Вальс Лунных Мотыльков. Хельга. Слухи и суеверия

"ХЕЛЬГА. ДЕРЕВЕНСКИЕ СЛУХИ И СУЕВЕРИЯ".

Местную старуху Хельгу всегда остерегались и побаивались. Вокруг её самой и её старинной усадьбы с перекошенным от времени деревянным домом ходило немало дурных слухов.

Были, разумеется и те, кто не верил, считая всё это пустой болтовнёй, но имелись и те, кто приписывал пожилой женщине всякого рода "тёмные" способности, которые в простонародии именуются колдовскими. Чего только стоят те странные события, которые имели место быть в то время. Кто-то находил им вполне обыденные разумные объяснения, большинство же из жителей села были уверены, что именно Хельга являлась причиной творящейся чертовщины.

Странно пал скот, причём именно у тех, кто имел недобрые отношения со злой старухой, без видимых причин возгорались местные дома, превращаясь в пепел. Остался свой отпечаток и на людях. Так пьяница и бездельник Астафий, не дождавшись своего законно отмеренного срока, чудесным летним днём захлебнулся брагой, а семья его была изведена непонятной даже для самого лекаря диковинной болезнью, всего за несколько дней. И опять же после ссоры со старой каргой.

Небезосновательно боялись Хельгу, ибо не проходило и полугода, как на деревню обрушивалась какая-то беда. Народ скорбил, в то время как старуха, сидя у себя на лавке, зажав в зубах костяную курительную трубку, до верху набитую крепким табаком, злобно скалилась и ухмылялась.

Странным и необъяснимым образом ей были милы чужие страдания. Если судить по обрывистым разговорам особо суеверных, то и трубка у неё была из кости не животного, а одного из изведённых ею на тот свет людей.

В числе прочих, имелась и пара человек, которые уважали Хельгу и исходились сладостным благоговением в отношениях с нею. Студёной зимой у одной из таких женщин захворала дочурка. Лет девять было ей, совсем ещё дитя. Так мать мигом побежала к Хельге и умоляла её излечить своё чадо. Разговор длился недолго, после чего Хельга уступила напору убитой горем женщины и согласилась оказать посильную помощь.

Под ночь у девочки поднялся сильный жар. Каждый житель села был убеждён в трагическом исходе, надеясь на то, чтобы страдания ребёнка как можно скорее закончились и Господь принял к себе её невинную душу.

Но тут за дело взялась Хельга. Она настоятельно попросила всех выйти из избы, оставив у изголовья кровати лишь одну мать девочки. С улицы был слышен жалобный плачь матери. Но, в общей какофонии траурных звуков были различимы непонятные и весьма странные напевы, словно местный кузнец играл на металлической пиле. Затем послышалось (что вовсе невероятно!) низких тонов рычание, до боли напоминающее дикое звериное. В конце обряда раздалось тихое завывание: словно смешался плачь несчастной и приглушённый волчий вой.

Всё затихло, лишь вдалеке истошно кричали петухи, предвещая скорый рассвет.

Со скрипом распахнулась массивная дверь и из избы навстречу удивлённым людям неуверенно вышла, вся растрёпанная, мать девочки. Самым же изумительным оказалось то, что её голова покрылась плотной сединой, хотя ранее в её чёрных волосах не было и намёка на увядание. Складывалось впечатление будто она постарела как минимум на пару десятков лет.

Неравнодушные жители поспешно вбежали в дом и увидели распростёртую посреди неприбранной  комнаты Хельгу. Вокруг неё на деревянном полу была начертана череда непонятных символов. Видимо их рисовала сама старуха, судя по тому, что в пальцах её левой руке был зажат кусок красного мела.