которых там, видать, не мало,
Купил и вышки и качалки
По стоимости той мочалки,
Которой тятя  с братом в баньке
Натруженные тёрли спины себе и Ваньке!
А как же я? А Прошка-сын?
А дочь Раиса-пышка?
А зэки-старики?
Всем скважинка не лишка!
Отдайте хоть вехотку.
 –Вехотка, – репортёрам любопытным
Разобъяснил рачительный  Хохлайс, –
Отправлена по описи в музей, 
Как говорится, для модели,
Чтобы потомки  Русака
С благоговеньем на неё глазели...
        х
Долго после похода в Комитет шумел Русак:
–Тут что-то, братаны, не так!
Ну, я, допустим, инженеришко, технарь, шутиха-летиха,               
Никто, ничто и звать никак.
Но у меня вопросец:
А этот недоучка-коммерсант, как его там, Абрам...
Он за какие подвиги схватил кусман?
Он что – ракетоносец?

ЛУКАВАЯ  БУМАЖКА               
…Советники-эксперты,
Отдавшие в заклад обрезки и кресты,
По преимуществу, Матвеичи-Борисычи,
А также Юличи-Абусаидычи,
Саркисычи-Арнольдычи
И несколько счастливчиков,
Излюбленных Иванычей,
Когда он Абрамовичу грузил лопатою харчи,
Глядели на Хохлайса, как сычи.
Но как он начал им самим подваливать:
Кому – заводишко, кому – аэропортик,
Кому-то – палестинку под Москвой –
Заулыбались: бог ты мой!
И каждый вовсе помягчел,
Когда министр двумя перстами, 
Как фокусник кроля за ухо,
Из потайного с клапаном кармашка
Выудил тощую бумажку.
 –Друзья мои с большой дороги!
Не будем к Русаку излишне строги.
Пусть купит он  на этот ваучер две «Волги».
Забью с кем хочешь наперёд,
Поскольку мы ему зарплаты не заплатим,
Он этот фант незамедлительно пропьёт.
Ради страховки жару поддадим ему:
Предъявим сладкие атуры
Какой-нибудь недорогой, но вёрткой дуры.
А после  солнечной любви и бражки
Останется нам подобрать им обронённые,
Ему ненужные бумажки!
Беда его, а не вина,
Что четверть он вмещает хлебного вина…
(У всех, кто слушал и кивал,
Фонтаном  брызнула  слюна.)
За планы достохвальные,
Концепции реальные
И конфиденциальные
Министр Хохлайс
Был принародно жалован
Международным аусвайсом.
        х
Но часто грустным, сказывали,
Бывал в те дни Хохлайс.
Накатывалась на него хандра в момент.
Аукал он секретарей и референтов,
Допрашивал конторских слуг,
Не ломится ли в Комитет народ
С признанием его, Хохлайсовых, заслуг?
А вдруг?!
И, главное: не появился ли Русак
С крестом нательным
И не оставил ли ему, Хохлайсу,
В подарок своего серёдыша скудельного?
...С утра до вечера слюнил ржаной сухарь,
Полынный понужал аперитив
И перечитывал какую-то
Одну и ту же – 
Всегда одну и ту же! –
Скупую директиву.
Стенал: «Ну и начальнички!
Что значит, нелюди!
Вынь да подай им Русака на блюде...
«Лишить его огня и пищи!»
Что ему пища,
Когда он духом нищ?!»

КТО ВИНОВАТ?               
Иваныч ваучер действительно
Спустил с профурой,
Молоденькою симпатичной дурой...
Неплохо вечер провели они,
Как понял я его рассказ.
Весь следующий день
Он напевал любимый свой романс:
 «Маленькая станция на Волге,
А на ней грачи и три гнезда.
На перроне девушка подолгу
Взглядом провожала поезда.
По походке и по разговору –
По всему нездешняя она.
Рукава в малиновом узоре,
Пояс из цветного волокна.
Лица отъезжающих суровы,
Взгляда от бойцов не отвести.
Не грусти, ты скоро будешь дома,
Не грусти, немного подожди...»
Вертушка, в свою очередь,
Обсказывала, как бежала
Из опустелого села
(Это уж был хохлайсов век).
И как она коровку бурую доить любила,
На маленький чурбанчик сев...
...Увлёкся, как мальчишка,
Почуял лишний рыжик, не иначе.
Да и оставил в ресторане ваучер.
         х
Я  Русаку долбил, как медик:
–Забудь, чудак, что ты «наследник»!
Не дёргай, милый, бровью,
Подумай о здоровье!
Не в чеке этом жисть.
Не заводись!
Он факты силился связать,
Ему их выстроить природная мешала кротость.
Не мог сообразить, откуда приплыла напасть.
Но чуял: делается злое что-то…
Тут где-то рядом с этим делом
Блазнился ему Рыжего разбой:
Ведь он не смог бы чек сбыть за бесценок,
Когда бы ваучер был именной!
Теперь всегда он о себе и о Хохлайсе
Кумекал вместе.
Он даже думал временами
О страшной, о суровой мести!
Сулил Хохлайсу: «Рыжий, мразь,
Ну, бёныть, я тебе устрою смазь!..»
Но кто же будет слушать
Совка дремучего, скулящего,      
Когда над зачарованной страною вознеслась 
Мечта прелестная,
Барыш невиданный лохам сулящая?
Да и потом! Такая уж Иваныча порода:      
На нём возите вы хоть воду,
Он будет матькаться, стонать
И сам же будет помогать
Себя в оглобли заправлять.
Таков Русак мой с давних пор –
Оченно нравом он добёр...

ДИАГНОЗ  ПЛАЦЕНТОВА               
Выйдя на пенсион
И получив хохлайсовых башлей навалом,
Стал помышлять Русак, как все, о малом.
Решил заняться продовольственной торговлей,
Как говорили раньше, общепитом,
Сняв по дешевке где-то кровлю...
Идею эту, прямо скажем,
Ему презентовала верная супружница его,
Шеф-повар с многолетним стажем.
(Как  бы, прикинул я, мне  друга не обидеть,
Но  шаг поспешный  упредить?)
Добро. Потребовалась медкомиссия.
Я, вспомнив о своей, специалиста, миссии,
С дружками свёл его из нашего антропоцентра.
За дело взялся сам Иосиф Яковлич Плацентов.
Он старый спец и дело знает туго,
Не зря народ зовёт его доцентом.
Готов работать он
Хоть днём, хоть вечером.
Опять-таки, весь нужный инвентарь всегда при нём.
Клиента осмотрев, Иосиф заявил:
–Я должен заключить, милейший, с удовлетворением,
Хотя это приватное, конечно, мнение,
Я не нашёл у вас антропоморфных отклонений.
Вы, слава богу, в норме.
Однако же, для выгодной торговли
У вас не тот формат и внешний облик.
Вы не имеете необходимой вывески,
Вы – явное не профи.
(Я говорю о фасе и о профиле.)
Хотя бы нос у вас был  плоский,
Да в сочетаньи с глазом узким!
У вас же ну ни то, ни сё как раз:
Картошкой нос и круглый глаз.
Да и с губами не особо круто:
Приветливо они не вздёрнуты, не вздуты.
Зад не кифозный, не откляченный…
Вы, братец, в этом смысле  неудачник.
Смотрите-ка, и брюхо впало!
Харчёвки, значит, потребляем мало.
Практически не гнётся позвоночный столб –
Какой из продавца такого толк?
          х
...С особенным вниманием специалист измерил
Громадным циркулем русачий череп.
И так сказал: «Я врать вам, люди, не намерен!
Субъект имеет черепушку мезокранную,
Вполне приемлемую при Совке.
Но в настоящем бардаке,
Когда эпохи мы перешагнули
И буквой « Г» совка согнули,
Я предпочёл бы череп долихоцефальный,
Топориком овальным.
Конфигурация такая нам говорит
О государственном размахе,
О ловкости и пробивной способности,
А также – о готовности
Послать условности  без лишних аллилуев
 Э... э... э...  на фиг.
Возможен и другой чердак,брахицефальный,
Укладка, я бы так сказал,брутальная.
Вот эти черепа готовы всё насквозь продать:
Себя, страну, родную мать.
Их в торгаши сама природа назначала.
С утра до вечера маклачат, и всё мало!
–Я по второй профессии психолог, –
Сказал  Плацентов. –
Трудиться начал в Кащенко
Пытливым пащенком.
Меня там натаскали хироманты.
Я по ладони вашей распишу
Как будущего обольстительный туман,
Так и его бессовестный обман...
Плацентов изучил ладони Русака:
–Вы, без сомнения, субъект упёртый,
Идейный, благородный, твёрдый –
Нomo sovieticus  в натуре.
Но...  сразу вам скажу:
Сейчас в ходу мужи мухортые,
Повадливые, изворотистые, тёртые.
Вот  эти холмики с узорами не разберу...
То ли блаженны вы на небесах,
То ли блажной в миру?
А этот узелочек вовсе  редкий...
Я вижу: Бог... Эмпирей.... Что за чудное фантази?
Вам бы пройти у батюшек духовное УЗИ!
По-моему, вас дьявол богу уступил,
Он вас, мой друг, сторонится.
У вас на генном уровне    
Заложено смирение, а это сатане зарез:
Зачем ему смиренный продавец?   
А как без дьявола вы лохам заваль впарите?
А как налоги обойдёте?
И вообще, скажите мне, какой торгаш
Из типового раша?!
Кстати, вы носите нательный крест.
Но торгаши крестов не носят.
Они тату помечены, вроде тавра.
Что вы на меня так смотрите, ей пра?
Русак воззрился на доцента подозрительно:
 –Ты  за услуги  за  свои, едрёна  вошь,
Тоже серёдышами берёшь?
–Я, – гордо отвечал Плацентов, – не на службе.
Я вас исследую по дружбе.
Серёдыш, вкладыш, шиш...
Ты что, любезнейший, в виду имеешь?
Я успокаивал коллегу:
 –Плацентов, – говорю, – аллес нормалес.
Не обращай внимания на мат,
У нас иллюзии, неадекват.
–Тэк-с, – заключил Иосиф, 
Потеребив Петра макушку, –
И волосы у вас принципиальные, прямые,
Бородка не курчавится.
То же с усами…
Короче говоря, смотрите сами.               
…Попили мы в тот вечер
Спиртяшки  медицинского в охотку!
Русак бубнил какой-то сам себе ответ,
Мензурки заправляя в глотку:
–Ёж твою медь, нечестно всё, несправедливо!
Да не дал бог рогов козе бодливой.
А, бёныть, наплевать!
Тем более, на кровлю денег нет.
Да ещё штамп какой-нибудь на бампере поставят
На старости-то лет...

НАБЕГ  В ПОЛИТИКУ
–Коль в нефтяном хозяйстве нету хода, –
Решил Русак, –
В политику пойдём, в народ!
Возьмём проблему за препуций –
Займемся, братцы, Конституцией!
...Он к политической всерьёз готовился карьере.
Желая подковаться в новой сфере,
Газетами, томами обложился, теории сличал
И практикой их поверял.
–Имел я прежде вес
В кругах ракетно-прямоточных
Порядочный, –
Говаривал Русак, –   
Я не горлан, не рвач, не склочник,
Любил в общественных делах
Порядок, честность, точность.
Был депутатом,
Гордился красненьким мандатом,
Опыт имел в больших проектах:
По молодости, целину ломал,
Сушил моря и прудил реки.
На башенных вращался кранах,
Вселенную осваивал, 
Командирован был в Афган
Чужое заливать пожарище.
И звался я то-ва-ри-щем!
Символикой советской с детства обаян,
В одной руке носил ковало,
Как есть я сам рабочий,
В другой – серпак, поскольку родом из крестьян.
Но с той поры, как кровное моё
Приватизировал кагал,
Ни молотка, ни серпака
Никто с меня не спрашивал.
Я их таскаю по привычке, положив в штаны,
Для самообороны от уличной  шпаны...
–Мы – не рабы! – вещал Русак. –
Без партии, однако же, не можем мы.
Нас надо нукать, 
Без коновода доброго всё валится из рук.
Хохлайсы-комиссары от церкви отлучили,
Общины и артели порешили.
Тейпа, как у чеченцев, нет – что там таить?
Месть кровную и то не объявить.
Былые связи пообрушились,
Партийная исчезла мощь,
От соплеменников нет помощи,
Чтобы не на словах, а грубо-зримо,
Как, скажем,  у ивримов.
Вот и теснят Хохлайсы нас,
Плюя на все наши права бесспорные,
На крики и мольбы
И от земли и от трубы.
Сидели при Советах мы, пролетарии, как мыши,               
В кульке под Марксовой афишей.
Теперь сидим в рогожке
Монетариста Фишера,
Как в половодье на бугре кобель,
Как нищий при Хохлайсовом борделе...
...Он истину искал у древних мудрецов
И находил прямые указания отцов:
Там водится имущество,
Где власть, господство и могущество.

