Анастасия

                А.П. Марковой-Храмовой.


Однажды я один  остался в доме -
любопытство затмевало детский страх:
дюймовочку в коробочке разглядывал спросони -
она крутила фуэте, когда я шевелил рычаг
и крылышками взмахивала  шустро.
Смотрел в пенсне в оправе роговой
и трубочку нашёл -  ей доктор
слушал  и щекотал людей
колючей бородой.


... всё также вспоминаю меда вкус,
и с луком молоко, постель, и сказки -
леченье банками, и тихие остраски -
и старые еще дореволюционные слова
как прикроватное убранство, краски
из бабушкиного - кованного сундука.

Случалось редко были мы у ней зимой.
Припоминаю, с матерью дрова пилили,
пять лет мне было, двуручную пилой
и мои  ноги после этого уж очень ныли.

 
Она  встречала нас -  смотрела вдаль,
и кот любимый лапой намывал гостей,
а на лице скользила незаметная печаль,
как будто всё ждала, она о нем вестей.   

Внезапно свет моргнул
и неожиданно  погас,
а в потолочной лампе
горел мерцающий фитиль,
оставленный намеренно,
такое было и в семидесятых,
в сороковых, да может быть
 и завтра, и  сейчас...

Один остался в  доме.
слабо теплился огарок,
шкатулка  на комоде
излучала  теплый свет,
рассказы бабушки
про хирургов, санитарок -
отрывками неизгладимый
оставляли след...

Из пятерых детей
остались живы четверо
От Нины -  в сорок первом -
серебрянность волос ...
и мельком, воротившийся
с войны Василий -
 продолжил службу,
но с собой по службе -
не увез.

теперь я понимаю 
сказанное  Настей: " нет",
Без  права осуждать -
ведь  время лечит.

Случалось редко были мы у ней зимой.
Припоминаю,  с матерью дрова пилили,
пять лет мне было, двуручную пилой
и мои  ноги после этого уж очень ныли.

Теперь я взрослый,
вспоминаю ёё слёзы:
как хоронили мать мою
и моего  отца,
и романтические грёзы
давно слетели с моего лица,
когда ослепла бабушка.
Всё господа молила
за жизнь, за дочку,
что её - в пятидесятом
с отцом в Москву не отпустила.

А я  всё также вспоминаю меда вкус,
и с луком молоко, постель, и сказки -
леченье банками, и тихие остраски -
и старые еще дореволюционные слова
загадочно-чудные, как убранства, краски,
из бабушкиного - окованного сундука.

И, как встречала нас она, смотрела вдаль,
и кот любимый лапой намывал гостей,
а на лице скользила незаметная печаль,
как будто всё ждала, она о нем вестей.   

Стояла на дороге, у храма, средь пустых,
закованных ещё давно, зениц  оконных,
и в синей в звездах плюшевой тужурке -
всегда вдали искала взгляд в проулке.

И отражались облака в её салатовых глазах,
и тонкость пальцев - от серпа натруженных,
и тихий звон молитв -  в рубахах наутюженных -
как будто клавишами в моем сердце бился,
и я по своему по детски с ней молился.

Смиренно провожая всех прохожих,
слегка  одергивала - часто свой рукав,
наверное, когда заметит вдруг похожих...
поджавши губы, извинялась ...

Про деда ничего  не говорила,
в отрывках фраз: "спасала,
в погребе укрыла, когда его родителей
после первой мировой ..."
Лишь вспоминала что-то и молилась,
скрывала фотографию  в шкатулке,
искала взглядом  в каждом переулке.

Казалось мне:
Будто в маленьком уютном  доме
оттиски его лица в каждом окне,
и тень в  дверном проеме.
Или  места не хватило для героя?

Всегда  витало в доме,  что-то роковое,
с ароматом отгремевших гроз.
Взгляд её и тихий кроткий  голос,
в тишине ночной от выплаканных слёз -
нежностью наполненный звучал.

Выдавал пережитое цвет её  волос;
гребнем убранных степенно, аккуратно,
поседевших под лампадным  серебром,
так седеют в один день  жестоко, непонятно -
сохраняя  как бы прожитые линии,
в изобилье пролитых в подушку слез,
пережитых дней и пролетевших грез.


Вот и и бабушки давно  на свете  нет
только, все равно,  как в детстве,
когда гаснет в старом доме свет
хочется найти  единственный ответ,
утаённый  бабушкой, ёё  секрет:
может быть банален,
как простой сюжет.
из обычных слов  ...
их  может сказать каждый,
но прожить всю жизнь в любви ...


Конец.

корректор:  Алиса  Панина
PS. Сколько бы я щас налепил интонационных и промежуточных  запятых с тире !!! Сдержусь.