Софья Потоцкая гл. 18

18

Её краса плывёт к закату,
«Сыночек» -- молод, полон сил,
И оба, склонные к разврату,
Где каждый всё давно вкусил.

Так в чём же дело? Нет препятствий
Свершить природой данный шанс,
Поймать в мгновенье дозы счастья,
Начать с «мамашей» этот сеанс.

В руках мужчин была игрушкой,
За блага жизни – перлы ласк,
А, может, с этой с ним «пирушкой»,
Её наступит звёздный час.

Как долгожданным воплощеньем
Её несбыточной мечты,
О безоглядной, с потрясеньем
Любви и страсти красоты.

Роскошным, может быть, подарок
Красивой женщине – себе,
И, как маяк, он был бы ярок
В её дальнейшей всей судьбе.

Не знать, не видеть увлеченье
Не мог, конечно, персонал,
И, как всегда, о подозренье
Потоцкий-граф о нём узнал.

Не верил и не мог поверить,
Он отгонял все мысли прочь,
Его любовь к ней – не измерить,
Она ему – жена и дочь.

Он поклонялся ей, как богу,
Невольницу он в жёны взял,
Причислил к своему же роду,
Богатство, имя тоже дал.

Прошло венчание недавно
И вечной верности обет,
Могла ли Софья так нещадно
Сотворить с ним столько бед?

Он жертвой стал жены и сына,
Их вдруг взорвавшейся любви,
Он сам засёк всю связь-картину,
В смешенье родственной крови.

Он жил единственной любовью
К своей красавице жене,
Он с ней обменивался кровью
И гордость чувствовал в себе.

Ему завидуют все люди,
Богат, душевный в нём покой,
Судьба теперь со смехом судит,
Жены любовник – сын родной.

Терзала боль души и сердца
Женою нанесённых ран,
Он будто бы наелся перца
И воздуху закрыт был кран.

Он умирал, но не мгновенно,
И в этом тяжесть жизни всей,
И год за годом, постепенно
Душе становится больней.

Такая рана – хуже смерти,
Он опозорен был судьбой,
И мерзкой смерти злые черти
Уже несутся за тобой.

Отныне – очень одинокий,
Он полон всех тревожных дум,
Как сон в его душе глубокий,
Колосился словно шум.

Все недруги над ним смеются,
Погрязли в торжестве «друзья»,
Его богатства не дождутся,
Надежду в том свою храня.

«Дружок» Иосиф Витт проснулся,
Письмо Потоцкому прислал,
Он в нём над графом усмехнулся,
Не падать духом пожелал.

Он знает о постигшем горе,
Одну из нимф своих младых,
Ущерба возмещенья в ссоре,
Он предлагал, их и двоих.

Но граф не выдержал насмешек,
Отчаянье повергло в шок,
Ему играть по жизни пешек,
Такого допустить не мог.

Скончался в пятьдесят три года, (1805)
Чин в русской армии – генерал,
Жену и сына он до гроба
Не допустил, их презирал.

Не долго длился пышный траур,
Положенное отрыдав,
Пора свершить ей важный раунд,
Ему законный вид придав.

Спеша узнать, какая доля
Наследства числится за ней,
Какую изъявил муж волю
В предсмертной «партии» своей?

Вдова с огромною охотой,
Пленить решила Петербург,
Сама пленённая заботой,
Чем кончится законный торг.

Ей повезло и так случайно,
И больше, чем гласил закон,
Случилось это или тайно,
Ошибки ли «юристов фон»?

Досталась львиная ей доля,
Огромного наследства куш,
Она – своей хозяйка воли,
Теперь нести наследства гуж.

И – богатейшая из женщин,
Краса Империи, вдова,
Опять же статус, как не венчан,
В соку любовном и года.

Её огромные угодья,
Да сорок тысяч крепостных,
Дворец – с оценкой бесподобья,
Объектов множество иных.

Гурты копытных всех животных,
Включая стадо лошадей,
И не простых, а всех дородных,
На зависть всех её друзей.

Плюс винокуренных заводов,
Червонцев тысяч сто златых,
К тому же – личная свобода,
И много ценностей других.

Дворец с картинной галереей,
В фарфоре, злате, серебре,
Камней, брильянтов всех ценнее,
Подобно золотой горе.

Наследством собственные дети
Все были тоже снабжены,
Потомства Юзефины, «сети»,
При жизни графа – им даны.

Ещё и польские владенья…
Она, хозяйкой став всего,
Словно по щучьему веленью
Не бросит «счастие» своё.

Вернувшись с Северной Пальмиры
В уманский, ныне свой дворец,
Она продолжила все игры,
Им не пришёл ещё конец.

Вдова – в прекрасном настроение,
Влюблённый пасынок – при ней,
Вся жизнь пошла на продолжение,
Не надо прятать от людей.

-- Что Вам, царица, Ваша Милость? –
Так молвил влюбчивый «сынок»;
-- Мне свету, шуму, всюду живость,
Лишь только в жизни – не молчок!

Однако более, чем Софье,
Хотелось «шуму» самому,
Ему бы с кем «ломать бы копья
Подстать природному уму».

Он за свои вновь взялся карты,
Строжайшим был отца запрет,
В крови сидел тот червь азарта,
Но послан был ему «привет».

Его ничто не испугало,
Давно забытые долги,
Ему досталось и не мало
За всевозможные грехи.

Забыл, что выслан из России,
За кутежи, разврат, игру,
Он – пленник карточной стихии,
Она – «жена его нутру».

Дом в плен был взят игрою в карты
Под названьем «Фараон»,
Страшнее не было азарта,
Где нарушался даже сон.

Игра велась и днём, и ночью,
Сводила персонал с ума,
Порядок разрывала в клочья,
Виновна в том она сама.

На запах лёгкой всей наживы,
В ума;нскую их глухомань,
Как будто бы взглянуть на диво
И как бы отдавая дань;

Стекались шулера Европы,
Из первых был Гадзевич, плут,
Знал в играх тайные все тропы,
И «прочно занял свой редут».

Хитёр, скандально знаменитый,
Он жертвой Юрия избрал,
Кто в картах много раз побитый,
Хотя всё время в них играл.

Спускал огромные он суммы,
И со слезами на глазах,
Вновь делал ставки столь безумны
И снова превращал их в прах.