ОТКРОВЕНИЯ ПАРТИЙЦА
Он партий перебрал букет,
Искал, не мог найти по сердцу:
Везде – пижонство и коммерция!
На сборищах отметился,
Высказывался, как хотел,
О Марксе и о Фишере бухтел,
Мечтал, чтоб от речей его
Партийный люд вспотел
И объявил начистоту,
Чью он застаивает правоту?
Партийцев было не понять:
Кого они судить намерены, кого прощать?
Реформам  дакали,
А по Совку, как на поминках, плакали.
Паспорт проверили в деталях,
Но партбилета и поста не дали...               
 –Политика, прежде всего, мой дорогой, –
Это терпимость, толерантность,
Вплоть до предательства, –
Вправлял ему мозги один из председателей. –
На митинге ты перегнул: грубил,
Забыл, что и потворством можно
Сдвинуть горы.
Пойми, что не едросы лишь, но все мы –
Все до единого! –
Законченные,  продувные воры.
Никто твои пустые уговоры
Не будет слушать.
Нам надо ежедневно ку-шать!
От этого кошмара нам никуда не деться.
Жизнь держит нас за хвост и требует вертеться.
Ведь это смех: «Понеже сотвористе
Брату меньшому – мне сотвористе!»
Ты у какого попика наслушался акафистов?
Ты кем себя, несчастный, возомнил?
Исайей, Даниилом?
Всё не так странно, милый мой,
Всё не так дико, как тебе представилось.
Так что словами не бросайся.
Мы все народ служивый, школенный,
Мы все в конечном счёте
На коште у Хохлайса.
Ты не усёк победной головой,
Что совершается в стране твоей родной.
Наш хаос не простой – организованный!
Ты вслушайся, как ладно лаем мы.
Мы – демократия монархом управляемая.
...Хохлайс, прибыв в Россию
(Откуда прибыл он,
Никто не знает точно),
Развёл в Москве смердящее гайно.
Везде гуано было по колено.
В присутствиях казённых бродили
В сапогах резиновых.
Да тут ещё разлили
Для апробации доставленный бензин!..
Пиндосы, иудеи,  кавказцы, европейцы –
Вся шелупонь сбежалась с нас получить оброк.
В натуре скотный двор свободно-выгульный 
Без пастуха и без овчарок.
Совдеповская канализация порушена.
Забились вытяжные люки СМИ.
Засорены посулами фальшивыми
Диктаторские унитазы,
Отправлены на мусор святыни и азы.   
Сегодня-то везде джакузи и биде,      
Форумы, съезды, диспуты панельные...
(Путаны, кстати, обижаются: их брэнды-де
Политики перехватили.
Намедни к нам в ЦК шкирлы с протестом заходили).
Партийцы настелили казовую плитку,
Со стен мокриц собрали и улиток.
Наладили сброс криминальных вод,
А всё равно от всей элиты нашей
Живым  несёт.
Да ты принюхайся для верности –
Разит из чрева демократов и с поверхности!
Вот наши явятся, как путные,
В Совет Европы на гастроль,
А им в Совете на лопате
Докладик о разбое русском – нате!
Амбре от наших демократов благовонное,
Как всё равно от конницы Будённого!   
Так это после наших процедур.
А ежели бы мы, партийцы, 
Не полоскали с моющими средствами
Элитных шкур?!
        х
...Ходом вещей возникли на Руси
Партийцев блоки:
Те – почвенники (вроде бы),
А эти – западники (якобы). 
Одни – космополиты, другие – маргиналы.
И те и эти исповедуют карманный идеал. 
Космополиты из логова выходят культурно, днём,
Тогда как маргиналы, по привычке, ночью.
И те и эти жвачному электорату
Рассказывают утку,
Что дерипаски с авенами
И прохоровы с рыболовлевыми
Успешны и богаты потому,
 Что вкалывают без перерыва сутками.
 Доходами, налогами отцы и благодетели 
Неполноценный жалуют народ.
Ты призываешь дать  по шапке 
Ночной безумной маргинальной шайке.
Зачем?
Чтобы взыграл
Дневной кагал
И, захватив кремлёвское гайно,
Отреставрировав святые стены
Чесночным качественным калом,
Единолично бы за русскую нужду страдал?
К кому намедни ты у нас на секции взывал?
Чью растревожить целишь совесть?
Чья вонь тебе вкусней?
Что тебе льстит?
Ты, случаем, не трансвестит?
Да, мы бубним о справедливости.
Но мы же не всерьёз, не злобно.
А ты того гляди полезешь в драку.
Перед кормильцем даже неудобно.
Поёшь ты рядом с нотами,   
Но – не по нотам!
И вместо пения выходит гам...
Зачем ты, братец, нужен нам?
...Я перебил, сказав партийцу-вожаку
Такое слово встречь:
–Он что, у вас отчёты утром принимает
И засылает  циркуляры на ночь?
Политик сразу понял, о ком веду я речь:
–Нет никакой отчётности.
Мы чуем указания нутром.
Просто я знаю утром, что должен делать днём...
Нет, иногда заглядывает на огонёк и Сам,
Если есть повод веский.
Допустим, посудить о Достоевском.
Он ведь не здешний, не абориген,
Всё у него «эта страна»  да «эта отара».
То ли пал парень с неба к нам,
То ли явился прямо из Тартара?
Он как бы ниотколе...
Политик  вдруг  насторожился:
–Там кто-то ходит... в холле!
А ну-ка гляньте, приоткрывши дверь.
Нет никого? А ты проверь...          
Так что, родной, –
Он снова обратился к Русаку, –
Оставь свои  совковские ремейки...
–Мерси, сенкью и данке шен, – кивал вождю Русак, –
И сесибон ещё.
Толкуешь, точно бабка на скамейке...
           х               
Когда мы вышли от политоты,
Петро промолвил:
 –Ну, и га-а-ды!
Послушай, Санитар, а он ведь тоже хрюкал!
– Кто?!
– Этот предатель.
Точь-в-точь как рыжий Комитета председатель.
– Смотри, Петро, поедет крыша!
Нет, никакого хрюканья не слышал.
– А как он Спиридонов крест нудил:
«Отдай хотя гайта-а-ан!»?
–Уймись, Петро, ты, верно, пьян.
Ты бредишь, дорогой.
Русак зарекся:
–Я в эти партии отныне ни ногой,
Не то что бы там обитаться!
Хотя бы Мюллер сам просил меня остаться!
           х
–Куда ни сунусь, – бушевал Русак, –
Везде или Морковный сам, или его следы.
Наперебой  все  по его лопочут.
Он думает, раз я молчу,
Он может делать всё, что ни захочет!
Короче, рвал и метал Русак.
(Я, честно говоря, не ожидал такой от друга прыти:
Куда пропал тот, давешний, байбак?)
...Конечно, крупно ошибался я –      
При нём была его натура вся.

УТОПИЯ И ЭПОПЕЯ
Вместо того чтоб накатать заяву споро
В какую-нибудь компетентную контору
О распоясавшихся господах галахах
И расплодившихся  повсюду ворах,
Русак, в надежде разом победить обман,
Разоблачительный испёк роман.
Утопия и эпопея «Русский крест»         
Сработана  была  в один присест.
...Он на заводе в литкружок похаживал,
Где обсуждались им состряпанные между сменами
Малохудожественные фолианты.   
Он даже городские конкурсы выигрывал
Как юных, так и пожилых талантов.
Он подкупал спецов своим наивом,
Искал повсюду правды-матки скользкий идеал.
И даже там, где правда и не ночевала,
Её каким-то чудом открывал.
Он вечно всех мирил и всех оправдывал
Что в жизни, что в своей «литературе».
Сторон удерживая боевую прыть,
К противникам он обращался кратко:
–Братцы, кончай махаться, бёныть!
Конфликт как таковой ему был чужд.
В драках он был всегда между рядами.
Когда плохое чавкало хорошее,
Он разнимал врагов, и уговаривал хорошее,
Что и плохое-то его, хорошего,
Если поглубже посмотреть, не плоше.
В каждом он видел добряка.
Но чтобы под раздачу не попасться самому,
Каждый натягивает на себя броню из брани
И тянет к ближнему заранее
Врага карающие длани.
Он эту философию посредника переносил в свой «лит».
Кто же такое изложение одобрит?
У опытных в делах литературных
Дрессироваться не желал.
У опытных он замечал шаблон и нарочитость.
Хотя в шаблонах, в нарочитости уместной
И состоит искусство, как известно!
Злодей, герой – всё у него в кучу было свалено
Я кое-что читал, но я его понять  не мог –
Бог мне свидетель! –
Простите, свальную какую-то
Он спал и видел добродетель.
Об этаком искусстве толкуют знатоки,
Как о примитивизме,
Видят «мерцанье правды»
И запоздалый на эпоху романтизм. 
А я, как медик практикующий, скажу, 
Хоть мне Петро дружок и даже брат в какой-то мере:
Смешной эгоцентризм и аутичность детская
Сидели в нём гвоздём
И прорывались именно в литературной сфере.
Сам он значения писаниям своим не придавал.
Родив «шедевр», о  нём  благополучно забывал,
Свою потешив волю.
И, как дитя затасканную куклу,               
Бросал  черновики на антресоль.)
          х
Но в этот раз Русак меня сразил:
Своей излюбленной манере
Он вероломно изменил.
Он занимался, как и прежде,
Бужением божественных начал.
Но опираться  на реальность начал.
В стиле и методе его произошли метаморфозы.
Он как бы взрослые с трудом, но постигал азы.
Его примитивизм и зрелый, злой,
Я даже бы сказал, местами злобный, реализм сошлись
И меж собой отчаянно рубились.
Силён был новоявленный Русак,
Но старый не сдавал позиций тем не менее.
Мысль о победе совести и примирении
Возобладала в эпопее Русака,
Как некогда в романах гения.
          х               
Писал Русак с тревогою и страстью
О всех униженных и оскорблённых   
Хохлайсовской  безбожной властью.
Неведомые звери (есть подозрение, морковной масти!)
Изгрызли заживо несметное число российских тел.
Был превзойдён людских потерь предел
В войне,
Когда страна горела вся в огне,
Когда враги Отечество громили
И до Москвы не доползли полмили.
А ныне русским миллионам вместе
Пришлось как бы самим распяться на кресте...
Герой повествования, кстати, тоже Русак,
Которому гражданство предлагали 
(Из уважения,  за так!)
И Франция и Дания,
Страдая правды манией,
Не схлынул в эмиграцию,
Не сдал на растерзанье нацию.
Вися на перекладине креста и маяся,
От страшных мук, естественно, глупея,
Заблудшего в грехах Хохлайса               
Смиренно умолял покаяться...
       х
Затем он кротость круто поменял на гнев.               
Сын Русака, сметливый Прохор,
По Интернету кликнул
Отцовского наследия лишённых лохов
Собраться кучей и Хохлайса
Пощупать  аусвайс.
В урочный час на площадь у Манежа
Народу привалила туча
И пучилась она, как тесто в деже.
Кто поумней, пришли с хоругвями, с иконами,
(Слезоточившими частично).
Кой-кто с заточками (сомнительные личности!). 
Явились и придурки
С арматуркой.
И даже был один пьянющий в дым
С литровым  Молотовым...      
...И – рухнул крест из кипариса с кедром,
И потряслись до самого ядра земные недра!
        х         
Чтобы событий обеспечить перелом,
Разделаться повстанцы пожелали
С проклятым рыжим злом.
Но… автор их опередил.
Толпа ошиблась малость:
Хохлайса на посту не оказалось!
Внезапно ощутив стыда позыв
И, правду отделив от заблуждений строго,
Рыжий постиг, что можно беззаконие таить от человеков,            
Но невозможно совесть утаить от Бога!
Едва с костьми, он признавался сам,
Божия правда бедного не изглодала.
Он стыд познал и срам!
Он к Яхве обратил лицо, залитое слезами,
Молил его, преступного, простить
И к мудрой Торе сердцем обратить. 
Замучен незнакомым чувством,
Не мог ни есть, ни пить,   
Ни наслаждаться драматическим искусством.
От реалиста-автора  («новый Русак»)
Подчёркивалось так:
Стыд сходит на свинью мгновенно,
Едва свинья отведает полена.
...За час до штурма рыжий прозорливец,
Переодевшись в рубище паломника,
Закутавшись в походный серый плащ,
Прикрывши рыжей головы кругляш               
Посыпанной табачным пеплом шляпой
И прихватив суму, клюку и для воды бутыль из тыквы,
Отправился по свету горе мыкать.
С Москвой прощался весь в слезах:
–В храме Господня гроба службу отстою,
Молитву вознесу за всех русеев православных
И за несчастных иври-абрамовичей на стене плача
В расщелину записку спрячу.
Зачем я Русака не накормил приватной манной?!
Грех замолив, Ерусалимский град взыска,
Я обновлюсь душой, преступник окаянный!
(В Святую Землю без ошибки правило
Заранее  заказанное  авиа.)               
         х
...По предложенью Русака,
Молебен в честь победы отслужили
И вокруг капища Хохлайсова
С иконами полдня  кружили.
В окошках стёкла перебили,
Чтоб вышел смрадный дух,
А из толпы народной – зло:
Воняло  в кабинетах чесноком зело.
Хотели на экспертов возложить
Карающие руци,
Однако же эксперты поклялись
Немедля сочинить поправки к Конституции,
Восстановив без всяких гнусных справок
С насиженных дедами мест 
Всех Русаков в правах наследства...
          х               
Попив на радостях Хохлайсова аперитива
И съев кошерный сала шмат,
Народом утвердили руководящий новый штат.
Во-первых, президентом стал премьер –
Надёжный человек, майор, сыскной агент.
Премьером испытать решили друга президента.
Затем, как испокон веков в России надлежит,
 Был восстановлен древний пост: «Учёный жид».
 Спросили Русака: что если вместо беглого Хохлайса
 (Пока, только пока!)
 Учёным толмачём побудет Мордехай?
 Русак задумался, в затылке почесал: «Не хай!
 Во всём необходим баланс.
 Надо галахам дать для исправленья шанс».
В последних строках дерзновенной  эпопеи,
Расписывалось красно,
Что бесконечно распинать друг друга на крестах
Неумно и опасно.
Что человек и так недалеко ушёл от троглодита,
А если волк в нём победит?!
Обычай слить решили на века с УК и УПК.
Затем собраться всем человейником
В Москве на заключительный правёж
И в трое суток совершить без поножовщины
Дедами и прадедами нажитого делёж. 
Петру Ивановичу, зачинщику народной акции,
Титул присвоили Отца российской нации
И всех несчастных адвоката.
(Без дополнительной оплаты).      

НЕ С ТОЙ НОГИ
К издателю явились мы за наущением.
Читал роман  издатель с отвращением.
Орлиным  клювом по строкам водил:
–Ты это, братец, сам наворотил?
Ты примитив, хотя не без задатка,
Местами чувствуется хватка...
Но в целом, думаю, из-за отсутствия наличности,
Страдаешь раздвоеньем личности.
Вначале вроде бы Хохлайсу смазь,
Бесстрашно он представлен,
Как безответственная воровская мразь.
А далее пошла, по Достоевскому, прощенья слизь.
Ты сам-то веришь в эту ересь?
Ты с достоевской темы слазь!
Имей  виду: Хохлайс (реальный),
Трибун демократический и либеральный,
На Достоевского сердит,
Рычит, что Фёдора порвёт, как Тузик грелку.
Как только, говорит, его я встречу –
В раю, в аду, чёт или нечет,
Один мне, дескать, чёрт! –
Устрою стрелку:
Что попадётся под руку, тем изувечу!
Мне, как издателю, жаль  классиково тело.
Но я скажу: за дело!               
…Скажу вам также, драгоценный, от себя, –
Так продолжал издатель, –
Не как филон, а как филолог в третьем  поколении:
Феодор Достоевский, безусловно, гений.
Но сколько можно о душе трындеть,
По христианской ботать фене,
Когда души в природе несть?
А есть одно присловье – слышь? –
Какой-то там серёдыш.
В романе у тебя «болит душа».
Ха-ха! Обман!!!
Болит, мой друг, пустой карман.
Короче говоря, способен ты изобразить 
И эмпиреи и шеол,
Но ты не с той ноги плясать пошёл!
…Ты дай мне оборотней и вампиров,
Как истинных хозяев мира.
Предложь разгульную любовь-цунами,
Дешевок с бюстами-холмами,
А лучше – с Гималаями.
Чтоб за твоим бестселлером девицы честные  –
В потенциале проститутки –
В очередях торчали  сутками.
Ты пишешь о смирении, как о богатстве.
Видна твоя натура православно-женская.
Меж тем, в подлунном мире торжествуют
Насилие, нажива, секс – три заповеди
Мужского чистого блаженства!
Ты пишешь «вообще». Ты го-о-ордый гусь.
А ты заузь!
Отбрось увёрток пошлых гроздь.
Вся правда нынче – в матке.
В ней, в матке, гвоздь!
Правдиво ты народ развесил на крестах,
Теперь изобрази мне нового Христа,
Как это можешь ты – спрост;.
Папаша у него – солдат удачи римский,
Мамаша непорочная – с панели палестинской.
Ты заново роди мене мессию,
Достойного Хохлайсовой  России!
Забудь о православной жвачке,
Вперёд, к маржам и бонусам
В отечественной сборки тачке!
Чтобы в твои писания превратные
Внимание читатель вперил благодатное,
Растли с десяток малолеток, как Набоков,
Крой матом, как Лимонов-супермен, 
Копайся, как Сорокин,
В блевотине, харкотине и прочих экскрементах,
Как Ерофеев, мажь на стенку 
Любой национальности го-го 
И русским объявляй его!
Натягивай на бытие
Пелевенские кокаиновые  плевы,
Смелей мешай реальное и небыль.
Чтобы кроме вонючей мути,
В твоём романе ничего бы не было.
Кусай чтеца осенней мухой, 
Пусть он забудет о своей непрухе. 
Политику приколами мочи,
Рутину уголовщиной перчи
А мировую скорбь водярою мягчи.
...Нету ли, кстати,  у вас за денюжку,
Или в презент,
Старинных крыжиков нательных?
Нет? Жаль. Ставрофилия – бизнес дельный.
Мы бы ещё могли поговорить о вашей опупее
Особо и отдельно...               
Я вижу переплёт, фольгой тиснённый,
Ультрамодернового вида   
В стиле щита Давида...

