Наполеон на Эльбе во мне

Ослепительный день мой клонится во мглу конца.
Своего я не вижу в кромешной ночи лица.
Даже образы бездны бледны рядом с чернотой
Океана души, что движим лишь больной луной.

С мировым мой сливается разум в предвечной тьме.
Синева его серой становится по кайме,
Где коснулся он разума Бога: там солнца нет.
Там другой, не для зренья земных организмов, свет.

Тьма прозрачна вокруг, одиночество — мой маяк.
Скал презренья к земным организмам остры края.
Сопричастность к Иному, хотя и страшна цена,
Основанья дает мне о власти мечтать сполна.

Пусть вокруг тишина абсолютна: эмоций штиль.
И в пучине из льда неподвижны мечты почти.
И земной суете не добраться до острых скал
Из презренья: зубцов крепостных защитит оскал.

Но я жду взрыва страсти: с луной на одной волне,
Той, что движет приливом идей из небес во вне,
Той, что движет приливом свирепых народных масс,
Жду, что мертвая кровь закипит, как пробьет мой час.

Все готово: таланты, что каторжный труд взрастил,
Осознание смысла рожденья великих сил,
И друзей легион, что легко мной воспламеним,
Хоть пучина безумья лежит между мной и им.

Но пучина сдается под натиском корабля,
Управляемого волевым и разумным "Я".
Закипит в жилах кровь, закипит бытия поток.
Прах препятствий любых со своих отрясу я ног.

Но вокруг тишина абсолютна: эмоций штиль.
И в пучине из льда неподвижны мечты почти.
И земной суете не добраться до острых скал
Из презренья: зубцов крепостных защитит оскал.

У моей колыбели стояло всегда счастье солнечных дней.
Оно щит мне давало среди голосов разъяренных морей,
Разбивающих грудь, оно крылья давало, взлететь чтоб на трон
Непокорной судьбы своей, вскрыв тесный разума сон.

И смеялось оно водопадом, и думалось: это навек.
Но размыл его след злой голодной весной умирающий снег.
С злой ухмылкой, швырнув в меня россыпь венцов, ты сокрылось из глаз.
Опекун мой, ты лжив, твой очаг в моем доме погас.

А недавно все время к ногам моим падала манна с небес,
И иллюзию власти над всем мне вручил соблазняющий бес.
И клубился туман чародейский вокруг моих стрельчатых стел,
Украшающих храмов воздушных фальшивый придел.

Но взбесились моря из печали, и выдавил окна прилив.
И глядится торжественно ночь в слез непролитых льдистый извив.
И потеря всего отняла накопленья во всех закромах
Из вещей, суть которых и вечность, и прах, и не прах.

И в плену обессилевшей плоти, на полном дне,
С обольстительно-лживой луной на одной волне
Я смотрю, как доспехи мои поглотил бурьян,
И терзаюсь о силе волшебной, погибшей зря.

Помнят руки мои, как трепещет судьбы кадык.
Но напрасно мой слух ловит тонкий Фортуны вскрик.
Опыт взятия лодки Фортуны на абордаж
Лишь подчеркивает, что сейчас он — сплошной мираж.

И не ждет проявлений таланта голодный мир.
И реляциями тщетно хвастать победными.
И мне незачем рваться к вершинам: душа пуста.
И мне нечего дать духам с крыльями и скотам.

Но приблизится день — дням, ведь, свойственно приходить —
И вернет, что не в силах ни я, ни она забыть,
Муза Клио. Избранник Истории не сойдет
С тех подмостков, что Рок приготовил, и он и грядет.

И пускай бой неравен с врагом, чье дыханье — смерть.
Не считать себя выше него будет не суметь
Мне с моей одержимостью бешенством канонад,
Разрушающих каждый мещанский смешной уклад.

Но не вижу я признаков — пуст серый горизонт —
Воплощенья того, что удача моя грядет.
Как дрожит слабый свет — не хватает ему огня —
От луны, побледневшей от ужасов злого дня.

Но пылает небесный огонь в тех вещах земных,
Что собой воплощают небесный прообраз их.
И корабль, силуэт чей под тенью презренья скал
Промелькнул, он за мной, он восполнить огонь искал.

И я воссодиняюсь с призваньем своим земным,
С жаждой смерти и власти и с чем-то еще иным.
Но сокрыто лицо Провиденья от смертных глаз.
И подвешен наш жребий, не узнан наш звездный час.