В растопырку

Майка, лейка и наклейка.
Право слева, где дрова.
Мир бах, крах, узкоколейка.
Необузданность права.

Ветка, скалка или палка.
Независимое зло.
Мы всегда играем в салки.
Нам с несчастьем повезло.

Годы без свободы мчатся,
новый выдуман объём.
Но, конечно, может статься,
перепрыгнув водоём

влево, вправо, но без права
нам на переписку в ноль.
Пресловутое без нрава.
Маски, каски и пароль.

Чипы, типы, следом чипсы
ели и смотрели вниз,
не косили, чтобы клипсы
не упали на ленд-лиз,

раз “Катюши” без снарядов
и запалов нет у бомб,
но вершились все обряды,
матерел святой апломб.

Без Победы дармоеды,
кто создал ракетный вал.
Не читая, в смысле, веды,
но опять салютовал.

Не забыли “День Победы”
тот, что “порохом пропах”.
Я и “Генрику” отведал,
где пылал до неба страх.

Отпарадили лишь в Минске,
знали домоседы чтоб,
не напрасны были риски,
получил Собянин в лоб.

В “Слове” генерал был пылок.
На фурагах лавры войн.
Не пришлось б чесать затылок.
Под экранами не стой.

В небе вьются вертолёты,
словно осы над цветком.
И колеблются заплоты,
и колеблется партком.

Ненарушенные коды.
Самолётов грозный вид.
И дрожат вновь небосводы,
вождь по-старому трындит.

И находит оправданье,
рад безусый ветеран,
что вернулись все с заданья,
слава Богу, и без ран.

Но болят они авансом.
На безрыбье рак свистит.
Закусили ананасом,
был отменный аппетит.

Ямы, рытвины, откосы.
Низ и верх, и облака,
дождь, гроза, туманны росы.
Тяга к жизни велика.

Я без велика, пешочком
одолел подъём и спуск
с вероятности мешочком.
Манит ветреный искус.

Шубенки, тулуп без баллов.
Небрежение в связи
в перекосе в тине тралов,
скопом челядь загрузи

на паром под паром чести,
не девятой жуть волне,
где начнётся резка мести.
“На войне как на войне!”

Убегают и стреляют,
греют в зоне “Калаши”.
Волки воют, члены лают
под плакатом: “Всё круши!”

Разрыхляя, удивляя,
на запретах держит власть,
из тайги в хвое хиляя,
разыгралась снова страсть.

Перемены с недомером,
с перекосом в запредел.
Не осталось в людях веры,
в растопырку наш удел.

Объявил себя нацистом
Мальцев Слава. Во герой!
Был когда-то коммунистом,
депутатом мент, он свой.

Прорицатель, порицатель
извещает о плохом,
светлой жизни отрицатель,
в месте Франции глухом.

Рядом с ним Волхонский ястреб,
но бескрылый, тоже злой.
Разбирается не в кастах,
посыпает грусть золой.

Не Пророк, но всё ж пророчит,
повторяясь каждый раз.
Имя блогера порочит,
входит в подлинный экстаз.

А чекисты, что артисты,
в масках ходят без дорог,
серебрит роса монисты,
одолев судьбы порог.

Утро, ветер, неучтивость,
без зазнайства ни на шаг,
раскудритвою, как дивность –
в упаковке красный флаг.

И Рейхстага из картона
захватить мы не смогли.
Израсходованы тонны,
деревянные рубли.

Мы ушли под знаки в минус,
разменяли тишину,
помешал коронавирус,
сдёрнул с глаз он пелену.

Сыпанул он мелким градом
и устроил выходной.
Минск доволен не парадом,
а единственной страной,

что пошла гулять строями
по серебряной траве,
выбираясь вмиг из ямы,
и утёрли нос Москве.

Забабахал с прибамбасом,
это будет эксклюзив.
Говорил когда-то басом,
выше нотой заскользил.

Редкий случай на Планете –
удивление и грусть,
сразу всё в одном пакете –
беспредел весенних чувств.

Говорил не раз. Дизайнер –
был к словам моим он глух.
Оказался снова крайним.
Полетел туманный пух.

Надо было две бумаги.
Как резину дни тянул,
потому не вьются флаги.
Спит рабочий Барнаул.

Куй горячее железо,
слушай свой призыв Души,
обнажай сверканье лезвий.
Пламя сердца не туши.

Приурочивать не надо
к датам круглым никогда.
Разбрелись, как будто стадо,
власть настырная села.

Запретили быть им вместе,
чтоб текущие дела
прорешать весной по чести,
чтоб окрепли вновь крыла.

Я тружусь, как будто трутень,
за окном вновь моросит.
Стол и кресло, и компьютер,
лампа пыльная висит.