НАНОПРИЗЫВ
Тем временем Хохлайс,
Раздав рукою доброго транжира
Поместья, банки, домны, станы,
Нефтянку, газ,
Решил, видать, передохнуть,
Как Яхве некогда от суеты по сотворенью мира.       
А заодно подать пример
Энергии и смелости бездельникам-совкам.
И первое, что совершил, –
Предерзкую обстряпал акцию:
Взбодяжил чудо-корпорацию,
Которая из спичечных головок
Без всякой там индукции-дедукции
Фабриковать могла бы
На рынках конкурентную продукцию.
Рыжий министр, что было странно,
Направил Русаку официальное письмо
С формальным приглашением
Принять участие в проектах нано.
Мол, позарез нужны стране идеи,
Ну что там спичечный очибыш, ей же ей!
И, дескать, мы, Пётр Иоаннович (?) всецело
На этот раз
Надеемся на Вас.
Поставим мы на службу поколений
Ваш при Совке неоценённый гений.
Сулил за дельные прожекты, златоуст,
Увесистые хрусты,
При том условии, что проектант   
(Здесь Рыжий выразился как-то путано и гадко)
В свой замысел нутряк,  nefesh,  psuche, короче, душу
Как в унитаз, всю спустит без остатка.
                х
Откуда мог он знать, бродяга,
Что у Иваныча давно к науке тяга?
Русак послание прочёл и заскрипел зубами:
– Ну, бёныть, подожди же,  мразь!
Я тебе спроектирую psuche, нутряк и смазь...
Русак давно планировал удар врагу,
В мыслях точил кинжал и шпагу.
(Демарш в конце концов сошёл      
В скандальную научную бодягу.)
х
Здесь нужно сообщить, чтоб соблюсти резонность:
Русак действительно имел к науке склонность.
На авиазаводе, где старшим мастером
Всю жизнь пахал Петро,
Он вечным членом был патентовых бюро.
Он не всегда жил на рупенсию,
Хохлайсову подачку,
Имел свидетельств авторских увесистую пачку,
С лёгкой его руки
Лицензии сбывали за рубеж
За охренительные бабки. 
А сколько премий получал мужик – без счёта!
Он даже был почтён «Знаком Почёта»!
На разработанных Петром лопатках в эпоху ту
И до сих пор летают ТУ.
Болел Петро и за фундаментальную  науку:
«Дело Хохлайсами запущенное, – говаривал, –
Однако же не бросовое...»
(По женской линии Русак, согласно метрик,
Происходил не от кого-нибудь – от Ломоносова!)
После войны, освоив лишь пяток начальных классов,
Работал лаборантом в Тимирязевке
(Пробирки мыл).
И в школе средней вечером учась,
Установил с подпольными генетиками связь.
Наслушавшись светил,
Он собственную, самобытную
Теорию мутаций замутил.
«Щепал мужик, – над ним смеялись, –
Сосновую лучину,
Случайно расщепил  атомное ядро
И мирозданья выяснил причину».
Когда теорию отправили в помойное ведро,
Из лаборантов двинул Петя в ФЗО.
(Везде в ту пору нужен был народ!),
А после ФЗО попал на авиазавод.
Учился снова вечером, был принят на матмех         
В столичном политехе.
Среди срушных  студентов слыл простачком
(Считалось, что не все у него дома)
 И удостоился в конце концов
Наикраснейшего диплома.
И вот спустя эпоху, на  фанерной даче,
На пустыре в Капотне,
Который отвалил-таки ему
Во временное подержание Хохлайс,
Наш Пётр Иванович,
Планируя попасть в ноздрю Приватизатору,
Поставил старый свой experimentum  crucis:               
Скрестил блоху нормальную, прыгучую, 
Изъятую на кобеле приблудном,
С блохой, которая  капусту жрёт,
Крови не пьёт
И знает цену жизни садоводов трудной. 
Нарёк скотину «сладкой парочкой»
И «Таней-с-Маней»,
Придал ублюдку внешний вид свиньи –
Селекции привет! –
И получил как бы домашнего животного
Микроскопический макет.
Обычного вилка капустного
Тане-и-Мане на целый год хватает,
А прыгает она не хуже Исинбаевой.
Притом, она очеловечена, 
Умеет плакать и ругаться,   
С ней можно запросто общаться.
Всё это изобрёл Русак без всяких инвестиций,
Одну имея маленькую лупу.
По вдохновенью действовал мужик,
Не то чтоб с пупу или, скажем, с глупу.
Что значит, человек от бога тороват!
Попарился берёзой на полке
И – выпарил скота на собственном лобке...
А что тут, собственно, невероятного?
Мы знаем достоверно, что туляк  Левша,
Мужик-мастеровой,
Так изловчился, что подковал блоху.
А почему бы нечто вроде этого
Не отчебучить  в наши дни
Авиаинженеру  Русаку?
х
В короткой пояснительной записке
Русак обосновал научный писк:
«Поскольку сократилось поголовье КРС,
А на покосах и на пашнях густится непролазный лес
С тех пор, как мамзеры забрали руковод,
А жрать по-прежнему охота,
Необходим России нанопендель
В развитие идей монаха Менделя...»
Нами получена, писал Русак, домашняя, не буйная,
Наноблоха  двусбруйная,
Жирномолочная,
С четырёхдольным выменем,
Приватизатора  Хохлайса имени.
Конечно, эффективность данного  скота,
Ввиду его ничтожности, не та.
Однако же, учитывая скорость размножения блохи
И площадь общую ещё живых лобков в России,
Стакан  двусбруйных тварей, не опасаясь диспепсии,
Способен каждый обыватель
На собственном себе, для пропитания,
От дел не отвлекаясь, добывать.
Кроме бекона, вырезки, украинского сала
Возможно  наноголенища выделать из шкуры
На сапоги солдатам 
И на коты великороссам-жмурам...

ПРОВЕРКА САНИТАРИИ
Мы заявились с Петей в Корпорацию,
Торчали в очереди
С изобретателями прочими.
(Он со своим блошиным вздором
Меня, несчастного,
Таскал по всем углам и коридорам.)
Ну, я от скуки гальюны у них
Проверил на протечность,
По санитарному прошёлся состоянию.
Модернизируют ли, думаю, лотки,
Когда такие тучные им нарезают бабки?
Модернизируют. Везде цветные ксивы:
«Просим порядок соблюдать, здесь не конюшня ибо.
По центру просим попадать. Спасибо».
А так всё та же мотивация,
Как и у нас, у грешных,
Незамордованных модернизацией:
Наплевано, накурено, посуда там и сям валяется...
Короче, сел и я попасть. И слышу: двое рядом.
Один: «А наш-то, ржавое чудило,
Не то что ли с чужими,
И со своими он скотина!
Его водило, 
Который жизнью рисковал,
Упав на Ржавого ничком,
Когда напал на них Качков,
Шефа в упрос  просил
Бензинчика рязанской перегонки
Ему за подвиг подарить.
«Ведь я – водило только по нужде, – доказывал, –
А по призванию, в душе, я, как  положено, – торгаш!
И надо-то всего вагон-цистерну.
Клянусь Шумахером, окончу
Торговый вуз экстерном».
Я бы поднялся, мол, 
С той бочки-то на ножки, на резвые.
Тем  более, я всю дорогу трезвый!
Крест я готов, дескать, в любое время предъявить,
Только скажи. Могу продать, могу и подарить...
Так Ржавый хворосту ему не дал.
Такой уда-а-ав!
И всё старается унизить, уязвить.
По простоте не может.
Ты, дескать, грешник,
Подвержен незаконным фокусам телесным,
И для моей коллекции серёдышей,
Пока ты холостой,
Не представляешь никакого интереса.
Не думай, не проси, не дам,
Хотя бы за тебя просили поп с имамом.
Вот женишься, да познакомишь с крошкой,
Да заново покрестишься,
Да в праведники выбьешься,
По акту крыжик сдашь,
Хлебай тогда бензин, а заодно любовь,
Хоть ложкой!
Знает Рыжак, водило – пидор,
На бабу у него не дрыгает.
Уж как тому обидно!
Он мужика бы своего повёл
В приличный загс Савёловский.
Так мужика ему, опять, не регистрируют,
Поскольку мэрин наш московский
Меньшинств не признаёт…
И всё, братан, всё на кого-то Ржавый, сука, валит.
Всё боги или черти якобы какие-то
Ему капусты недодали.
Мужик просил, просил,
Да заявление и подал.
Так Ржавый не пускать,
Такая мать!
Слезами понарошку обливался.
За что, говорит, вы все меня не любите?
«Не тако надобно, дуззя, не тако!»
Ну, а за что тебя любить, собаку?

ПРЕЗЕНТ               
Было доложено о нас Хохлайсу.
Великий и ужасный, уже вице-премьер
Бегло проверил наши аусвайсы.               
Он Русака признал,
Громада дел не помешала:
 – Ну, наконец, я вас дождал!
Я прочитал записку вашу о наноблохе...
Хе-хе!
Это – по-моему, с размахом.
Решать проблемы надо махом.
Готовы выделить
На разработку и внедренье  нанотуши
Немалый куш!
...Он толковал, как заведённый,
С каким-то радостным испугом,
Как бы воскресшего увидев друга:
–Ньютонов за день пропускаем тыщи.
Но мне понравилось насчет украинского сала
И заключительная мысль о голенищах.
Полки нам надо снаряжать,
Качковых-террористов отражать. 
Прежде всего, необходимы обутые прилично копы!
 Да и гвардейцев капитально запакованных
У нас нехватка, –
Сказал и улыбнулся сладко.
 И тут же Русаку вопрос:
 –Что стоит ваш невероятный зверь?
 –Дарма даю.
 –Ну, благодарствуйте! Отдам должок  в раю(?!).               
Я вас, мой друг (это он Пете),
Сегодня заново обрёл.
Да вы орёл!
За добрые слова в наш лично адрес
Отдельное спасибо...
(Он снова двигал по столу красивой ксивой.)
Как хорошо, что унялась ваша по газу и нефти тоска
И вы наследственного не канючите куска,
А всё решать в духовной плоскости намерены:
Вы – мне,  а я, конечно, вам всегда помочь готов...      
Так поступал герой библейский
Многострадальный праведный Иов,
Который перед богом выслужил
Свой сладкий хлеб
И новый, вместо разгромленного шефом (?!) кров.
Хохлайс споткнулся:
–Скажите мне начистоту:
Ваш дар – от сердца? Это не блеф?
Я доложу немедленно о вашем даре шефу!
Но где же ваш серёдыш?
Мне доложили,
Что вы таскаете в кармане изобретенье.
Вы сделали большой подарок мне
На праздник Сретенья!
Могли  бы объявиться, кстати, и поранее,
В святой день Обрезания...
– Не поспевал, хотя и торопился шибко...
Хохлайс ответил недоверчивой улыбкой.
Русак со стуком положил на стол напёрсток:
– Блоха в контейнере. Серёдыш я вложил в блоху.
Русак напёрсток пальцем тронул:
– Таня, ку-ку!
Напёрсток отвечал сварливым писком:
– Отстанешь, надоеда?
Я сплю после обеда.
Я тебе впарю за беспокойство иск!         
Хохлайс был потрясён:
–Это душа кричала?
Но что-то больно уж ваша душа мала!
По нашим данным, у типичного Ивана-елтыша
Увесистей душа,
С похмелья тянет в среднем граммов тридцать.
Всё бы завидовать ей да руководство порицать...
А крестик приложили?
–У вас в руках серёдыш, – солидно возразил Русак. –
А крестик – пустяки, эмблема, хлам,
Зачем он вам?
Хохлайс задумчиво разглядывал пенал:
 –Ну, по рукам!
          х
…На колоссальной площади стола
Мы разглядели  пистолет.
И рядом – конский хлыст.
А также голубую ксиву,
На корочке которой высмотрели мы
Загадочное слово  «ХРИСТ».

ПРИ НЁМ БЛОХА ЖИЛА...               
В часу вечернем, по примеру Цезаря,
Хохлайс синхронно насыщался, визировал приказы,
Распределял посты, обдумывал указы,            
Прикидывал, как прихватить надёжнее
Полковника Качкова-гада:
Носить два пистолета? Три хлыста?
Да, оборона от Качкова  непроста!)
Кошерную  разжёвывая пищу,
Он левою рукой настраивал
Новейший электронный микроскоп,
Желая  разглядеть двусбруйную мамзель почище.
И тут застыли у несчастного жевала:
Из глубины прекрасной оптики
С пренебреженьем на него взирала –
О, мощный, о, великий  боже!!! –
Бурнастая  свинячья рожа!
Хохлайс откинулся на стуле: о-го-го!
Блоха была точь-в-точь похожа на него.
Она свистела тонко, в пятачок:
–Я – твой серёдыш и твой крыж,
Собака рыжая!
Кошерный отложи обед
И референтный получи совет:
Три папиллярные узоры,
Как делают в законе воры.
Хариус поменяй и нацию,
Фальшивую заполни декларацию.
Не верь друзьям: друзья ворвутся с пистолетами
В твои закуты, 
Плевать им на заслуги и статуты!
И с торжеством тебя в Гаагу на бубуку поведут.
Там тебе, плут, не тут!
С докуками своими
От нищего Петра отстань, урод,
С крестами, хериками и крыжами:
Последнее вор не берёт...
          х
…Русак же был доволен страшно:
Достойно отомстил за униженья раша!
О выгодах, которые сулил Хохлайс,
О степенях и званиях академических не думал,
На кухне лишь рукой махал
На справедливые стенанья вумен.
          х
Как может измениться человек,
С которым рядом прожит целый век!
Во времена, когда никто ни о каком Совке
Не слышал слыхом,
Конечно же, отдельный элемент, как правило, бухой, 
Озоровал. По тихой.
Но чтоб на улицах и стогнах, да в открытую,
С публикованием отчётов в сети
Об акциях, мало сказать, сомнительных,
А попросту срамных,
Как о делах великих и значительных  –
Такого не приснилось бы в ту пору – ах! –
И в страшных снах.
Сегодня озоруют все.
Мальчишки граффити скандальные малюют на домах:
«Свой бюллетень, товарищ, в урну суй,         
За жуликов и казнокрадов голосуй!».
Художники изображают фаллосы-гиганты
И власти прямо в бельмы выставляют.
Громят безбожников фанаты,
Глумятся над Всевышним атеисты-ухорезы,
При чём, как те, так и другие трезвые!
Но чтобы в незлобивом нутряке Петра
Вдруг воспылала страсть к скандалу и проказе,
Нужна психологическая сшибка,
Если хотите, некий «сдвиг по фазе»...

