Народ отшельников. Из Рильке

Господь! Среди святых Ты помнишь тех?

Им кельи слишком шумными казались,
поскольку доносился плач и смех,
и под землёй монахи подвизались.

Свой собственный у каждого из них
был свет и воздух, свой отдельный склеп;
себя не помнил каждый и притих,
как дом без окон, глух, безмолвен, слеп;
не умирал он, ибо умер он.

Убогий в книгах был для них улов.
На их костях осталось мало мяса,
свисала кожа с каждого, как ряса,
как смысл с простуженных свисает слов.
Им был вопрос не нужен и ответ,
когда в подземной тьме случались встречи;
лишь ниспадали волосы на плечи…
Никто не знал, не умер ли сосед,
встав на молитву.
Но под круглый свод,
туда, где виден свет лампад годами,
где золотыми кажутся садами
врата златые, изредка трудами
молитвенными движим был народ
отшельников, шумевших бородами.

Их век с тысячелетьем совпадал,
как с тьмою свет, где грот подобен гробу;
вернулись в материнскую утробу,
нет, в море, нет, в начало всех начал,
где с маленькими ручками так мал,
согнулся эмбрион большеголовый,
и ничего не ел монах суровый,
но, вскормленник земли, не голодал.

К ним вера сотни тысяч привела;
из мёртвых воскресения дождутся
столетьями лежащие тела,
которые вовек не распадутся;
свет закоптелый, а не темнота
хранит в своём наличье безотказном
спелёнутых, не тронутых соблазном;
их руки на груди в крестообразном
сложенье – образ горного хребта.

Ты, древнего величья Предводитель,
неужто смерть в подземную обитель
Ты не послал, не вспомнив глубины,
где верные Тебе погребены?
Неужто только мёртвые сравнимы
с бессмертными, как с днём сравнима ночь,
и только трупы бережно хранимы
Тобой, чтоб смерть и время превозмочь?

Неужто, замыслы Свои тая,
к таким прибегнуть можешь Ты сосудам,
которые, Ты непомерный, чудом
когда-нибудь заполнит кровь Твоя?