ТОСКА ЗЕЛЁНАЯ               
Мелькнуло много серых дён.
И вот в наследство получил он
От тетки плазму-телевизор,
В котором бойкие провизоры
С сиреневою пеною у рта
От вечера и до утра
Пугали простатитом,
Инсультом, диабетом
Несчастных бабку с дедом.
Советовали позабыть грешки,
Очистить мочевые и кишки
И пить их чудо-порошки.
К Петру же перешла
Старинная икона,
 Изображавшая Святителя
 В доисторическом  лесу
Тьмутараканском,
Та самая, которую когда-то сгоряча,
Мы предъявляли рыжему Хохлайсу
Для подтвержденья статусов гражданских.
Икону приспособили на кухне,
В простенке над столом большим,
Где Клавдя Павловна, супруга Русака,
Готовила глазастые борщи.
Русак подсох, как подсыхает в сентябре пион,
Спал несколько с телес, 
Как бы слегка стоптался  он.
Сквозь кожу проступила кость.
Я говорил ему: «Небось,
Это в тебе, Петро, инфекционным гепатитом
Неутолённая желтится злость
И недовольство жизнью и собой.
Какой-то в органоне происходит 
Подспудный гормональный  сбой».
Он вялым стал и  авитаминозным.
Всё потому, что бегал, как в дурмане,
За родовым имуществом, надеясь на шальные мани.
…А в общем, всё как будто устаканилось:
Оставил, слава Богу, бредни о наследстве,
Как игры незаметно оставляются,
Которыми ты жил в зелёном детстве.
Живёт мужик – не тужит,
Откушает – недужит,
Проспится – ходит хмурен,
Ворчит и «Север» курит.
Он нанялся в охранники:
На пенсию, которую ему от имени Хохлайса
Вручили «на дожитие»,
Сходного  «жития»  не получилось.
Что пенсия? Оглоданная Абрамовичами кость.               
Я как-то друга моего с нагрудной  биркой «Гость»
Встречал на презентации
Солидной инвалидной акции…
Жил, как  и прежде, в брежневке  панельной,
Пристроил Клавдю в продавцы.
Сын Прошка после политеха
Колёса клеит в автосервисе.
Хотелось на завод, в КБ,
Да как-то поизмызгались заводы,
Коптят себе ни «а» ни «б».
То их торгуют с молотка,
То перепрофилируют в пекарни
Крутые парни.
Дочь младшенькая, Райка-пышка,
Окончив Вышку
И выйдя замуж пробным браком
За честного чепешника, потомка князя Мышкина, 
Поменеджировав княгиней, разорясь
И с князем разойдясь,
Нашла, что заработает потолще на эскорте:
«К хорошему да к честному не  липнет грязь!
И если прочие торгуют днём и ночью,
То почему же я должна стыдиться этих прочих?
Я не калека и не богова избранница,
Я по Островскому, по Михалкову,
По Протазанову-Рязанову,
Особенно же – по Хохлайсу,
Законная  девица-бесприданница.
Вот только Прошка-брат косым не смотрит –
У! Зверёныш! Но если девушка не пьёт и в теле…» 
Короче, все при деле…

ПЁС ДЕДА СПИРИДОНА
Я должен рассказать вам, господа,
(Не дай бог на ночь!)
О странностях и чудесах,
К нам привязавшихся в последний год
С Петром Иванычем.
Ближайшим другом, разумеется, после меня,
Стал Русаку помянутый мной
Кобелёк паскудный,
Прибившийся на улице к нему,
Как пудель к Фаусту,
Худущий, ласковый и нудный.               
Прозвали мы его Приблудным.
Кобель выкидывал крутые номера:
Полз по-пластунски, выл на заказ,
Ходил на задних лапах,
Махал на дачке запросто через забор,
Команды помнил старые:  «Служи!», «Анкор!».
Куриный козонок на нос ему Петро положит –
Кобель слюною обольётся,
А косточки не сгложет.
Пример невероятного ума являла пся:
Он даже правой лапою  крестился!
«Анкор! Ещё анкор!»
Из букв нарезанных картонных Приблудный
Проворно складывал, рыча: «АНЧУТКА – ВОР!».
Сложение Приблудным диких слов,
Хождение за Русаком на задних лапах
(Он, кстати, слушал только Русака!),
Курбеты через изгородь у бани...
Мне удивительным казалось
Различной биологии существ
Столь полное духовное слияние.
         х
Тут вспомнил я Иосифа Плацентова,
Еврея и народного доцента.
Бывает, сам не докумекаешь,
Как мозгами не шаришь.
А он – натыканный товарищ.
Мы долго этот случай банковали с Оськой,
Закрывшись в кабинете у него в санчасти.
И так и этак он меня гонял:
Какой кобель в натуре масти?
И как он держит хвост: поджав или трубой?
И много ли родимых пятен у него
Под  нижнею губой?
И, наконец, на кресле отвалившись
И пригубив спиртяжки из мензурки,
Мне так сказал Плацентов:
«У нас в палате №6 в Антропоцентре
Лежал когда-то старец-урка
Из тех двенадцати, кто в 18-ом, не труся,
С бубновыми тузами на спине,
Палили пулею в святую Русь.
Я обмерял рецидивиста:
Грудную клеть, хребтину, волосатость, шкуру
И циркулем толстотным
Исследовал ему башку.
Так вот за ними,
За апостолами-бубнами –
Мне раскололся  уркаган –
По Петрограду шастал
Некий кобелёк приблудный,
Голодный и поджарый,
С хвостом меж ног поджатым.
То был их как бы конвоир –
Раздолбанный бандитами
Фатальный старый мир...
Они шагали по снегам державным шагом,
Выкресты-атеисты.
Их впереди – Анчутка-антитип, прохвост,
И венчик тонкий был на Антитипе
Из снежно-белых роз.
Не тот ли снова кобель объявился
И к Пете притулился,
Как к другу по несчастью?
Не урки ли на новую прогулку
Явились из глухих проулков?
Писал об уголовниках и насчёт пса поэму
Когда-то Блок-поэт...
Я  возразил  Иосифу:
–Не понял ты поэтовы скрижали.
У Блока, на минуточку, 
Бубновые Христа сопровождали,
А не Анчутку!
А он:
 –Представь себе Христа,
Который мордобой верстал! –
Иосиф засмеялся даже. –
Подумай, разве Иисус мог предводить 
Убийц и урок?
Ведь это явно – лажа!
Послушай, говорю, Иосиф, хватит богохулия,      
Ты мне не досказал про кобеля. 
– Кобель-то старый или щён?
–Морда седая, шуба в клочьях, хвост повытерся,
Старей меня и Пети пся. 
– Он при ошейнике? Есть что-нибудь  на шее?
–Ошейник-то его ещё старее.
– Как кличете?
– Так и зовём: «Приблудный».
– Ну, значит, он. Быть больше некому.
Нашёл хозяина, сбылась былина!      
– И кто он?
– Ясен же перец: Блоковская псина.
...Я в тот же вечер, возвратившись от доцента навеселе,
Проверил галстук на Петровом кобеле.
И что вы думаете, господа?
На пряжке, изнутри гвоздём царапано вот так:
«Хрест;нинъ Спиридон Русак».

КРИЗИС
…Но видел я: сдаёт приятель мой,
Негоже у бедняги  с головой.
Какая-то по временам рассеянность,
Тоска и слабодушие.
Печаловался: «Яство, как трава,
Из рук валятся у меня  дела!»
Одно нытьё, как ни послушаешь:
 –Я бы и то и сё ещё смогал,
Силёнка есть, да всё при мне, как было!
Но, вишь ты, сердце к жизни поостыло…
Обрыдло, бёныть, мне тоску в себе нести,
Бывалой нет духоподъёмности…
Порой, приняв на грудь,
С какой-то тяжкой злобой
Гонял по кругу грусть:
То клял себя: «Я – лузер! Лузер я!
Ивангордящийся!
И был такой от века.
Ботва! Портянка! Перхоть!
Ума-то нет – считай, калека!
Я как метановый пузырь болотный:
Пригреет солнышко – я пучусь,
А подморозило – пропал, как дух  бесплотный…»
То окружающий народ 
Оказывался у него «не тот»:
«Ни веры, ни стыда! 
На уши им навесили лапши:
Гуляй! пляши!
Ты знаешь, кто сказал: «Народ  безмолвствует»?
Конечно, Пушкин?  Вот и нет!
В газетке (нам бесплатно кучу носят,
Валяются вон в коридоре)
Я ссылку вычитал:
Сказал так Карамзин-историк!
Вот кого почитать-то стоит!
Я: «Ну, с богом! Радуйся, дитя!»
А он: «А знаешь, кто добавил в эту формулу
Словечко «подло»?»
Я: «Что – подло-то?»
Он: «Подло безмолвствует.»
–И кто же?
Он гордо этак: «Я!
У нехристей в плену Отечество,
А молодым бы только по тусовкам шляться –
Вот ныне молодечество!
И тянется так год от году...
Труба стране, труба народу!
Я – с философией к Петру: три к носу, мол,
Ты как-то непотребно зол.
Сам говорил, что много нас, желающих.
Нам бы отнять да поделить на всех –
Голимый грех!
Будь ты хотя бы и крещёной кости,
Где ты на всех найдёшь скважинной жидкости?
Ты видел ли, чтобы Хохлайс смеялся весело,
Чтоб сатанински, как гиена, хохотал?               
Так, взвоет изредка в печати,
Как на охоту вышедший шакал.
Когда по телеку недавно цицеронил,
Я его сразу понял:
Гузынистый вельможа,
Но – тонкокожий...
Ты не смотри, что у него раскормленная рожа,
Это, скорей всего, отечность.
В улыбке же порой мелькают
Растерянность и страх –
Синдром скорей всего нервно-кишечный.
Русак, оживши, вспоминал:
–Забавный тип!
Шнобель торчит, приглажен хохолок,               
Чухло – шагрень...
И всё посматривает вверх и вбок.               
Я заключил: «Наверняка семейная мигрень.
Как врач, я за него переживаю.
Не забывай: это  Хохлайс тебя в норе твоей
Растырыкал,
Так что ты, парень, кое-чем ему обязан.
Так ли я, Петя, рассуждаю?               
И вообще: конвой на переправе не меняют!»
    х               
...Русак по-прежнему Хохлайса нёс,
Прочил ему позор и кичу,
Но из речей азарт исчез
И озорной весёлый вычур.
Он не за крестик опасался свой,
Не за серёдыш в мыслях невесёлых.
Скорбел, что вслед за нами поколение идёт
Свободных, нищих и комолых:
–Мы-то хотя бы можем сравнивать эпохи:
Что обрели, что потеряли лохи.
А каково юнцам?
Пересиденты да элита-мразь...
Хохлайсовой с младых ногтей объелись грязью...
         х
Оно бы всё и ничего,
Когда-то надо прокричаться человеку.
И слёзы лить на людях здоровей –
Пусть  слышат за версту! –
Чем оглашать  рыданьем  пустоту.
Но я порой, наслушавшись его, тужил:
Как бы он руки на себя не наложил...
               
ЯВЛЕНИЕ СВЯТОГО         
–Случилось так, –
Рассказывал встревоженный Русак, –
Что отдыхал на дачке я
В свободный от дежурства день.
Вдруг сам собой проём на улицу открылся
И древний Старец, словно тень,
Передо мною объявился.
Вошёл так аккуратно, скромно...
(Мне, опытному медику,
Бред этот слушать было томно!)
–В потёртое моё кресло, –
Плечами пожимал Русак, –
Его как будто ветром занесло...
Я сразу же признал заступу Спиридона.
И ты признал бы мигом: та икона!
Он в схиме, в клобуке, как лунь, седой,
С высоким посохом и с книгою в руках пудовой.
На шее цепь – вериги.
И так меня Старик увещевал,
По-свойски мне подмигивая:
–А ну-ка подойди, да наклонись, герой...
Ох, горе мне с тобой!
Пылает лоб и мысли бегают, как мыши,
По избяной соломой крытой крыше.
А  голоса ты слышишь?
Ну, хорошо, хоть голоса…
Дай руку мне, да левую давай, буза!               
Экой ты, братец,  рукосуй  какой!
За ради бога стой!
Рукав открой.
А жилобой-то никакой....
И отупение и меланхолия?  Давно?
Да знаю сам. То революции, то войны.
То немчура пущала кровь, то иудеи
Мутили голову идеями.
А вся идея их, врагов, как расседался дым,–
Как  поразжиться достоянием твоим.
Хворь старая. С народами случалось 
И не только с местными.
Всё это мне доподлинно известно.
Я, братец мой, всё знать могу.
Хворь твоя в точности по Крафту-Эбингу…
По Эбингову, значит, мнению,
Ты впал, мой друг, в оцепенение.
И ежели тебе над ухом крикнуть,
Ты можешь вовсе сникнуть.
Ты нонеча в последний угол загнан.
Не знаю, что и предложить по твоему диагнозу…
Руду густую отворить осталось,
Да  крови-то в тебе сочится малость!
Проклизмить?  Что нам это даст?
Ведь ты и косорыловку, лопух,
Святым закусываешь духом.
Опух, небрит,
И это мой любимый неофит?!
Порты свои таскаешь,
Аль Спиридоновы забыл снести в музей?
Ширинку-то застёгивай или зашей,
Застиранная срачица...
Ну, вот что, чадо, будет пятиться...
Ты берег потерял, ино не так?
Застлал глаза нечистый враг...

НОСОГРЕЙ               
…Пошёл Русак Седому  жалиться,
Мол, так и так, из рук всё валится.
А  Тот ему: «Ты, братец, заскучал,
Давно, видать, не хулиганничал.
Ну, что ты куксишься, как краля?
Да так ли много у тебя украли?»
А мой-то друг:
–Достаточно. Одно повытье деда Спиридона.
Какой-бы я имел доход без этого урона!
Опять-таки попятили батянину трубу...
Да что там! Обобрали всю страну!
Заводы на мели,
До сборки тачек до отвёрточной
Паскуды довели.
И раньше поворовывали,  елико было можно.
Теперь крадут безудержно, безбожно!
Устроили народу холокост.
Была держава мировая,
Теперь – петролейный погост.
Бесчинства покрывает ящик 
Бесстыжей ораторией.         
Бог, отче, повернулся задом
К российской территории!
–Я, – говорил Русак, –
Не стал турусы шибко разводить.
Видишь, говорю, отец, в углу кувалдочку?
Обдумываю, как бы мне её
По кумполу Хохлайсу приложить.
А видишь, на стене серпак?
Как бы пройтись им гаду по препуцию,
Да справедливую оформить реституцию.
–Любезный сыне, не ярись. –
Так  отвечал Святой. –
Восчувствуй и уразумей
И в памяти своей имей.
Бросай роптать!
Жил бы по заповедям божиим,
Да пребывал в молитве и посте,
Имел бы на сегодняшнюю дату
Итоги-те не те!
Распелся Зыкиной!
Зачем Щаранскому и «EDIOTу»  подмузыкивал?
–Я что ли так уж грешно жил,
Что Он меня карать решил?
–Не шебаршись, сыне родимый,
Пути господни  неисповедимы.
Не грешные одни, но праведники явные
Бывают Господом на Сатану оставлены.
Чтобы терпению учились, твёрдости
И сатанинскою испытывались гордостью.
Есть гордость скверная
И гордость божия
Розны они,
Хотя на вид вельми похожи...
Я согласился с ним, повествовал Русак:
Нет, то не Господа работа!
Ни помыслом, ни словом я не виню Его.
Тут явно дьявольское что-то.
И так наказывал святой отец:
–Ты впусте не маши орудием труда,
Любезный сыне мой,
Которое в одной твоей руце,
И  такожде в другой.
Твой близок час,
Но не сейчас!
Не распекай себя и ран не береди,
Вся битва ваша впереди...
         х
–Я весь в сомненьях пребывал, –
Рассказывал Русак. – И вот что удивительно:
Когда он это толковал,
Таких зубов поблёскивал оскал,
Как будто бы лет триста он себе убавил
Или  имплантные протезы вставил!
И так ещё Старик сказал:
 –Вылазь из тюфяков!
Кончай  с клопами нежиться,
Готовься  поманежиться!
Жди, милый сын, гостей
Из верхних волостей...
Да заведи ты от греха
Курей и боевого петуха...
Ну, прощевай, мой друг.
Мне лячкать недосуг...
И прежде чем он предложил святому Деду
Порядком пообедать,
Простыл  Святого  след!
 –Это тебе не блохи на полке! –
Дивился сам себе Русак в каком-то столбняке. –
Вот это  бред, так бред! Вот это – парадокс!! 
Ну и дела-а!!!
Как сажа банная бела…
(…Вы  скажите, что  это – сказка.
И я бы не поверил, господа,
Когда бы мне и самому
Не довелось увидеть Старика.)

К ВОПРОСУ О  ЛОЗУНГАХ   
…Последовавший  вслед за этим подвиг Русака,
Хоть он мне друг-приятель,
Я не решусь одобрить. Кстати,
Я сам не рохля, господа,
Могу, когда приспичит,
Подрисовать конкретное обличье.
Однако – в рамках правил  и приличий.
А вот Петра, когда ему вожжа под  хвост,
Без удержу  несёт...
…Короче, был я у него
Примерно времени через  неделю.
Мы с ним говели.
Верней, говел-то больше он.
(Стал, братцы, такой набожный
С тех пор, как схлопотал от деда Берендея
Заслуженного носогрея!)
А я ему компанию составил.
Прошлись по водочке простой
Разок-другой,
Грибочками закушали.
Их ма-а-астерски заквашивает, тушит
Клавдия Павловна – его супруга,
Моей жены ближайшая подруга.
Разговорились. Разогрелись.
Он, как обычно, поминал Совка,
В прошлом любезное-родное искать старался
И с интересом в нём копался.
 –Намедни верещали тут по теле, –
Завёл Русак, –
Что при Совке одну картошку ели.
И пиво было сорта одного
При Брежневе и Горбачёве Мише
В продаже – «Жигулёвское прокисшее»…
И так поют день ото дня.
Подпустят десять капель правды
И кормят брата нашего, былоида, ушатами вранья.
Я пошутил:
 –Жили ничо.    
И макароны были, и ливер, и водочка «сучок»...
А он с напором:
 –Жратвы  хватало всем, хотя и не в упор.    
И не одной жратвы.
Не лыбься ты,
Я ныне злющий!      
Я тебя фактами расплющу!
Квартиру эту, которую Хохлайс
В приватизацию мне «подарил»,
Я заработал при Совке без всякой брани.
Детей, совместно с Клавкой, вызоблил двоих
И дал бюджетное образование.
Продуктов в магазинах не было,         
А в холодильниках водились –
Посовестись!
А пиво было, чмо,
Такое же, как нонича, – дерьмо!
Я подхватил (я на него за «чмо» не обижаюсь):
–Дышать в столице нечем в утро раннее,
Сплошные пробки!
Ты прав, Петро: дрянь выпивка и дрянь еда,
И вся жистянка наша дрянь
В блескучей упаковке.
Одно что афедроны наели люди с аппетитом,
Которые не вылезают из авто.
Шунтируй им потом сосуды:
Чем ни надставишь, всё не то.
А сколько Склифу дополнительной работы!
То мясорубка в аэропорту, то  рвут метро,
Ждём ежедневно нового Беслана.
(Не помню, я вам говорил, что я 
Тридцатый год врачую православных?)
Он перекинулся на факты недавнишние:
–  О том, что не дозрели до протеста мы,
Я думаю, и говорить излишне.
Когда ходили мы с тобой в последний раз в политику
И наводили на Хохлайса критику
На площади Болотной,
Меня по балабасу окстил омоновец:
Не напирай!
Но напирала масса, шли лавиной,
И всё-таки я первый удостоился
Демократической резины.
Понятно, почему
Я был ментами  избран персонально,
Как самый  радикальный.
Опасным слоганом
Задвинул власти по орбитам.
Народ вопил: «Свобода! Долой застой!               
Позор бесстыжим!»   
А я: «Вертай мне родовое, Рыжий!».
Какой-то сытый в штатском
Омонам на меня указывал перстом...
Я по-о-омню эту морду на Болотной.
Должно быть, ихний ротный...
Бывало, в школе пацаны
Меняли  перочинный нож
На прожигательное стёклышко:
Хотелось каждому весной
Поймать в свой фокус молодое Солнышко
И раздобыть огонь.
Дым, пламя, жар – весёлая цепочка!      
Ловили огненную скачущую точку.
Свобода, точно свет весенний:
И греет и слепит, но...
От свеченья дерево не загорит.
Не то что ли доска, брусок или паркет –
Бумага не затлеет.
Так-то и слоган о свободе
Рассеянным струится светом,
Лучи дрожат и тают.
А разве нам пустой свободы не хватает?
Или: «Сменить госстрой!»
А на какой?  Стабильный на мобильный?
Увязнешь в говорильне.
А завопи толпа: «Вертайте наше, палы-елы,
Покуда  целы!»               
Под этот ор
Совсем другой бы вышел коленкор...
–Какой ты алошный, Петро!
Всё тебе земли, да заводы, 
Да нефтеносные поля!
Он юмора не понимает:
–Да мне-то что?
Мне хватит и в Капотне  пустыря.

ГОСТИ ДОРОГИЕ
…Ещё по стопарю, ещё грибочков.
И тут… я до сих пор в ум не возьму,
Приснилось это мне,
Или я видел всё воочию?
Но только два вождя,
Как валуи после дождя,
Как заготовки с одного станка, похоже,
Как бы с одной монеты аверс-реверс,
Вдруг выросли у нас в прихожей.
Не верил я своим глазам:
Молодчик и Башкан!
Как бы сошли с портретов,         
Как бы из двух стволов бабахнули дуплетом...       
Петро, видать, привыкнув к чародейству,
Мельком взглянул, закусывая, на друзей:
–Гость гостю розь, 
Иного кулебякой накорми,
Иному кожуру сухую брось.
Начало доброго не обещало…
Петро в стаканы  первача плеснул,
Башкан (который Реверс) сопаткой потянул:
–Фу, бяка!
Вздохнули, постаканились
И гостеньки, поморщившись, махнули простяка.
–Уютный у вас быт, –
Завёл Башкан и огляделся деловито. –
И то сказать, в проблемах социальных
Достигли мы подвижек колоссальных.
 Мы породили собственников вольный класс.
 Возьмите, дорогой, хотя бы вашу спальню.
 Мой замечает острый глаз
 Вон тот просиженный матрас.
 Был он общественный,
 Как потолок и пол, как, извиняюсь, унитаз.
 Теперь он частный, ваш...
–Мы не надолго, – перебил Молодчик (Аверс). –
Подворный делаем обход.
На пару мониторим,
Чем жив электорат, то есть, народ...
–Вчера в Иркутске гостевали и в Перми,–
Докладывал Башкан, –
Третьего дня порадовали Нижний,  Выксу…
Везде народ туда-сюда благополучно рыскает.
Сегодня инспектируем Ростов.
Нам донесли, что в городе Ростов
Смертность низка,
И много накопилось лишних ртов.
Оттуда в Сочи полетим на отдых,
Там у нас ранчо...
Ну, что, добавим бяки по стаканчику?
Молодчик протянул посуду:    
–У нас к вам, Пётр Иванович, нудь деликатная,
В каком-то смысле государственно-приватная.
Тут вот какая грыжа...
Вы с неимущими
Своим наследным делитесь имуществом...
А  мы-то что ли рыжие?
–Нас кинули! – воскликнул горько Реверс.
Русак развёл руками:
–Но, кажется, я всё отдал: надел, трубу...
Что я ещё отдать могу?
–А если покопаться да подумать? –
Запел Башкан.
Молодчик недовольно усмехался:
 –Вы, батя, пребываете в тоске
По памяти блаженныя Совке.
Вы, например, недавно на Болотной ботали,
Что мы отняли у вас то,
Что вы частично принудительно,
Частично добровольно
С отцами и дедами заработали.
–Что для вас пенса нюни,
Солёные и злые слюни?
Молодчик подскочил на стуле:
–Да из-за ваших вредных выделений
В смущении простые россияне,
А состоятельные граждане живут,
Как бы на грязевом вулкане!!!
– Не знаю я... обычная слюна...
–Но, значит, есть какая-то в ней тайна! –
Вздохнул Башкан. – Мечтаем мы,
Чтобы раздел наследства, как вы считаете, грабёж,
Единодушно был трудящими одобрен,
Как справедливый, добровольный
И согласованный делёж.
Пусть обопрутся те, кто этого достоин –
Политик, финансист
И храбрый полицейский воин –
Не только на закон, который,
Как известно, дышло,
Но, чтобы неприятности какой
Впоследствии не вышло,
На всенародную амнистию,
Общественные крепкие устои.
Ведь до сих пор не чувствуют себя в покое
Ни Михаил Маратович, ни  Дмитрий Евгеньевич,
Ни Алишер Бурханович.
И даже столп отечества, опора бедных,
Известный альтруист, экономист и футболист
Наш славный Абрамович, друг Хохлайса,
По шарику земному
Туда-сюда, как Агасфер, кочует.
То на Чукотке бедствует,
То под мостками в Лондоне ночует.
Ждёт не дождётся благодати –
От земляков приязни и симпатии.
 Русак качал тяжёлой головой:
–Я только с прибабахом пенс, господа,
Я – паупер и голь,
Какая моя в вашем деле роль?
Я даже, господа, не блогер,
Свидетель бог!
–Но вы – авторитетный бандерлог, –
Нахмурился Молодчик, –
 Фамилия у вас, опять таки, не характерная.
 От характерных всех тошнит,
 От характерных лохи ждут подвоха...
–Вы, во-вторых, известный автор
 Неизвестного романа, –
 Склонял Башкан, –
 В этом загадка и коллизия.
 Мы людям сообщим: роман готовится,
Идёт в издательстве его ревизия.
 Роман – о муках совести,
 О принципе остаточном.
 И этого пока достаточно.
Пусть думают, что захотят. Читатель сер...
Молодчик упирал:
– Вы дальновидно сберегли как молот, так и серп.
Пусть рухнули заводы и заросли поля осотом,
Старинный серп и молот ваши
Нам будут прочной скрепой и оплотом...
–Имеете вы мезокранный череп, –
Увещевал Башкан, –
Такие черепа приветствуются чернью...
Молодчик заключил:
–И, наконец, вы – не партийный вождь, не член,
Не прокурор, не государственный советник, не мент
И дважды не судимый элемент!
Башкан добавил:
–Вы не партийный вождь.
Однако же, престиж у вас в народе, дорогой,
Почти такой,
Как у Щаранского и Алексеевой.
–Однако! – поёжился Русак.
–Естественно, с обратным знаком.
Молодчик посмотрел на свет стакан:
–Не станете вы, ветеран,
Трепаться на трибунах лишку,
Забудут о Совдепии  гиббоны и мартышки.
–А с теми бандерлогами как быть,
Которые не захотят забыть?
Молодчик потемнел: 
–По фене перетрём с невежами,
Когти подпилим, а хвосты подрежем. 
А если не подействует демократический прижим,               
Направим в преисподнюю, во ФСИН,
На исправительный режим.
–Добро, подельники. Но полная... – Русак запнулся.
–Глобарная амнезия... – я подсказал.
–Спасающая Абрамовича
И прочих  хитрецов игреневых,
Вам будет стоить денег.
Скажу я наперёд:
Амнистия амнистией,
Но кто нахапал, пусть добро вернет.
И, прежде всего, – крестики нательные.
Я объявляю  акты передачи их поддельными!   
Кресты необходимо повторно освятить,
Владельцев, как христопродавцев,
При всём народе пристыдить.
Я лично жду вполне законно
Выть деда Спиридона
И персональную трубу в пустыне обской.
Я, господа, мерзляк,   
Мне нужно прикупить перину и тюфяк...
–Чёрт с ними, с абрамовичами! –
Башкан махнул рукой. –
Да пропади их шайка вся!
(При слове «чёрт» он чутко оглянулся.)
Пусть загорают в своих Лондонах.
Что с ними будет, то и будет.
Но мы-то здесь – живые люди!
Молва нас тоже записала в олигархи.
Нас-то клеймить за что же?
Мы только скромные трудящие вельможи!
Сколько у тебя, Аверс, зелени?
По-моему, не более 40 лярдов...
–Да меньше, меньше... СМИ развели
Пи-и...  му-у...  скулёж!
–Вот видите и даже меньше.
Его и в шутку Крезом-то не назовёшь.
По европейским меркам, скромный  дож.
А обо мне и говорить-то нечего,
На мне давно поставлен крест.
Гоню вагонами на Запад
Квадратный, круглый и овальный лес.
Пилю, козявка тварная,
Дощечку обрезную тарную.
Мне впору в переходах петь
Под звон гитарный.
Как выражался папенька-профессор
(Он был заботливый отец!):
–Пили, Башкан, покуда есть возможность.
Придёт вам неминуемый трубец!
Молодчик помрачнел:
–Короче, Пётр Иванович,
Забудьте  про своё наследство
И наше дармоедство
И перестаньте в наше худенькое настоящее
Из вашего прошедшего богатого плевать.
Ну, просто не хреном дышать!
        х       
Коллеги, думаю, меня поймут, врачи.
Я слушал речи эти  в ступоре почти.
Я закричал, себя не помня:
 –Мой друг шутник,
Прошу его простить за неучтивость!
Видать, не понял он, кто на дому его почтил!
Башкан  вздохнул:
– С гостями и в подобном тоне…
Я выйду освежиться на балконе.
Молодчик гневно выпятил губу:
–Какую вам ещё трубу?
Какая-то на вас напала по-о-орча,
Какие-то вы стали несгово-о-орчивые.
Такой был кроткий, обходительный, весёлый,
 Вас детям ставили в пример!
 А сколько мы на вас примерили проектов!
 Вы прежде одобряли наши меры.
 Отец! Вы добрый человек,
 Во всяком случае, не лютый.
 Вам в ваши годы для чего валюта?
 Башкан, к столу вернувшись, урезонивал:
 –Вам надо для здоровья голодать
 И одеваться в стиле ню.
 На это пенсионную вам начисляют милостыню!
 Зачем крушить дворцы приватизации?
 Пусть каждый остаётся при своём матраце.
 Все голосят, мол, денег нет.
 Их нет и их не будет.    
 А значит, надо подтянуться туго
 И ухватиться крепче друг за друга,               
 Смириться, спятачиться,
 Самоотречься и гурьбой
 Пожертвовать собой!
 Поймите, дорогой,
 Ну, если бы просили мы чего-то стоящее,
 Допустим, сердце, легкие, печёнку,
Ну, что такое память? Тьфу! Дерьмо толчёное.
Мой папочка-профессор,
Поборник мира и прогресса,
Советовал из памяти, как из мешка,
Труху вытряхивать почаще с треском...
Я уточнил, как санитарный врач:
–Вместе со стрессами!
          х
Я видел, что у Русака одышка,
Он держится рукой за грудь
И ноздри раздувает лишка.
Башкан  ввернул вопрос,
Грибное кушая пюре:   
–У вас, отец, окно балконное на анкере?
Русак встревожился:
–Ты что, едрёна вошь,
В починку окна принимаешь?
–А вдруг полиции визит законный? –
Башкан  ответил просто. –
Во все места необходим свободный доступ...
–У вас у самого спадёт с души
Булыжник чёрной злости, –
Внушал Молодчик, –
Вы  будете повиноваться власти
С охотою, усердием и страстью!
Я попытался успокоить Русака:
– Петро, – говорю, –
Что за нелепый перетык?
Я к перетыкам не привык.
У нас завотделением
Семён Исаич  Квач,
Как только на планерке
Начнет арапа гнать какой-то узкий врач,
Мол, эскулапить в ночь нам без грошей невмочь, –
Нальётся краской и бормочет:
–Меня, дуззя, не замоочите.
А ну, катитесь, гиппокъаты! 
Так все специалисты,
Как узкие, так и широкие,
Несутся  вроссыпь  по палатам.
А тут в таком составе трое человек,
Собравшись в кои веки,
Не могут навести наречием простым
Душевные  мосты?!
–Не айс, не айс...  – поморщился Молодчик. – Жаль.
Как офицер, скажу: подразболталась вертикаль.
Бесспорно, серп и молот, которые вы спрятали,
И свастика, которой у вас нет, –
Две разницы большие...
–Или четыре маленькие! – подсказал Башкан.
–Но можно их и сблизить, слить
И за хранение мандалов
Годика на три, на четыре посадить...

ПРОСИТЕ И ДАСТСЯ ВАМ!               
Иваныч  встал из-за стола
И тяжкою походкой атеиста
После великого поста,
Прошёл на кухню. Я за ним:
–Взгляни-ка в зеркало, несчастный раша!
В гробы пакуют краше:
Синюшен лоб, сам красен,
Да ты для окружающих опасен!
Уж не заправил ли ты в нос
Каких колёс?
–Мне главное, – он хрипло отвечал, –  не даться.
Мне перед Дедом надо оправдаться!
…Я – в комнату, к гостям бегу,
Я снова – в кухню, к Русаку...
И что б вы думали? Мой-то арап
Молился жарко, перед иконой на колени став:
«Владыко святый, вразуми!
Пьют кровь мою и жалят тело аспиды.
О, Солнце ясное! О, звёзды частые!
О, мне немногие Творцом отпущенные дни…               
Проклясть? Ничком упасть?
Спаси и огради!»
...Тут сверху я услышал звук, похожий на плевок:
–Превозмоги, или отыди.
         х
За стол вернувшись,
Заявил Петро нормальным тоном:
– Я память вам отдам,
Куда от вас деваться, фараоны?
Но как её мне вынуть из своей башки,
Тупой и мезокранной рашки?
Тут в голос закричали Аверс с Реверсом:
–Мы вас готовы подвезти до охлоклиники,
Там вас лоботомируют  в момент
Радиоскептики и телециники.
Всё очень просто:
Проходят  зрителю в мозги через глазницу
И через ухо слушателю дезинфоспицей.
Вы даже не успеете заматериться!
–А кто за мою жизнь дальнейшую поручится?               
Абама, Буш? – Русак держался за живот. –
Как опосля грибков-то прёт...
Тут оба завопили: «Какие, к чёрту, Буши?!
Под наше слово честное!»
–Ну, дайте закушу…
Башкан (который Реверс):
–Давно бы так, по-доброму да по-хорошему.
Как истинного мудреца  нам не напрасно
Нахваливали  вас...
Успешным и богатым  не завидуете,
При виде особей продвинутых   
Не погружаетесь в депрессию
И не бурчите о репрессиях.   
Охотно слушаете  космополитов моралите
И о доходах их не спрашиваете.
Вы не клеймите политических уродов
И вы не знаете, кто ныне враг народа...
Хотя вы в прошлом хулиган,
Но на сегодня вы –
Полорогий, уважающий козлов баран.
Так ли я, отче, формулирую,
Или я вас насилую?
Аверс проверил на просвет стакан:
–Ну, по сто грамм да и по лебедям!
...Ещё раз чокнулись.
Ещё раз в рыжики сходили вилками.
Хозяин встал и потянулся с хрустом:
 –Из песни слов не выкинуть,
Хоша и песня грустная...
Вот вам, друзья, и память, и слюна,
И рыж, и херик, и серёдыш.
Ловите... Оба на!               
И тут, потужившись, Петро,
Как говорится, сытность выпустил –
Простите, господа, меня за вольность! –
Короче, совершил большую непристойность.
...Башкан, платочком обмахнувшись,
 Сказал, прощаясь, Русаку:
 – Ну, вы подумайте и мы подумаем.
Возможно, всё-таки придём к консенсусу...
            х
...Пропали гости дорогие,
В подъезде дверь не хлопнула.
Исчезла, испарилась делегация,
Похоже, через вентиляцию.
Летят, наверно, Аверс-Реверс на своё ранчо...
И тут меня в  холодный пот ударило:
Ведь они душу Русака являлись клянчить!

РАЗБОР ПОЛЁТА    
Кой-как с властями предержащими простясь
И с облегчением перекрестясь,
Сказал Русак седому Старику с иконы:
–Вот так и вы с Мамаем ратничали в годы оны!
Консенсус обещали господа монетаристы.
Глядишь, так и наследство отдадут!
И тут…
Старик  чудесно ожил.
 Сошед с кивотца вдруг
 И, тело обретя,
 Святой Отец обоих нас привёл 
 В большой  испуг.
 Взяв Русака за ворот новой срачицы,
 Заговорил, лунёвой бородой тряся 
 И гневным взглядом нас буровя:
 – Дадут, во что кладут,
 Догонят и ещё добавят!
 Алчцы! Слепцы!
Любостяжатели и обрезанцы!!!
Всё бы вам лядвии на тюфяках тянуть,
Да простяком мутиться,
А потру страдать-мочиться.
Вы что, не поняли, кого
Вы принимали здесь? 
По всему миру разнеслась               
Хульная весть,
В эфир и в интернет запущена:
От девицы нечистыя, жидовки сущия
Родился на Синае лжехристос-мессия,
Который увлечёт в геенну целый свет,
А первую во гроб сведёт Россию.
Хохлайс – сей гнусный малый!
Он свору борзую воров
Спустил на хворую державу.
Кровью насытившись российской,
Они порвут в лоскут Европу
И далее сквернавцев стая
Америку возьмёт играя.
Русь-матушка потребна для вампира,
Чтобы явиться президентом Мира.
Такие у него проекты. 
А у тебя, Русак, весь твой расчёт и вся Афина:
Пускать в Антихриста
С похмелья ветры.
Русак потупился, как барышня кисейная:
–Да я шутейно!
Нельзя уж стало и пошутковать,
Врагов полапшевать.
Я слышал, Батя, мнение,
Что Цицерон, учась искусству речи,
Катал во рту каменья.
А я из живота ораторствую, не шевеля губами,
Они же меня поняли, вы убедились сами!
–Ты сам-то понял ли, чревовещатель,
С кем ты схлестнулся, шалопут?
Ни Аверсов, ни Реверсов не обреталось тут.
В их образе с тобой играл Анчутка-плут.
Артист! Глаза отводит, ищет сбой,               
Ему серёдыш срочно нужен твой.
Всё было на серьёзе.
И ты не зря дрожал, как лист одиный,
Оставшийся на дереве зимой
И трепетал сухой берёзовой космой.
Ты сам-то чуешь, почему сробел? 
От страха ты в избе устроил артобстрел!
Твой страх покоится на трёх китах, в виду имей:
Богач – чиновник – иерей.
Спокон веков висят три тучи
Над головой твоей.
Не знаешь ты,
Из коей жахнет гром.
Чиновник и богач
Тебя мытарствуют на этом свете,
А поп грозит мытарствами на том.
Дай мне зарок: забыть 
О семи смертных прегрешениях
И крепко помнить об одном, восьмом –
О страхе перед властью,
О дрожи иудейской, свинской,
Коей ты мечен загодя во чреве материнском.
Русак насторожился:
–Отец, ты что-то сказанул не то насчёт попов.
Ты сам-то верующий или... богослов?
–К вашему горю вящему,
Попы, о коих баешь, – хохлайсовы подсвечники,
Пресвитеры ненастоящие.
А вот скажи, кто разрешил тебе, повеса,
Душою русской торговать вразвес?!
Всамделе хочешь получить
За аусвайс для олигархов цену?
Что делать этого нельзя, понятно и ежу.
Я на тебя строжайшую питимью наложу!
–Душа? Но душу я не продал ить!
А почему своё-то кровное не выцепить?
–Увязнет коготок,
Пропасть всей птичке, милый сын.
Перемогись нагим, босым.
Потребуют исподнее – отдай. 
Придут в нощи,
Оденут в рубище, засадят в гноище –
Терпи и не ропщи!
Пусть тянутся без света проклятые  дни –
Не гнись
И  Гордому не поклонись.
Имей в виду, детинушка,
Антихрист ловит брата вашего
Не на одном своём уродстве.
Поймает и на вашем благородстве.
Русак забормотал опешивши:
–Ужо-тко я его утешу!
Вот только выпью стопаря…
Небось ему, обрезку красному,
Вольно будет святую Русь грабастать!
–Тебя несёт на озорство.
В сознаньи будучи расхристанном,
Тебе не поборать Антихриста,
Российским духом, типа,
Не ошарашить Антитипа.
Не задушить врага твоим гуано,
С грибков во чреве не родить вулкана!
–А надо было как?
–А надо было честью выслушать
И без торгов из жила выставить.
 А ты, оратор, обомлел от страху,
Медвежьей слабиной бабахал.
Ты вёл себя, как шелупонь,
И был готов уже клевать у них с ладони.
Твоей заслуги, милый, всей,
Что сходу на пустой крючок не сел.
...Ну, что случилось, то случилось.
На божию надейтесь милость.
Готовьтесь, дети! Бодрствуйте!
Бегите лжеапостолов  гундосых
И лжепророков внешности славянской,
Светильники не угашайте,
Не распоясывайте чресла,
Не насыщайтесь на убой,
Не ставьте теста пресного,
Вина не пейте чарами изо дня в день
С краями вровень.
История надеждою  богата.
О, братове!
Трудитесь. Ополчайтесь. Ждите.
В полуночи в набаты будем бити.
Да соберутся людие
И божие свершится правосудие...
А ты, Русак, в день оный
Замаршируешь в молодой колонне,
Свободно, смело, широко.
Запомни: иго твоё  благо
И бремя твоё, милый сын, легко!
Злохитрости  хохлайсовой не устрашайся,
Ты победишь, как только осмелеешь.
Русак за голову схватился:
– Отец, ты сам-то кто?
Ты-то хоть не химера?
– Я – твоя память, совесть, вера.
Объединяйтесь, чада,
Смелейте и рачите
И нового Мамая расточите!
         х
Святой шагнул  ко образу и умалился
И в раму рубленную тотчас водворился.
Последнее, что он сказал:
–Я тут у вас по-свойски, чада,
Богатых не люблю окладов.
А что касаемо Мамая, братие,
Одно не упускайте точию:
Мы бились с воинскими ратями,
А вам сражаться с хитромудрой сволочью,
Которая, доподлинно я  знаю,
Будет почище всякого Мамая.
          х
...В смертельной схватке с супостатом
Не место шуточкам утробным –
Я полностью согласен с Преподобным.
Хотя, если взглянуть с другого боку...
Восстания, гражданские конфликты,
Бессмысленный и беспощадный бунт,
Любое мордобитие, бузу, замес, истошный крик
Я отвергаю и как пацифист
И как мало-мальский  медик. 
Но согласитесь, есть и в подвиге Петра резон –
Он в одиночку срезал двух персон,
Стоящих султаната во главе.
Вожди ретировались явно в нервном срыве.
А если бы да весь народ
В едином, так сказать, порыве
С горошка, с редьки да с грибочков
Устроил газоиспускание и коллективный шум?
Вот это был бы, братцы, залп,
Вот это был бы референдум...
               
КРЮЧОК  АНТИХРИСТА
Недели две после того
Сидели мы: я и Петро,
Как глухари на токовище,
В его «чистилище»  на пустыре в Капотне,
Так он зовёт свой комплекс
Для банных радостей субботних.
Расставив на столе
Хлебец, грибочки и картошечку,
Настроились на  вечный разговор
Того касательно,   
Что у нас просто хорошо
И что особо замечательно.
Но не успели мы разговориться
И разговеться,
Вдруг... (да, снова вдруг!) 
В предбаннике – какой-то вкрадший стук.
Петро дверь нараспах:   
Кого несёт, какого прокурата?
Ба! Рыжий Реформатор! 
(Естественно, я  в  бане записать речей  не мог.
Передаю,  как  помню,  диалог.)
Хохлайс:
–К вам ли я посылал, господа, апостолов?
–К нам, к нам, – Русак сварливо отвечал, –
Я тоже их послал.
Хохлайс, оглядев предбанник, погрустил:
–Апостолы, апостолы,
Догадываюсь я, куда вы были  посланы...
Деньги-то предлагали?
–Сказали, что лимит исчерпан,
Советовали всеми силами держаться.
–Лимит, бюджет... Вот гады!
Пилить поменьше надо!
Как их ещё мне шпиговать?
Память-то Русака вам надо, говорю,
Не вымогать, а выкупать!
А тратить башли не хотите,
За ним, говорю, по пятам ходите
И собирайте в котелки
Воспоминания-плевки.
Чтобы Русак плевал, иуды,
Не вам в бесстыжую лохань,
А в разовую и стерильную посуду.    
–Ну, у тебя и кадры! –
Качнул Иваныч головой.
Хохлайс махнул рукой:
–Не говорите! Сам-то маюсь.
Как сидоровых коз луплю, ругаюсь.
Снаружи-то типичные враги,
А  посложнее дать задание
И думать не моги.
Одно что ренегаты.
Я вас им представлял неоднократно,
Как поучительный пример
Стихийного модернизатора.
Всё без толку.
Лежат себе в начальственной меже,
Как тыквы.
Всё невпопад у недотыкомок,         
Ни силы духа, ни азарта,
Одно пустое красноречие.               
Трындят состряпанные спичрайтерами речи,
Смущают будущими башлями народ,
Пока же всё, что господи на всех даёт,
Берут себе вперёд.
Ссылаются на сухорукого Сатрапа,
Тот тоже, мол, орудовал нахрапом.
Не понимают, скудные:
Сатрап-то не был вором блудным!
А у моих награбленное лезет
Из горла и из тухеса,
Как у объевшегося пса.
Ведут себя, как урки, вы заметили?
–Заметили. Особенно один мне показался странным:
Всё окна изучал.
Хохлайс кивнул согласно:
Не скажут, например: «Такой-то и такой-то
Опочили в мире».
Но обязательно: «Мы замочили их в сортире!».
Я бочку с человеческим дерьмом,
Которую у нас положено возить вдвоём,
Не  поручу им,  делопутам:
Расплещут половину, пока везут,
А половину украдут.
Не углядишь, они всю Рашию
В момент распотрошат.
Русак:
–Какая бочка, что ты мелешь, плут?
Хохлайс:
–Я в самом прямом смысле, господа.
Я на том свете отвечаю за работу ада.
У нас рецидивисты – троцкисты и  чекисты –
В объединённых ротах
На чёрных  надсаждаются  работах.
Как таковых злых ангелов-мучителей,
 Чертей-мажоров,         
Кроме надзора,   
В штатах шеола нынче нет,
Всё секвестируем бюджет.
Любой убийца, ворог, или там скаженник,
Обслуживает ближнего мошенника.
Сегодня ты меня караешь, завтра – я тебя.
«Болгаркою» мздоимцы друг друга пилят,
Клеветники друг другу урезают языки.
А кто-то в бочке возит кало,
Которого  во ФСИНе мало,
Что и естественно:
Для ада голодовка в норме,
Ведь мы не поросят содержим на откорме!
Кому там расстегаи да посикушки печь?
И, значит, надо кал беречь.
В чан с жидким серевом сажаем
Голубых скотов,
Не соблюдавших половых постов, 
До полного их от порока  излечения.
Велим нырять им, срамным, в чан
И возносить, выныривая, Сатане осанну.
 Процесс педагогический бурлит.
 Другой раз не поймут и надзирающие бесы,
 Кто и кого за что школит.
 Но – хватит о балбесах!
          х
 –Ты, дорогой, видать, поехал головой, –
 Русак пожал плечами и нахмурился,
 Но, вспомнив поучения святого деда,               
Учтиво пригласил вселенского врага к обеду.
На кадку в уголок присел Приватизатор
И чуткими повёл локаторами:
–Что это за шум у вас за стенкой?
И как бы крылья хлопают... Там голубятня?
–Курятня. Десяток цыпочек.
Имеем мало-мало для себя яичек...
А что?
–Да так... И петел есть, дуэлист?
Обычно петухи – большие скандалисты...
 –Есть и петух, как без него в курятне?
Мой тёзка, кстати, Петросян.
Характером буян.
Коту или худому человеку хамежа не спустит,
Во дворик не допустит.       
Когда с утра зерно в кормушку подсыпаю,
Он на меня-то смотрит искоса, моих-де не замай!   
В гареме дисциплину наблюдает.
Следит, чтобы с утра, перед прогулкой птицы
Все опростались от яиц.
Пока последняя яйцо не поторопится снести,
Он всю команду из курятника не выпустит.
Вечером всех соберёт, пересчитает
И на насесты по порядку запускает.
Найдёт червя большого толстого
Или, допустим, куклу-гусеницу,
Сам не склюёт такую сласть,
Всех созовёт наложниц 
И каждой скормит часть.
Мой Петросян в курятнике и царь и бог.
Хохлатки без него, как  шлюхи,
Любой обидит их залётный ястребок.
–Короче,– подтвердил Хохлайс, – совок.
            х
Чайку Петро настроил,
Налил стаканчик косорыловки.
Хохлайс понюхал, но не пил,
А лишь очами жёлтыми
Кругом себя водил.
Свинскую помянул блоху,
Им прозванную за надменный нрав Гортензией.
Но он, мол, не в претензии:
–Мне из тебя за этакие шутки, милый, 
В «Матросске» повытягивать бы жилы!
Да ладно уж. Она забавная. Мы  подружились.
Играем в шахматы, в Чапаева-Качкова,
Ужасно любит побеждать, совсем, как я.
Обдую – матом осрамит,    
А победит – со  смеху прыскает.
Такая вредная сопля!         
Гость загрустил и головой поник:
–Да что там! Не одна блоха меня гвоздит.
Собакой рыжей, мародёром клеймит народ,
Козлом, которого пустили в огород.
Полным Хохлайсом, мега-пиявкой обзывают,
Меня, авторитетного противника Христа,
Анчуткой величают!
А до меня ведь жили дикарями,
Всё было общее, народное, всё поголовно!
Ничего частного не знали ровно:
Ни частной жизни, ни частной мысли,
Ни частной тебе собственности.
Всё я им дал. И вот я – «антиген», «злодей».
Но я не обижаюсь на людей.
Я на тебя, Пётр Иоаннович, обижен.
Всё от тебя проистекает бедство.
Давно бы уж совки забыли про наследство!
Хохлайс  сморкнулся горестно:
–Саму приватизацию и то назвали рыжей.
Термин-то от тебя пошёл.
Как я тобой, мой дорогой, унижен!
Русак: поморщился:
–Послушаешь, и не хватает злости:
Как тебя людям не чихвостить?
Всё дал ты им, всё, кроме их же собственности!
Хохлайс захрюкал недовольно,
Но, удержавшись, утверждал одно:
–И без того я дал полно –
Рынок, водяру, платный секс...
Пей пиво, гамбургер рубай или бифштекс!
И – ни малейшего тебе надзора.   
А что я слышу, кроме вздора?
Я лично, если  на диете,
То, чтобы заглушить голодный в брюхе бум,
Какой-нибудь достойной мыслью
Смиряю беспокойный ум.
Если имею, скажем, лярд,
Или лимон, возможно,
Соображаю, сколько росту даст процент простой,
И сколько, для примеру, сложный?
Подумал бы и шабесгой над этим:
Что он оставит малым, в браке прижитым
И похотинцам-детям?
Я сразу говорил: народ убогий.
Чисто животной массы много.
Портянота. Одна забота:               
Последними кишками
Какого-нибудь задавить врага.
Он попросту народ этот не нужен.
Трубу и автомат играючи обслужит...
Хохлайс вздохнул мечтательно:
–Есть у меня идея...
Этих бы как бы людей
Да в нефть бы обратить
И по цене по сходной 
На рынке оптом слить...
Вот было б замечательно!
Русак, сжав зубы, засопел:
–Тебя бы следовало за такие хохмы, бёныть,
С хорошим  прибабахом  устыдить...
Я взгляд Петра перехватил,
Меня мороз по коже прохватил:
Он этак с прищуром взглянул
На свой серпак, в щели торчащий
И на кувалу одноручную в углу
Он взгляд метнул
О многом говорящий.
 –Смотри, стервец, съешь розу без наркозу!
Хохлайс встряхнулся:
– Хватит об идеях.
Я с них худею.
Ты победил.
Не ты, а я подонок и дебил.
Скажу открыто, без затравки:
Намерен поутру подать в отставку.
Хочу без шума, без афиш, по тихой
Покинуть Русь: не поминайте лихом! 
Ты проводил меня в своём романе
В святую землю, в Ханаан понудил дуть.
Ты указал мне верный исправленья путь,
Как и твоя пророческая книга вся.               
Сегодня мы по-настоящему простимся...
Хохлайс вздохнул:
–Куда конкретно отбываю?
Ещё не знаю.
Всего скорее, в преисподнюю... 
–Пока-то ты у  нас в Капотне.
И  правишь бал.
С чего ты духом, Рыжий, пал?
 – Устал я, Пётр Иоаннович, замучился.
Опять же миссию свою свершил:
Россию на путь истинный наставил,
Можно сказать, всю молодую жизнь
На вас убил.
Лоцман морей монетаризма,
Я Рашию провёл 
Меж рифов и утёсов коммунизма...
Совку теперь назад не спятиться,
Ни охнуть, ни вздохнуть.
Пришла пора и отдохнуть.
Я многое обдумал в эти дни,
Как от текучки  поотстал.
Я государство спас,
А сам-то кем я в результате стал?
Лгуном и крохобором.
Вот почему тебя обидел,
В низинке с ёлкой не отдал надел?
Боялся, что и ты, и прочие совки,
В Россию старую потянете,
И мне придётся вас, как уже было,
Турить на Соловки.
К размаху ты не привык,
Выть деда Спиридона тебя, мой дорогой,
Затянет, как петля,   
Убьёт в тебе предпринимателя...
Народ российский сиволап...
Я солидарен в этой части   
С рябым Сатрапом.
Однако же, отринув самолюбие,
Поймал себя на суете и плёвом сребролюбии:
Мне было жаль базарить капитал,
Поэтому я соплеменникам и соучастникам
Его по малости раздал.          
Я протестировал всю жизнь свою.
И что открылось?
Верно меня монахи кляли.
Весь я из похоти, да из гордыни состою!
Русак сочувственно кивал: 
–Да ладно, не слюнись,–
Не ты такой,  такая жисть...
Хохлайс воспрял:
 –Пётр Иоаннович! Родной!
Юродивый ты мой!
Кликуша!!!
Ты всем и всё готов простить
Не потому, что ты слюнтяй,
А потому, что ты великодушен!
Ты как тот поп, которому
Лишь кукиш покажи,
А он уж знает, в чём прихожанин грешен!
Хохлайс вполголоса добавил:
 –Хотя, увы, не слишком ты
В делах своих пока успешен...
            х
Русак, оглядывая странного субъекта,
Усиленно работал интеллектом:
 –Ты не в больничном ли кочуешь неглиже?
Сбежал ты из психушки, или был выписан уже?
Куда тебя несёт, какую пестуешь идею?
Что ты, маньяк, опять затеял?!
На это Рыжий, мутно улыбаясь,               
Так отвечал, в кармане  боковом копаясь:
–Хотя с рожденья я рогат.
Спасибо за доверие, великодушный брат...
 Хохлайс вздохнул, натягивая рассуждений нить:
–Но мы привыкли за добро платить.
Мне за твоё за всё хорошее
Не жалко капитальца...
И, раскопав карман,               
Достал лопатник толщиной в три пальца.
Окинув нас с Петром Ивановичем жёлтым зраком, 
Картошку и грибки,
На стол его небрежно бросил               
Рядом с бутылью  косорыловки:
 –Твои  башли!
 На эту мелочь, без затей,
 Ты разом тысячу закупишь вытей.
 Петро был ошарашен:
 –Важно!
 Как на последнем месяце бумажник...               
 На сизых скулах Русака затлел румянец.
 Хохлайс меж тем умелым агальцом,
 Взад и вперёд движением массажным
 Толкал ему утробистый бумажник.
 Русак вздохнул, лицо покрылось пятнами,
 Брезгливо оттолкнул лопатник:
 –Зачем мне столько одному, развратник?
 –Ты про других забудь пока.
  Захочешь, так поделишься.
  Сейчас у нас, любезный брат,
  Что ни богач, то меценат.
  Всё сие окружающее будет доступно для тебя,
  Пока я рядом... –
Хохлайс обвёл предбанник липким взглядом.
  Я, кстати, подготовил под тебя проект,
С учётом ндрава твоего и генов, –                «Ответственного социально бизнесмена».
 –А что, есть безответственные?
 –Как же, конечно, есть.
 Хотя бы те же проститутки модные, эскортные.
 Бизнес у них цветёт, а где ответственность,
 Участие в больших делах общенародных?
 Ты же с одной, по-моему, знаком, жуир.
 Ты в ресторан её ещё водил,
 На ваучер устроил пир...               
 Ну, ты Пётр Иоаннович, даёшь дрозда!
 Хохлайс лукаво подмигнул и профальшивил: 
 –Маленькая станция на Волге,
 А на ней грачи и три гнезда...
 Русак окрысился:
 –Ты не крути вола, власть предержащий. –
Я понял, ты о ком... Разве она гулящая?
Но всё равно, не распускай брыла.
Просто она меня растаяла.
У нас в  цеху такая же малявка, Катенька,
Жетоны выдавала, табели вела.
А эта вдруг на улице подходит:
–Не можете ли, дяденька, родной,
Меня отправить на Урал, домой?
Я даже попервах её попутал с Катенькой,
Та тоже называла дядей Петей,
Низала тоже – чистою водой. 
Ну, познакомились.
Приехала в Москву, работы не нашлось.
Бежит теперь домой.
 А дома что? Разбой.
Думаю, надо бы мне её хотя бы
Перед дорогой покормить.
А рядом – ресторан.
А денег нет.
Проклятый ваучер сам прыгнул из кармана.
Я вспомнил прошлое,
Она поплакалась о молодости.
На том и разошлись.
Что оказалось денег, я ей дал.
Из ресторана – сразу на вокзал.
Хорошая девчонка,
Я пожалел её, как выкинутую  на снег
Ненужную из дома собачонку.
– Ну-ну, я стоя альтруисту аплодирую, –
Хохлайс ответил равнодушно. –
Все люди, Пётр Иоаннович, все человеки.
Совки, консервы, либерасты..
Ну, было – не было,
Кому какое дело?
Мужик развлёкся в кои веки.
Мы, слава богу, не преследуем
За плотские утехи.
Скорей наоборот:
Приваживаем к похоти народ.
Русак рычал:
–Словечко-то нашёл: жуир!
Это их ты кочевать заставил.
Скольких таких сгубил твой рыжий мир!
–Пока у тебя, Пётр Иоаннович, руки пусты,
Одна дорога Катенькам – в кусты.
А будет у тебя бабло,
Считай, им тоже повезло.
Они – просители,
Ты – благодетель.
И воцарится между вами добродетель...
Ты меня, Пётр Иоаннович, не слушаешь.
Зачем ты нахлобучиваешь шапку на уши?
– Я парюсь в этой шапке.
А моюсь в деревянной шайке.
(Русак был ошарашен:
Откуда знал Хохлайс о его шашнях?!)
–Задел ты меня социальной-то порукой.
Девчонке этой надо бы помочь.
Она хоть не моя, но чья-то тоже дочь.
Хотя и у меня не всё в порядке с дочкой.
Вся издиетилась, всё держит форс
И всё куда-то ездит ночью,
Дескать, работает посменно.
И отвечает вроде бы шутя...
Но почему всё время смена третья?
–Вот и Раису остепенишь.
Посменно-то ишачить
Не будет у паши-мачо.
Русак промямлил нечленораздельно,
Точно боксёрская ему мешала капа:
–Сам-то ты много ли нахапал?
–По мелочи. Моя удача главная – нательные крыжи,
Пришлось, конечно, посквалыжить...
 (Лопатник,  между  тем, слегка 
 Ещё  к руке  подъехал Русака.)               
–Ты свой-то, крыжик, Пётр Иоаннович,
Не потерял?
Он ординарный, не золотой и не эмалевый.
Но для специалиста представляет интерес:               
Бочок обкусан малость.               
Рарик: уменьшен изначальный вес.   
Решительный был сын Спиридона Миколай.
Я справки наводил.
Когда он выть свою комбеду удружил,
Снял крест: зачем-де он теперь?
И кусанул в сердцах медяшку.
Бог, мол, а помочь не смог!
Такое сорвалось словцо.
И так и не носил до самой смерти херика.      
Хранился он в банчишке из-под леденцов,
Пока ты не надел его на шею,
Забыв безбожие отцов.
Несчастный это крест. Дурной.
Фактически, отступника тамга.   
Советую, как друг, как ставрограф,
Избавься от проклятого клейма.
Ты мне бы сбыл его, Пётр Иоаннович.
Он будет у меня сохранней.
А я  по дружбе приплюсую маней. 
Хохлайс грустил:
–Кресты, обрезки – всё подешевело.
Бывало, что поместья под Москвой
За крыж такой давали смело,
А за обрезок – пульман наличности.
Сейчас всё больше должностями платим,
Какие бы солидные не подступали личности.
Чин, должность – вот сезам...
А дальше добывай по силе-моге сам.
Скажу вам так:
Скоро и этого не будет. Механика проста:
Сплошная  девальвация.
Что курс рубля летит в тартарары,
Что курс нательного креста.
...Давай твою тамгу.
По акту, как полагается, приму.
Ручка найдётся в этом свинюшнике?
Ну, обойдёмся капелькою юшки.
Вы, Пётр Иоаннович,
Запясток гвоздиком кольните,
Або лучинкой зацепите...
Русак свести пытался мысли:   
 –Но поносить Творца, его  кресты сдавать...
Такое  духа дно               
Мне не дано!
Меня предупреждали знающие люди,
Чтоб в философское я не влезал говно…
Ты душу мне дробишь  на тысячу осколков,      
Окроме брызг!
Тебя в психушке санитар, наверное, проспал
(Петро на меня глянул),
И ты объявлен в федеральный розыск...               
Ну, ты и гусь!
Да ладно уж. Куда ни шло.
На каплю-то, пожалуй, разорюсь...
…Хотел  Русак, мой бедный валенок,
Запястье проколоть гвоздём.
Но, слава богу, опоздал, лопух:
Истошно заорал за стенкою петух.
Гость поперхнулся, засопел в козлиную ноздрю:
–Не торопись, Русак!
Проклятый старый пень!
Это его, я знаю, певень...
Под этот крик нельзя подписывать.
Мы только по душам разговорились.
Так некстати!
Вы бы убрали петуха, мой друг.
В Москве – и вдруг петух!
...И легкою стопою татя
Хохлайс исчез в проёме двери.
Так вытекают из норы на волю звери.
А на цепи завыл,
Как по покойнику,
Так горько-трубно,
Кобель Иваныча Приблудный.
И петел в неурочный час
Всё голосил, в курятнике за стенкой горячась.

КАМЕНЬ  ПРЕТКНОВЕНИЯ               
 …Все странные события последних дней:
Гуляющие по Москве вожди-фантомы,
Анчутка и Святой         
Прошли чредою предо мной...
Знаки ли это вещие,               
Коварный  заговор,
Или игра какая-то зловещая?
Какого  Пётр Иванович
Обеспокоил ворога?
Кому он перешёл дорогу?!
Ну, пирожки...
Просто отвал башки!
И главное – Хохлайс со своей докукой.
Что он в конце концов за фрукт?   
Эх, было не было, умру – не  выживу,               
Накрою выжигу!
           х
...Я в три прыжка  его настиг,
Как Дария-царя Александер-архистратиг.
Я за плечо, за твёрдую, как камень, ледяную кость
Схватил  в воротах Рыжего  и заорал отчаянно:
–Стой, чёрный выгость!
Я раскручу тебя в момент!
Где полицейские? Где ФСБ агенты?!
Кто ты таков?  Свят, свят!
Он, хрюкнув, отвечал, плечо освобождая:
 –Антихгист я.
От ФСБ своей персоны не скрываю.
Шляются тут санитары-неучи!
Я на тебя завотделением Квачу
Пожалуюсь, Семён Исаичу.
А то – покруче,
В Кабмин дохну Башкану, 
Он тебя живо отчебучит!
Жить надоело по-людски?
Хочется  шляпу потаскать на буче?
А что я именно антихгист,
Вот тебе ксива,
Вот подписи внизу курсивом.
А вот и виза здесь стоит,
Дана в Россию Люцифером на визит.
Отметка по прибытии – царя Бориса,
Заслуженного черемиса.
(И тут мне вспомнился   
Хохлайсов драматический театр,
И странный бенефис,
И ксива с «АНТИ» на обложке   
С прибавкой дикой  «ХРИСТ».) 
Хохлайс меж тем заносчиво ханжил:
Я – верный Люцифера и супротивник Иисуса,
Такие у меня метафизические роли.
Зовут меня Эммануил-Натан,
На русской почве – Анатолий.
А я ему:
–Какой ты, к чёрту, антихрист?!
 Антихрист серебром и златом
Людское стадо обольщает
И процветанием прельщает.
А ты Россию по миру пустил.
Кого облагодетельствовал ты?
Кого ты обольстил?
В Писаниях указано русским по белому:
Перед вторым пришествием – внимательно читай! –
Наступит кратковременно для масс народных рай.
Соблазна избежит лишь горстка богоделов,
Которые Антихриста с его подарками отринут смело.
Но горстку ныне вижу я другую,
И это – горстка грешников.
Вокруг тебя она,
Не назовёшь же горсткой
140 миллионов обездоленных!
Не праведных ты ублажаешь,
А собственных приспешников!
Они как раз – нечистые.
А стало быть, ты не антихрист!
Он отбивался снисходительно:
 – Но это же когда монахи об Анчутке
Перьями скребли,
Мешали быль и небыль?
Когда совка в помине не было.
Совок, он и за так готов
К труду и обороне,
Лишь бы сидел над ним и понужал его
Какой-нибудь  божок вроде меня на троне.
Акценты поменялись.
Зачем  в наш век оптимизации и секвестиций,
Нести затраты, соблюдать приличия,
Когда совок в наличии?
Ни за что и ни про что   
Прельщать и соблазнять народ – почто?!
Князь мира Люцифер потребовал на шабаше:
«Хохлайс и Вий, слушать команду сию:      
Немедленно мне оприходовать
Великую и Малую Россию!»
Вий полетел на Украину,  я – в Москву.
С тех пор я здесь и полюбил,
Как ваш Есенин говорил,
Российскую тоску...
–Так. Хорошо. Но почему ты, нехристь рыжая,
Вот именно к Петру Ивановичу льнёшь бесстыже?
Ведь и другие есть,
Которые – ум, совесть, честь?
Хохлайс прищурил глазенап.
–Не представляют ценности
Совки для Люцифера, эскулап:
По маленькой холуйствуют,
По грошику стяжают,
По лёгонькой против Творца грешат.
У них одна дорога:
Они и сами отпадут от бога.
И если я подброшу мелочь лопарям,
За душу милую что хочешь слопают.
Я возражал в недоумении:
– Русак – такой же полуправославный, как и все,
Полунационал и полукоммунист –
Традиций, взглядов месиво...
Какая тебе в нём корысть?
Он хохотнул:
–Ну, ты даешь, борец с лишаями!
Воистину, кого Господь задумал наказать,
Ума лишает.
Вся ценность Русака в его духовной нищете.
Он в этом круге меловом 
Сидит и день и нощь.
Хоть деда Вия вызывай из Киева на помощь!
Мне крестики по доброй воле миллионы сдали.
Закрыли мы в аду потребности в цветном металле.
Зарплату бесам выдаём с недавних пор
Серёдышами русскими.
На складах этой дряни горы.
Один Русак плюёт на наши уговоры!
Где у совков нормальных  жлобство,          
Дупло пустое у него, и он не чует неудобства.
Он обличает, костерит,
Обидчикам расправою грозит.
Отдав святое, личное:
Надел земельный и трубу,
Не проклинает бога и судьбу.
Творец, считает он, тут не причём.
Народных ищет он вокруг врагов
С рогами Сатаны  и без рогов.
Верен своей судьбине,               
Плывёт, как пень, на сизой рыхлой льдине,
Перепоясан ломом веры
В конечную победу над Неверным.
Мало того, что он креста не отдаёт, аскет,
Так он ещё и озорует!
Злой стал, колючий, недоверчивый, 
Скоро бросаться на людей начнёт.
–Да ты же сам его таким и сделал,
Коварный  чёрт!
Я сбавил тон:
–Так загони его в какую-нибудь резервацию,
Пускай хлопочет на своей меже.
Ведь и загнал уже.
Оставь ему курятник, баньку, Полкана на цепи
И – отцепись.
Антихрист даже застонал.
–Ты полагаешь, я о том не думал?
Да я не ем, не пью, я Мефистофеля 
Не представляю на театрах!
Издёргался  буквально!               
Измучил Сатана меня из-за него орально и анально!
О том лишь речь, чтобы Петра Иваныча допечь.
Мне это дело поручили персонально!
 –Да чем же Сатане он не угоден?!
Хохлайс, как лошадь, головою замотал:
–Когда-то шеф споткнулся на святом Иове,
Господь еси.
Пообещал Иегове,
Что доведёт Иова правоверного до ереси.
Уж он и так и сяк его казнил:
Стада переморил, детей в могилу свёл,
А самого в хронической проказе
На кучу пепла водрузил –
Лишь бы Иов забогохульствовал.
И, как из библии известно, проиграл:
Как ни старался Люцифер,
Иов на Господа не возроптал.
А в 91-ом Сатана и Саваоф опять заспорили.
На этот раз предметом распри стал Русак.
Всевышний рассуждал примерно так:
«Пётр Иоаннович – совок, национал и православный иже–
Живёт не ради «я»,
Как обыватели в Москве или в Париже.
Его грепта – всеевропейское блаженство,               
Всемировое даже!»
Всевышний  начитался достоевщины,
Которой нету гаже.
«Спаситель мира – это Русак-то! –
Поводырь, мессия...»
Слов не жалеет златоуст.
И всё слова едучие!
Я почему и зол на Фёдора Падучего.
Чтоб ему, психопату, было пусто!
Творец  и говорит Люци:   
«Что для Петра твоя презренная капуста!».
Упёрлись два быка:
Один твердит, что Люцифер не сломит Русака,
Силён-де он, Русак, святым смирением, 
Богат блаженной нищетой.
 –Ты, братец, лоханешься снова,
Как в случае с Иовом! –
Отец сказал.
А наш-то, отвернувшись, Всевышнему
Фигуру из трёх пальцев показал.
И вот с тех пор я четверть века
Хорошего мордую человека!
Я всех согнал в безмозглое испуганное стадо.
Всем откровенно объявил:
Не ждите ни отсрочки ни пощады!
И всё легло передо мной,
Простёрлось ниц в пыли:
Смерть жизни! Vita morte!!!
И только этот нищеброд
Картину маслом портит...
Я всех загнал в шалман шестёрками,
И лишь Русак не шестерит
И пиво уркам не разносит.
Заполз во внутреннюю эмиграцию
И, лёжа в бане на полке,
Хоть тресни, бредит о Совке.
Хохлайс по-лошадиному всхрапнул:
–О том, чтоб исполнять
Мои международные проекты,
И речи нет. Только и думы  у меня
О Русаке и о его серёдыше,
О нашем с шефом неминуемом туше.               
Я обрубил ему концы, подрыл столбы.
Его хозяйство мы растащили с Абрамовичем на мах,
Нарочно на его глазах.
Надеялись, что  он
Нательный перекусит крест,
Как дед когда-то Миколай,
С могучей выи совлечёт в мгновение   
И душу мне отдаст на сбережение.
Страдания и веры лопнет нить,
Осилит древняя привычка жить.
И ведь не возроптал, чувак!
Вот он каков, злокозненный Русак!
Без храмов и попов,
Стихийный верующий во Христа,
В «надёжу и опору» истовую –
Что может быть ужасней для Антихриста?!
Пока я не лишил его души –
С его согласия и без кровищи! –
Я не могу подать отчёт Сатанаилу 
О полном освоении Руси    
И о разгроме Русака,
Последнего из духом нищих.
Для них, теургов и богов –
Застольная туфта, забава, срач.
А для несчастного Антихриста –
Головоломная задача.
Я вынужден под всех выёживаться:
Под Люцифера и под Русака,
Чтобы в конце концов потом
Под общий ыыы в аду
В кадушку с жидким сесть говном!
           х
Я бурной речью был озадачен:
–Вот здорово живём!
Поэтому-то ты вокруг Петра хиляешь?
Поэтому ты друга моего без устали цепляешь,
Зная прекрасно: нищие еси
Да будут возводимы в небеси!
Хоть я не бог, всего лишь санитарный врач,
Скажу тебе
(И то же повторит приятель мой Плацентов
И наш завотделением Семён Исаич Квач):
Пари ты, Рыжий, проиграешь,    
Хотя начальству лавры обещаешь.
Знай, что Русак отныне не один,
Есть у него опора!
Хохлайс перекосился:
–Да знаю, знаю преподобного с иконы духобора!
Дедок советует отдать исподнее,
А душеньку спасти.
Хитрит седой  вражина
И жмёт до времени народную пружину!
Играет партию свою,
Пока я тут мудрую.
Он баррелем задумал наградить Совка,
Но не через меня, а напрямую –
Ах-ти, непруха! – 
От имени Отца и Сына и Святаго духа!               
А что прикажете мне делать?
Просто с ума сойти!
Подбросить бомбу в баньку Русаку?
Парсуну Преподобного посечь заточкой?
Но мне такой победы не зачтут.
Пойми, меня же первым сунут в бочку!
Трости ты или  не трости,
Продолжу я Иваныча пасти...
Лукавый помолчал и, как свинья, почавкал.
(Кобель Приблудный на цепи
То выл, то жалостливо тявкал.)
            х
…Хохлайс скользнул по мне улыбкой,
Сомнительной и зыбкой:
 –Ещё не проиграл Эммануил! Ещё за мною ход.
Посмотрим, кто сообразит вперёд.
Петро-то нищий-нищий,
А глазки заблестели, как я бумажник вытащил.
Он думает: схватить, а там его ищи-свищи.
Сейчас! Не тут-то было!
Я упущу его, как упускает волк кобылу.
         х
...Я пригрозил Нечистому:
–А если я тебя разоблачу,
Перед людьми раздену зверя?
Хохлайс рукой махнул:
–Разоблачай. А кто тебе поверит?
– Ну, так. А если победишь героя безупречного,   
Судьба-то  Русака как видится конечная?
Вражина  фыркнул:
– Фе-е!
Я проведу его по Красной площади в триумфе.
Под Мавзолеем.
С пустым гайтаном от креста на шее!
Пусть он ответит, божий потрох,               
За «комиссаров-шинкарей»
И за бурнастую  блоху...
Он помолчал и позевнул:
–Раздухарился  я. Вставать поутру рано.
И крикнул в темноту:
 –Охрана! Дрыхните, ослы? Охрана!!!
Он посмотрел на конуру, где заливался наш охранник:
–Вы, кстати, кобеля  уймите.
Он на меня бросался в Петрограде.
Я помню вьюгу и глухую ночь.
Еле тогда отбился, сволочь!
 С тех славных лет за мной он бродит.
Я и винтом его достать старался,
И рогатиной...
Нет! Увернётся, подлый,  и  рычит.
Такая, понимаешь, гадина!
В каком бы мне его сортире  замочить?
...И петушка убрали бы совсем,
Чтоб не орал над ухом беспардонно.
Он проживает в городской черте
При частной бане незаконно…
          666
...Приблудного спустили с цепи,
Чтобы он дачку сторожил  впотьмах,
Попугивал хохлайсов мало-мало.         
И той же ночью пёс исчез,
Пропал в неведомых кварталах.
…А что же православный друг-петух,
Который  честно нёс охраны  бремя,
Христа Второго  не  проспал
И кукарекнул своевременно?
Когда Петро наутро заглянул в курятник,
Ему зерна подсыпать, он
Валялся под насестом неживой
Со свёрнутою набок головой...
2020г.

А.Норде (Геннадий Деринг)